Ненавижу

Акутагава крутит в руках коробку, вертит туда-сюда, но в груди чувствует лишь нарастающее раздражение от непонимания того, зачем это и что это вообще такое. Это коробка мягкого шоколадного цвета, слегка неаккуратно перевязанная белой лентой. Напротив него возвышается Дазай, вручивший эту коробку, и с заинтересованностью смотрит на действия своего ученика, старается вглядываться в эмоции. — Что это? Акутагава, перестав крутить в руках коробку так, будто это НЛО, вопросительно смотрит на Осаму, чуть приподнимая бровь. Несмотря на весь детский восторг, радость Дазая, которую он испытывал от того, что сделал такую глупость, резко поубавилась, сменив место негодованию. –Как «что», Рю-кун? — от этого мерзкого, по-детски звучащего «Рю-кун» Акутагава быстро забывает про коробку в его руках или вообще что-то подобное. Так его называть имеет право только сестра, и никто больше, тем более — Осаму Дазай. — Это подарок! Рюноске про себя фыркает. Подарки — самая настоящая глупость, вот что. — И по какому поводу? — ему не то чтобы интересно, но вопрос вырвался невзначай, хотя изначально говорить с Дазаем абсолютно не хотелось. — Новый год, — Дазай чуть мрачнеет, и в мягких шоколадных глазах, смотрящих до этого на Рюноске, проглядывается толика обиды и злости. — Мори — сволочь. На сам праздник я буду в Токио, но подарок тебе решил всё же подарить. Акутагава снова застывает, а Дазай ждёт хоть чего-то. — Вообще… — стоит Рюноске подать голос, как Дазай тут же веселеет. Потому что разговорить Акутагаву — это та ещë задачка, но у него вроде получается. Акутагава просто понял, что если поговорить с Дазаем, он отъебëтся быстрее. — Я считаю, что подарки — это идиотизм. Осаму дёргается от такого заявления, и чувствует нарастающее в груди разочарование, а где-то на задворках сознания мелькает резкий вопрос: «И то же самое ты думаешь насчет моего плаща?». Потому что плащ — это подарок. Подарок, сделанный Осаму, чтобы показать, что Рюноске привязан к нему; что он его ученик, его творение. Его любовь. На самом деле о последнем он никогда не думал. Правильно говорят: «никогда не говори никогда». Кажется, в глазах резко всплеснулось разочарование, а брови слегка приподнялись, складываясь домиком. Дазай был расстроен. Акутагаве понять, что Осаму был разочарован, не составило труда, и где-то внутри, ему очень нравилось понимать, что это именно он заставил Дазая испытывать разочарование. В то же время, это противоречило буквально главной цели его жизни — получить признание Дазая. Рюноске сам по себе сборник противоречий: есть вещи, которые в его голове и понимании неопровержимы, а есть и что-то такое. Дазай, склонив голову чуть в бок, задал ранее промелькнувший в голове вопрос, заставивший расстроиться. Акутагава чуть подзавис на этом вопросе, и снова ушёл в поток своих мыслей. Нет, плащ, когда-то мягко лёгший на хрупкие детские плечи, не вызывал ни отвращения, ни чего-либо ещë такого; скорее наоборот — дарил неясную защиту, заставляющую хотеть завернуться в него сильнее. Этот плащ не принадлежал Дазаю. Этот плащ принадлежал человеку с хитрыми, карими глазами, убившему двенадцать человек без оружия; принадлежал человеку, ненадолго укрывшему от мира, смывшему с него трущобную грязь и накормившему. Но ведь всë это сделал Дазай Осаму. Нет, плащ ему определенно нравится. И в плаще живëт зверь, пожирающий всë на своëм пути. Акутагава хмыкает, и отрицательно качает головой, а Дазай, приободрившись и ещë что-то протараторив, уходит. В голове его много мыслей, но главной была: «Ему понравился твой подарок, твой плащ, а значит и твоя защита. Может и твоя любовь». Он точно видел в этих ртутных глазах какое-то одобрение, какую-то приязнь к этому плащу. Это радовало глупое влюблённое сердце. Дома, Рюноске, под заинтересованным взглядом сестры, открывает подарок. В нëм он обнаруживает коробку конфет и мандарины, которые быстро отправляются в красную, бездонную пасть демонической псины. Акутагава не любит мандарины, а подарки считает пустой тратой времени.