Страдание, молодость и любовь

Каждый раз одно и то же. Чую и самого уже порядком это все задолбало. Он искренне устал и не хотел сталкиваться с очередными трудностями. Кто бы мог подумать, что то, что случилось когда-то очень давно, будет мешать ему в настоящем. Но оказалось, что будет и очень даже. Поначалу Накахара даже не понимал и не связывал это никак с прошлым. Но чем больше он углублялся в психологию, чем лучше осознавал свое прошлое со взрослой точки зрения, тем хуже все становилось. Странно, что тогда, когда все происходило, он не относился к этому так серьезно, и только через года смог понять весь ужас того, что уже произошло. У него не было в детстве сравнительного анализа и достаточных моральных и этических знаний. Он не мог различить, где нормальная жизнь, а где нет. Теперь же, когда ему перевалило за двадцать, он наконец смог сопоставить реальность и то, что было у него. "У одних было так, а у меня так — это ненормально." Вся его проблема стала проявляться через несколько лет, как ни странно. Мафия шла рука об руку со смертью, а та — с жизнью. Бесконечные травмы на заданиях, переломы, лишения конечностей, потеря крови и прочее были здесь делом обычным. И проблема Чуи заключалась далеко не в страхе — наоборот он достаточно быстро адаптировался, однако всё-таки испытывал отвращение к самому акту убийства и совершал их намного реже многих. Последствия проявлялись уже после того, когда все закончилось. Вот он лежит без сознания на кушетке в больничном крыле, к рукам подведены катетеры и капельница, на лице кислородная маска. И вот, когда уже все позади, что-то происходило внутри него... Поначалу просто поднимался некий дискомфорт, причем душевный, а не физический. У Чую резко сдавали нервы, и все в палате становилось раздражителем: запах, пикающие приборы, флуорецентные лампы. Атмосфера угнетала, и Накахара желал скорее встать на ноги после порчи и убраться отсюда. Но потом кроме дискомфорта в нем поселилось чувство неуверенности и какой-то робости по отношению к этой ситуации. Находясь с пробитым ребром или порванным сухожилием он начинал чувствовать себя беспомощным и всего через пару месяцев эта беспомощность переросла в настоящее отвращение к себе от осознания собственной жалости. Подобные ощущения и мысли стали преследовать юношу не только в больнице, но и везде, где требовалось оказать ему помощь, сделать укол или перевязать руку после ранения. Запах спирта стал вызывать у него лёгкую дрожь на теле, где бы он ни находился: в больнице ли, в аптеке ли или у себя в доме. Раздражительность сменялась гневом, и Чуя только после понял, что гнев — это всего лишь защитная реакция. Неосознанно он стремился к избеганию данных ситуаций, а если всё-таки попадал в них, (что было неизбежно, если учитывать его работу) то старался вести себя как можно более развязно и даже самоуверенно. Он нахально улыбался, быстро задирал рукав рубашки и клал локоть на небольшую подушечку на столе. Такими жестами он пытался сам себе придать уверенности, но все менялось, когда вену прокалывала игла. Хотя было даже хуже. Чуе становилось уже физически плохо, как только он чувствовал касание ваты именно на месте вен, именно на сгибе одного из локтей. Вата лишь касалась кожи, однако сердце его билось так, словно сейчас должно было произойти или уже производит нечто ужасное. Чуя даже изучал состав медицинского спирта, чтобы выяснить, нет ли у него аллергии на вещество, однако ничего не нашел. Ему было ужасно стыдно за все, что с ним происходило. Однажды даже слезы выступили, когда он лежал на кушетке после операции. Однако далеко не от физической боли. Но Накахара не знал истинную причину. Очень долго не знал. Ему на протяжении нескольких лет уже в мафии казалось, что он и правда боится подобных вмешательств, боится уколов или просто нахождения в медкабинете. Он ругал себя за это. Мафиози, а боится сдать кровь. Это же смешно. И Накахара смеялся. Долго и заливисто смеялся у себя в квартире, когда просто держал на коленях аптечку. На его ресницах выступали слезы, и ему становилось действительно противно от себя. Однако после дело стало понятней, но вместе с тем и хуже. Теперь дискомфорт уже был явным, и его нельзя было не заметить. Стало сложнее не физически выстоять на поле боя, а морально стерпеть пребывание в месте, которое его пугало. Как только мафиози каким-то образом начинал контактировать со всем, что связано с медицинским оборудованием, услугами, препаратами, даже самими врачами, тело его напрягалось, внутри поднималось давнее чувство боли и отчаяния, ощущение ничтожности, а тело выпадало в ненавистный ступор и не могло даже двинуться. Буквально. Чуя мог несколько минут заставлять себя просто зайти в кабинет за результатами обследования. Зайти и сразу выйти. Для него это стало такой непосильной ношей, что Чуя готовился к ней заранее. Но в какой-то момент пазл сошёлся. Чуя не помнит, когда и как пришла ему эта мысль в голову, но теперь казалась настолько очевидной, что было странно, как он раньше не додумался. Возможно тому виной стала психология, которой Накахара частенько последнее время увлекался. Ему будто нравилось ощущать и знать точно, насколько с ним все плохо. Будто должный диагноз оправдал его. В нем он находил успокоение и в то же время понимал, насколько все плохо и насколько он несчастен. Ему словно доставляло удовольствие находиться в таком положении. А может, он догадался благодаря начавшимся приступам паники с сопровождением различных галлюцинаций. Чуя не знал, что это, он даже не мог описать свою проблему и списывал все на то, что да, ему действительно страшно просто сделать укол или перетерпеть боль после сломанной ноги. Никто не знал о ней, и, наверное, от такого халатного отношения к себе она пожирала его дальше. Теперь лишь от одной мысли о чем-то таком его бросало в дрожь, настроение падало, начиналось уныние, причем оно могло сопровождаться по несколько часов. Приносили боль не только непосредственные контакты с данной ситуацией, но и самые косвенные - проезд мимо больницы, взгляд на медикоменты в аптеке, да даже банальный разговор других людей о чем-то отдаленном. Даже Мори Огай, босс мафии, вызывал у Чуи страх, ступор и боль лишь оттого, что врач по профессии (а не из-за своего статуса в организации). Косвенные контакты кончались вышеперечисленными ощущениями, но вот когда юноша сам оказывался раненным после миссии или просто был вынужден зайти в больничное крыло, случалось нечто хуже. Это проявилось не сразу, но может поэтому Чуя наконец понял, в чем суть его проблемы. Как только он ощущал запах спирта, слышал вскрытие стерильного шприца, видел его, видел белые до одурения стены и койку, ощущал на руке стягивающий кожу жгут, чувствовал иглу в вене, кислородную маску на лице, соприкосновение бинтов с кожей или касание чужой руки в перчатке — начинался самый настоящий кошмар. Все соответствующий звуки усиливались, появлялся звон в ушах, иногда расплывалось картина мира — и Чуя не всегда мог понять, было ли это частью галлюцинации или просто слезами, он начинал ощущать боль в теле, словно кто-то воткнул ему кинжал меж ребер... Он регулярно слышал голоса, а перед глазами вспыхивали размытые, однако достаточно яркие и точные картинки другой больницы, других врачей и процедур... Было очень тяжело держаться на ногах, поскольку колени дрожали, а тело инстинктивно чувствовало опасность и готовилось к боли. Натренированные мышцы напрягались, словно кто-то хотел и в действительности причинить ему боль. — Вам не нужно вставать, отдохните немного, — говорила медсестра, которая стояла над ним и загораживала собой яркую белую лампу, которая слепила глаза. У Чуи при виде этой лампы появлялся дикий, животный страх и в то же время окоченение. Конечности ледянели, тело не слушалось. — Ты никуда не встанешь, лежи на месте. Перед глазами настолько яркие вспышки, сменяющие друг друга, что Накахара почти не видит, что перед ним в реальности. Ему хочется закричать и заплакать, но крик застревает где-то в горле, и ему впервые за столько лет настолько страшно... Его запястье обхватывает рука в синей перчатке. — Пожалуйста, дайте мне руку, мне нужно сделать инъекцию, — свободную от катетера кисть парня приподнимают и кладут рядом на низенький стул. Чуя жмурится от яркого света и думает, что если закроет глаза, то сможет избавиться от визуальных галлюцинаций, но нет, так они только яснее. Его снова бьёт дрожь, когда врач касается запястья. В памяти всплывает эпизод, как другой человек в белом халате до хруста сжимал его руку. — Быстро иди сюда и делай, что говорят. — Я сниму рубашку, она будет мешать при извлечении осколков. — Снимай свою никчемную дрянь с себя, я не собираюсь портить оборудование из-за твоей грязи. — Не волнуйтесь, операция будет под наркозом, вы не почувствуете боли. — Тебе ещё повезло, что у нас завалялся опиум, чтоб ты не сдох от боли. Накахара не выдерживает и кричит. Он не осознает, где е реальность, а где прошлое. Ему страшно, он ощущает сейчас всю ту боль, которую ощущал когда-то много лет назад. Ему кажется, что сейчас все повторяется, что он вернулся туда и сейчас испытает все сначала. Он слышал эти фразы лишь раз в своей жизни, однако сейчас в его голове они воспроизводились с такой точностью, словно он их слышит каждый день. С точностью до тембра, до интонации, до обстановки, до тех ярких визуальных вспышек. Он мог по одним только галлюцинациям описать размер иголки, которую вонзали в него, какие были окна в том месте, какой пол, насколько холодные стены... Он закрывал глаза и ощущал себя там, с точностью до самых малейших деталей. Даже сейчас он мог рассказать, как именно и где сжимали ему руку, где именно ему было больно, что он ощущал, насколько много было крови. Он не ощущал себя теперешним Чуей Накахарой, который не боится уколов и боли. Он не чувствовал себя защищённым. Он ощущал себя на тот возраст. — Ты живёшь прошлым, — как-то сказал ему Мори и словно хотел таким образом высмеять и осудить за это. — Оно мешает мне жить, — постоянно отвечал немногословно Накахара, хотя Огай понятия не имел об истинной проблеме Чуи. Он так же, как и многие, полагал, что Чуе некомфортно просто ощущать себя в больнице, ощущать иглу внутри, ощущать боль, ощущать все запахи. Но всё было несколько сложнее. Проблема Чуи заключалась совсем не в этом. Его состояние было лишь следствием нечто худшего. Он боялся по какой-то причине. Он до сих пор не мог сам делать себе перевязки по определенной причине. Не по причине страха или потому, что просто не умеет и не хочет ощущаться себя дурачком среди других. Дело было в ощущениях. В том, что он испытывал, когда заходил в медицинский кабинет, когда лежал на кушетке и слышал звуки приборов, когда наматывал бинты себе на повреждённые конечности. В чувствах. В том, что он видел в те моменты. В кричащих голосах, из-за которых он не мог спать. В эмоциях, которые он испытывал когда-то давно. И в том, что ему приходилось испытывать их снова. В том, что он когда-то пережил. И в том, что каждый раз, когда он находиться в подобной ситуации, он переживает мысленно, морально и частично физически все, что испытывал много лет назад. Он не мог побороть этот страх, оставшийся с детства, своими настоящими мыслями и знаниями. В такие моменты он ничего не мог сделать, а тело и разум реагировали точно также, как реагировало его детское тело в прошлом. Чуя никогда бы не подумал, что это прошлое может стать ему помехой в будущем. Он не мог даже думать и слышать о всем, что хоть как-то было связано с его травмой. Он просил Кое или Рюноске зайти и забрать нужные документы в больничное крыло. Он не перевязывал себе раны, потому что стоит ему взять в руки бинт, как перед глазами снова замелькают вспышки прошлого, а в голове будут отчётливо слышны голоса людей, которых он больше не увидит. Он максимально пытался избегать всех возможный ситуаций, но все равно мафия оставалось мафией, и Чуя не мог сбежать от собственной боли в настоящем, которая, непременно, пересечется с прошлым. — Это было так давно, что мне казалось, что я уже забыл все... — слегка сбивчиво шептал Чуя. Его пальцы нервно заламывают друг друга, взгляд направлен вниз. Перед ним все тот же кабинет, но уже не в мафии и не медицинский. — Судя по Вашим ярчайшим визуальным и слуховым галлюцинациям вы помните все очень четко, — перед ним молодая девушка примерно его возраста, но с чуть более удачной судьбой. Психотерапевт. А на столе результаты его недавних тестов, — когда Вы находитесь в благоприятной обстановке, Вы можете вспомнить все также до деталей. — Только если я намеренно буду долго думать об этом... Хотя в последнее время я настолько ясно все вижу, будто был там вчера... Я даже... Я даже, если угодно, могу зарисовать все... — Чуя порывается взять бумагу, но его останавливают. — Если не задумываться о логичности и давности произошедшего, насколько сильно по десятибалльной шкале Вам все ещё больно от мыслей об этом? Губы юноши изгибаются в нервной ухмылке, пальцы дрожат. — Я... Думаю, что баллов на восемь. — Почему только на восемь? — Если угодно, мне кажется, что есть люди несчастные меня, и будет эгоистично ставить мою проблему выше остальных проблем... — Если не брать в расчет других людей, что бы Вы могли сказать о том, что произошло? Голубые глаза снова опускаются вниз, на ресницах выступают слезы. — Если так, то... Мне иногда кажется, что я самый несчастный человек на земле... Знаете, когда я думаю об этом, меня, кроме боли, охватывает чувство несправедливости и желания даже отомстить. Иногда я... Даже представлял в подробностях расправу над ними всеми... Если не думать о других, то... Мне иногда кажется, что моя проблема самая важная в мире... И... Возможно... Мне бы хотелось иметь внимание и заботу из-за этого... Я даже готов специально стать более несчастным, самым несчастным в мире... Мне очень хочется рассказать об этом, но как только вспомню, не то, что говорить, даже дышать больно... Начинается истерика, галлюцинации, слезы... Люди не понимают меня... Они думают, что дело в том, что я просто боюсь в реальности что-либо, связанное с этим, делать. Хотя это лишь следствие. Такое ощущение, что они не понимают, как связано прошлое и настоящее человека... Чуя все говорил и говорит без остановки. Он смотрел вниз, потому что ему было стыдно посмотреть еще хоть куда-то. Пальцы хрустели, губы тряслись. — В какой момент закрепляется травма? — вдруг задал он ясный вопрос среди всего потока мыслей. — Наверное... В момент осознания, — осторожно ответила девушка, пытаясь найти середину между теорией и тем, чтобы не сделать хуже пациенту. — Знаете, такое ощущение... Что с каждым годом мне все хуже... Я не осознавал именно в тот момент, какой это был ужас. Я понял это уже после, когда все кончилось. И с каждым годом мне все больнее. Из-за этого даже иногда кажется, что я раздуваю проблему из мелочи. Чем больше я думаю и размышляю об этом, чем больше у меня знаний, тем лучше я понимаю, насколько все было ужасно... Тем мне больнее... Время... Делает мне только хуже... Я чувствую, что должен рассказать кому-то об этом... Как-то описать это... Но мне страшно, что после этого я стану осознавать все, что было, ещё лучше, и мне будет ещё хуже... Чем больше я думаю, тем больше деталей вспоминаю... Однако, если совсем перестану это анализировать, мои эмоции лягут на дно, как илл, я не смогу их пережить, и они будут тяготить меня внутри... Сеанс кончается, психотерапевт одобряюще улыбается. — Сегодня ты хорошо справился, — говорит теперь она в обычном дружеском тоне и отдает Чуе результаты тестов с одним и тем же диагнозом и его описанием. В руке она протягивает небольшой пузырек таблеток и ободряюще хлопает его по плечу, — когда ты ощутишь абсолютно все эмоции, которые тогда не смог, тебе станет легче. Тебе придется ещё много раз возвращаться туда, чтобы прожить все заново и взглянуть на все новым, взрослым взглядом. Ты осознаешь и примешь это. Так или иначе, остались лишь последствия. Тебе придется научиться жить с этим. Но ты справишься.