"Флюгер"

С недавних пор они горячо любят среды и терпеть не могут вторники. Среды – потому что этот день не лишенные иронии Аддамсы выбрали для еженедельных семейных ужинов, куда приглашают и Тайлера, а вторники – потому что именно в этот поганый день обычно случается что-то из ряда вон, что перепортит всем настрой и обернётся руганью или проблемами. Галпину ещё повезло: его всего-то поносят на чём свет стоит за каждую мелочь во «Флюгере», если выпадает его смена, в то время как Уэнсдей стабильно приходится терпеть три пары с Крэкстоуном и ещё две – ненавистной всей её душой социологии. Он уже час как дома, усталый и злой после смены с Торпом, когда входная дверь квартиры с грохотом врезается в стену подъезда. Они с Уэнс живут вместе уже около года, поэтому Тайлер знает: чем активнее Аддамс по приходу домой, тем сильнее она вымотана и, следовательно, тем сильнее хочет убивать. Обычно Тайлеру не страшен её гнев на других людей, но вот если её успел вывести он сам – поздно и бежать, и прятаться, и даже копать могилу. А уж спрашивать где он проебался – тем более. Она налетает на него в прихожей, шикает на приветствие, толкает в стену и сбивает его телом зеркало в винтажной раме. То выпадает из оправы и разлетается по кафелю осколочным крошевом, но Галпину внезапно плевать: Уэнсдей целует сильно и жадно, не жалеет его потресканные холодом губы, а наоборот закусывает трещинки до крови, лижет нежное и болезненное шершавым языком, собирает каплю за каплей и почти урчит от её вкуса. Тайлер не пугается напора – он им наслаждается, хоть и удивлён почти до икоты, впитывает её непонятную ярость через рот, забирает с вдохами и гасит в себе, подкармливая мрак. Похоже, его внутреннему чудищу перепадёт работа… как и всегда по вторникам. Уэнсдей в своём любимом чёрном тренче и тяжёлых уличных ботинках, а ещё она не закрыла отлетевшую от стены дверь и теперь оттуда дует и шумит соседским говором. Тайлер рвёт затянувшийся поцелуй-грызню, вдыхает дважды и уворачивается от новой атаки, но лишь затем чтобы шустро стащить с неё шарф Инид и плотную верхнюю одежду, швырнув последнюю поверх дроблёного зеркала: он так и ходит дома босиком и вовсе не желает фаршировать этим всем ступни, вынуждая себя вытаскивать осколки и отмывать от крови всю квартиру. Снова хлопает дверь: Уэнсдей закрыла ту с заметно большей силой чем нужно и теперь пытается снять обувь, напрочь игнорируя змейки молний и воюя со шнурками, путается в перекрестиях тонкими пальцами, почти выдирает наманикюренные чёрным ногти, и Тайлеру физически больно от одного только наблюдения за ней. Явно случилось что-то из ряда вон. - Дай я, – отпихивает её руки он и сам справляется с ботинками, расшвыривая их по сторонам, после чего встаёт вплотную к Уэнсдей, жмёт за осиную талию ближе, вминает в себя и коротко целует. В её глазах – буйство мрачного шторма, ярость прежде спокойной бездны и персональный филиал (прекрасного) Ада для Галпина: он едва может стоять прямо, будто насквозь пронзённый чистейшей концентрированной ненавистью, в которую Уэнсдей вогнало что-то или кто-то сильно недальновидное. Тайлер это просто так не оставит, обязательно найдёт и устранит первопричину, как уже бывало раньше, притащит еле дышащий но ещё живой результат к её ногам… если она ему позволит. Вдруг захочет для разнообразия разобраться сама? Но сейчас он наклоняется ниже: Уэнсдей тяжело тянуться на полторы головы, она начинает терять равновесие и уставать в неудобной напряжённой позе, цепляется за него цепко и больно, наверняка оставляя синяки, а когда устаёт уже он – подхватывает Аддамс под задницу и зажимает у стены, подставляет губы и помогает собственной крови залить их рты. И правда вкусно. Возбуждает. Она тяжелее чем выглядит, но Тайлер сильный, к её весу привычен и – не боится вдавить с виду хрупкое тело в штукатурку, навалившись ещё и своей массой: ноги подкашиваются, голову туманит жаром и напряжением тяжёлого дня, ещё и чужая злоба подстёгивает. Галпин набирает полные лёгкие агрессии, ассимилирует в себе, выманивает на неё дремавшего собрата-монстра и начинает кусаться сам, когда кровь в его треснутых губах заканчивается. От её тёмной подсохшей за день помады мало что осталось, даже яркого химозного вкуса не чувствуется, но зато так Тайлеру удобнее подхватить тонкую кожу, оттянуть её губу себе в рот, слизать остатки пигмента и вспороть клыком старую ранку. Это срабатывает как нужно: Уэнсдей рычит и запускает сразу обе руки ему в волосы, одной с нажимом ведёт от затылка до шеи, царапая до такой желанной крови, будоража, нагнетая ещё больше напряжения болью в чувствительном месте, но вот другой – почти нежно зачёсывает непослушную кудрявую чёлку наверх, чтобы не лезла в глаза и не мешала ей сверлить в черепе Галпина ещё одну дырку своим чёрным-чёрным взглядом. Она отлично знает как влияет на него боль, так что сейчас Тайлера провоцируют совершенно намеренно. И кто он такой чтобы не поддаться на провокацию авторства Уэнсдей? Около-вампирский плащ накрыл не всё разбитое зеркало; Галпин наступает сразу на несколько мелких осколков но даже не думает остановиться и стряхнуть те с ноги: Уэнс в его руках лютует, оставляет губы в покое чтобы не заслонять собой дорогу до спальни, но взамен накидывается на шею. Зубы всё ещё при ней, так что Аддамс кусает, царапает, засасывает и прихватывает всё в зоне своей видимости, превращая его кожу в красно-лиловый холст безумного художника-экспрессиониста, и это даже приятно (насколько может быть приятной боль на грани фола в эрогенной зоне), но стоит ей едва ощутимо провести резцами по вздувшейся ярёмной вене – Тайлера накрывает. Хорошо что до кровати осталось два шага: дальше он бы просто не дошёл, позорно упав прямо с ней на руках на этот чёртов твёрдый ледяной кафель, уложенный по абсолютно всей квартире. Его ноги подкашиваются раньше времени, и они с Уэнсдей нелепо валятся на ими же и расшатанный до скрипа матрас. Тайлер охает, получив острой коленкой в рёбра, Уэнс – шипит из-за болезненности приземления: Галпин не только выше, но и тяжелее её в небезызвестные полтора раза, и принимать на себя сразу оба веса явно неприятно. Губы сами собой бормочут тихое «извини» и будто по наводке утыкаются в ямку между тонкими ключицами, открывшуюся в разъехавшемся воротничке рубашки. Тайлер чутко улавливает дрожь трахеи под слоем мышц и кожи, слышит чужой пульс и почти ощущает волны слабого жара от тела Уэнсдей. Обычно она еле тёплая, даже дома ходит в нескольких слоях одежды, вечно тянет рукава на ледяные пальцы и нередко мёрзнет по ночам (особенно с его привычкой открывать окно), вынужденно заползая к Тайлеру под бок в его нору из одеял. «Такая же полумёртвая, как её мать!» – гордо провозгласил Гомес Аддамс в день первого для Тайлера семейного ужина, когда он поделился опасениями по поводу нормальности вечно холодного состояния своей девушки. Сейчас же она будто сгорает изнутри, что Уэнсдей совсем не свойственно, а значит – разозлившие её до такой степени теперь не более чем временно ходячие трупы, и Тайлер озаботится их упокоением сразу как утихомирит чужой приступ ярости, не забыв сладить и с начинающимся собственным. От неё мягко тянет привычной смесью запахов: сырой (могильной) землёй, старыми пыльными книгами и крепким духмяным кофе, но ещё – неожиданной кислинкой проступившего пота, и от последнего Галпина ведёт не хуже зубов на шее, а уж когда те возвращаются к исследованию чувствительного места, хотя знают то и вдоль, и поперёк, и наискось – бросает в дрожь, туманит разум, накрывает с головой маревом возбуждения так сильно, что все остатки мнимого спокойствия слетают напрочь. Он несколько раз не аккуратничая кусает выглянувшую из-за ткани ключицу, запускает руки сразу под оба оставшихся на ней слоя тряпок и дотягивается до колкого кружева бра, которое они оба одновременно и любят, и ненавидят: конкретно этот безумно красивый комплект ей на день рождения презентовала хитро ухмылявшаяся Инид, узнавшая что Уэнсдей старомодна в вопросах нательного белья и не признаёт ничего кроме маек и шорт. «Побалуй Тайлера» – сказала тогда Синклер и даже не дрогнула улыбкой под вспыхнувшим адовой злобой взглядом, в то время как и Аякс, и сам Галпин залились смущённой краской по самые плечи и благоразумно отошли на несколько шагов назад. «Сорян, чел! Надо было её проконтролировать» – прочитал Тайлер на утро после самой долгой и жаркой их с Аддамс ночи, чудом не разбудив прущим наружу смехом такую же ушатанную как он сам девушку, набрал в ответ «Всё збс, без обид» и подкатился досыпать под чужой холодный бок, чтобы вечером того же дня обрабатывать заживляющим кремом её покрасневшую от раздражения кожу, попутно зацеловывая всё до чего успевал дотянуться между уворотами от крепких подзатыльников: злость в тот раз была совсем не притворная. - Оно же колется и жмёт. Зачем надела именно сегодня? – бормочет он в шею Уэнсдей, пытаясь подцепить бельё и забраться под него хотя бы кончиками пальцев, но то сопротивляется, сидит настолько плотно, что её кожа уже наверняка вся в болезненных бороздах узора. – Не лучший день для дополнительных страданий, м? - Заткнись, Галпин! – рычит она в ответ и тянет его за чёлку выше, чтобы вгрызться новым поцелуем. Так им обоим неудобно: у Тайлера быстро затекают шея и спина, оставшись без опоры рук, а Аддамс постепенно заваливает их обоих назад, тоже устав но даже и не подумав ослабить хватку в его волосах, будто специально хочет чтобы он снова упал всем весом. - Расскажешь, что случилось? – всё же поддаётся Тайлер, опускаясь поверх её рёбер и временно прекращая исследование красивого чёрного кружева под (его) рубашкой и майкой. Уэнсдей забрасывает скрещенные ноги ему на пояс, давит вниз, и Галпин вынужденно ложится полностью: Аддамс хоть и маленькая, но не по-женски сильная, к тому же не терпит бережности к себе – та её иной раз драконит даже сильнее «лобызаний» на людях. - Эти безмозглые чучела, – «преподы», автоматом переводит он у себя в голове, возвращаясь губами к чужому вибрирующему звуком горлу, – слишком ленивы и тупы чтобы самостоятельно осознать отсутствие в их жалком списке тем для дипломов чего-то стоящего моего внимания. Тайлер, да там одних тавтологий штуки три! И ещё столько же повторов прошлых лет! Крэкстоун и вовсе предложил мне взять тему маминого исследования! «Продемонстрируете нам преемственность поколений», – передразнивает Уэнс прокуренный голос этой мрази, о котором Тайлер наслышан с первого же их занятия два года назад. Вот и смертник обнаружился, хотя с него в общем-то и стоило начинать поиск виноватых. Он спрашивает за секунду до нового поцелуя, короткого и колкого как удар током: - А ты что? Становится совсем жарко, и Тайлер предпринимает попытку снять домашнюю кофту, но застревает в горловине и левом рукаве. Вот же!… - А я выбрала тему про церковь и индейцев и записала его как научрука... Подожди, рукав завернулся. Да замри же, ты только сильнее путаешься! Но он уже выдёргивает голову из ворота, не удержав бесконтрольно прущую силу (благо обошлось без треска рваной ткани) и пялится на неё неверяще, в непритворном изумлении: - Погоди, ты про ту историю с продуманным геноцидом? О которой вы с Мортишей спорили на той неделе? В чёрных глазах молниеносно сверкает торжество, злорадство удачной подставы ненавистного почти-врага-Крэкстоуна, гордость за себя и неординарный ум, придумавший эту безусловно гениальную идею, а в уголках губ намечается самая настоящая улыбка. О, как же Аддамс красива сейчас, когда не сдерживает чувств и эмоций! - Да. И пусть этот набожный патриот только попробует меня завалить без объективной причины – мигом лишится своей драгоценной должности! У нас на него компромата больше, чем на кого бы то ни было в этом штате! Мы не забыли ситуацию с Гуди!… «Дурная история. Не лезь в это, парень», вспоминает он совет Гомеса, данный когда Тайлер впервые увидел портрет Гуди Аддамс (подозрительно похожей на Уэнсдей девушки, только с белокурыми волосами и контрастно мягкими улыбкой и взглядом) и разумеется пожелал узнать о ней хотя бы что-то. Она тоже переехала в этот город, но с десяток лет назад, тоже училась в самом крупном на весь штат ВУЗе и готовилась принять семейный адвокатский бизнес, но потом внезапно сорвалась и без вещей и денег сбежала за океан, к дальним ветвям их обширного клана. Дальше и Гомес, и сама Уэнсдей наотрез отказались рассказывать, так что Тайлер мог лишь мучиться догадками, но, по слухам, Гуди чем-то серьёзно насолила Крэкстоуну, у которого (тоже) была дипломницей, а тот как-то изощрённо отомстил и после этого открыто ненавидит всех Аддамсов разом, даже ныне бывшую коллегу Мортишу. И они со всей отдачей отвечают тем же. Несмотря на явное довольство своим поступком и реакцией на него, Уэнсдей активно готовится уйти в новый виток ярости, вспомнив отвратительного препода и все самые возмутительные моменты её сегодняшнего приключения, но Тайлер не позволяет: наконец-то скидывает кофту на пол и цепляет её под челюсть, чтобы не уворачивалась от вороха мягких (щекотных, он знает) поцелуев в нос и щёки, чтобы дала прицелиться и попасть губами в уголок скривленного недовольством рта, и чтобы завершающий её пытку поцелуй в лоб стал ещё нежнее и чувственнее. Аддамс терпит это безобразие лишь только потому что тоже любит, как контрастно потом ощущаются их более привычные кусачие попытки сожрать рты друг друга. Кровь после трепетной ласковости кажется сладкой на вкус, а ещё это отлично отвлекает Уэнс от размышлений, чем Галпин частенько беззастенчиво пользуется. Стащить с её маленького тела его большую рубашку – проще простого, тем более когда Уэнсдей сама помогает избавиться от лишних шмоток. Она похожа на королеву мира в своей чёрной майке в облипку и узких джинсах, с подвивающейся чёлкой и слегка встрёпанными косами, которые для полноты картины не помешало бы расплести нахрен, но чего уж, нет смысла мечтать о несбыточном. Макияж тоже поплыл, будто по приходу домой, к Тайлеру, с неё начал сползать слой плотной социальной защиты, будто редкие, но удивительно сильные эмоции наконец нашли ещё один не менее разрушительный для его психики выход. Он помнит красоту потёкшей туши на чужом лице, знает вкусы её ежедневной и парадной помад, почти слышит мелодичные отзвуки грудных стонов. Ох, как же сильно он её хочет! Первыми от этого бешеного нетерпения страдают джинсы; Галпин слишком резко дёргает за шлёвки, желая поскорее стащить броню с её ног, и вырывает те с мясом. Уэнсдей рычит на него, но затрещину за неаккуратность влепить не успевает: её руку крепко перехватывает его несравненно более сильная ладонь чтобы притянуть к лицу и одним махом втянуть в рот сразу два пальца. Язык скребёт по чужим наманикюренным чёрным ногтям, оглаживает тонкую кожу перепонок, упирается в начало ладони, в то время как губы мягко тянутся к шершавым костяшкам и крепко обхватывают всю захваченную кожу. Тайлер втягивает щёки – взгляд Уэнсдей темнеет и плывёт. Ха! У него был лучший учитель в провокациях! Дальше проклятые джинсы снимаются с обоюдным рвением в четыре руки и почётно выбрасываются прочь. Потом она его убьёт за очередную пару испорченных колготок, но Галпину пока плевать: тонкий капрон рвётся с почти незаметным в тумане возбуждения усилием, по стройным ногам бегут молнии стрелок, контрастно светлые на фоне всё того же чёрного, и он бы с удовольствием оставил эти располосованные колготки как дополнение живописной картины, но они мешают полноценно добраться до кожи. Первую дырку выходит сделать на голени, и пока он лижет и покусывает острое плечо, пальцы без каких-либо возражений снова увлёкшейся его шеей девушки расширяют дыру аж до колена и вынимают чужую ногу на свободу, мягко-щекотно поглаживая бледную кожу. Тут уже Уэнсдей брыкается: с безмолвным «прекращай нежничать!» ловит его лицо в такой же капкан под челюсть, как он её недавно, и с ходу закусывает язык, минуя губы. Это действительно больно, но замутнённому возбуждением сознанию вспышка острых ощущений вовсе кажется настоящим высоковольтным ударом тока – мощно пробирает сразу всё тело, вышибает дух, дезориентирует, оставляет напоследок рваные приступы напряжения. После такого Уэнсдей лишается и майки, а Тайлер сам без подсказок скидывает джоггеры. Его потряхивает и волнами бросает в жар: Аддамс пялится своими невозможными чёрными глазищами, растрёпанная, расхристанная, тяжело дышащая и едва ли не облизывающая при одном только взгляде на его поджарое тело. Галпин её понимает в этом желании, чудом не уподобляясь, почти теряет голову от невозможно сексуального вида своей девушки в рваных колготках и красивейшем белье. Интересно, Уэнсдей сильно взбесится если он снова (уже раз пятнадцатый) поблагодарит Инид за её подарок, вынуждая обеих смутиться и раскраснеться? - Ты бы себя видела! Если именно так выглядит в их мире Госпожа Смерть – Тайлер сам абсолютно добровольно пойдёт к ней в услужение. Аддамс молчит и повелительно тянет руку – и он уже снова рядом, подставляет голову-шею-губы, отдаётся ей во власть, разрешает себя грызть, царапать, тянуть и иногда целовать, ведь это так прекрасно: чувствовать её всем собой, позволять проявлять собственничество и забирать контроль над ситуацией, быть единственным кого подпустили так близко и ревностно оберегают от поползновений. Не менее прекрасно и правильно, чем делать всё то же с даже большей отдачей. - Сними с меня эту дрянь! – рычит она в тайлеров рот, и тому не надо пояснять о чём речь. Он умело (натренировался!) расстёгивает бра и медленно, с оттягом отлепляет кружево от чужой кожи. Уэнсдей почти стонет – говорила как-то что носить этот комплект достаточно неприятно даже для неё – и шипит, когда Галпин с безжалостной силой оглаживает глубокие борозды, горячие и красные. Воспалённые. Похоже, снова понадобится заживляющий крем. Грудь у неё обычно не чувствительная, но в этот раз Уэнс живо реагирует на каждое его прикосновение, даже всхлипывает и дёргается прочь когда он неумолимо выкручивает напряжённый тёмный сосок, явно не ожидая от самой себя такой реакции. Тайлер тут же ослабляет хватку с привычной для них обоих «лишь бы хоть что-то почувствовала» до стандартной аккуратной и безмолвно извиняется за резкость поцелуем в твёрдую грудную кость. Второй сосок он с истинно мужским удовольствием подхватывает в рот, перекатывает бархатную кожу по губам, дразнит её языком, щекочет обе ареолы вкрадчивыми прикосновениями, но старается не увлекаться новым развлечением чтобы сполна насладиться нетипично яркой реакцией. Когда ещё от Аддамс дождёшься почти полноголосых стонов и около-жалобного хныканья от прежде безразличных ей действий? Её кожа почти горит, она слегка солёная от испарины и тактильно великолепная в таком нежном месте. Руки без команды мозга обхватывают и сжимают идеально ложащиеся в ладони холмики – обычно дохлый номер, но сейчас Уэнсдей бросает в дрожь от отнюдь не нежной хватки, скребущих края отпечатавшегося кружевного узора ногтей, от сжавших сосок зубов и довольного-довольного стона Тайлера прямо с её кожей во рту – наверняка это ощущается дико щекотной вибрацией. Впрочем, долго наслаждаться вседозволенностью ему не позволяют: идиллию прерывает тряская вспотевшая ладошка, что вплетается в его взмокшую чёлку, липнущую ко лбу и вискам, и тянет голову выше, довольно жёстко пресекая наглую попытку украсть поцелуй-укус. Аддамс дышит прямо Галпину в рот так тяжело, будто они снова три с хреном часа гоняли копов по лесу, пялится глаза в глаза но ничего иного сделать не даёт. Видимо на сегодня с неё хватит неожиданных исследований собственного тела, лимит превышен, требуется перезагрузка. Тайлер понятливо моргает и с сожалением оставляет её грудь в покое чтобы взамен залезть пальцами под пояс драных колготок. Им всё равно только одна дорога – на помойку, поэтому он продолжает с упоением истязать капрон, пускать по нему сетку мелких и больших стрелок, разрывать тонкие ниточки до забавного пушка по краям дырок, открывающих его прикосновениям и взгляду бледную-бледную кожу бёдер и коленок. Но увы, жёсткая рука из чёлки никуда не пропадает, так что он вынужденно обходится без отдачи должного чужим стройным ногам, на которых бы так дивно смотрелись фиолетово-багряные засосы, и кое-как справляется с более плотным плетением промежности и таза. Колготки теперь – бесполезный комок скукоженного полиэстера, свободно спадающий с чужого тела. - Хочу оставить их, – хрипит не своим голосом Тайлер, наверняка под стать его бешеному звериному взгляду, и кивает на наконец показавшееся чёрное кружево белья, только теперь низа комплекта, что сидит, к счастью обоих, свободнее бра. – Развернись. Но разумеется она не слушается чужого почти повеления, игнорирует и слова, и направляющие подталкивания, неумолимо подползает ближе, почти вплотную, почти кожа к коже, что у обоих во все стороны разит жаром и возбуждением, а у него – ещё и неконтролируемой больше силой. Тайлер не уверен что достаточно в себе чтобы обошлось без эксцессов. - Дыши, Галпин! – мурчит Аддамс, облизывая своего же авторства синяки на его шее, дожидается пары судорожных вдохов-выдохов с присвистом и вдруг сильно кусает Тайлера за кадык, одновременно крепко сжимая стояк через бельё. Вот ведь!... Садистка! Тем удивительнее что от мощной, пробирающей-приятной боли, резкой и яркой как залп молнии, он не шипит или кричит, а гортанно взрыкивает звучное «Блять, Уэнс!» и на остатке дыхания стонет так низко, как не стонал никогда в жизни. Даже не знал что так умеет. После такого остаётся лишь шептать полубредовое: - Погибель, ты сведёшь меня с ума! - Ты и так сумасшедший, mi muerte… – парирует она всё тем же бархатным воркованием, очарованная внезапным сольным концертом настолько, что сама возвращается к почти нежным, чувственным поцелуям. Взмокшие тела уподобляются танцующим во ртах языкам – жмутся друг к другу, скользят, дразнят, распаляют и подстёгивают, пока не трещит по швам даже железобетонная выдержка Уэнсдей: она напрыгивает на Тайлера, валит его спиной назад, туда где уже заканчивается кровать и начинается пропасть вне её пределов, забирается верхом и с наслаждением притирается к бугру в боксерах. Проклятие!... Как хорошо! Какая же она мокрая! - Подобное к подобному, – ляпает он, больше занятый попытками не толкаться навстречу влажному жару, что ощущается даже через обе оставшихся на них ткани. Его коротит от малейшего движения, из глаз готовы сыпаться искры а руки трясутся как у эпилептика, не знают куда им лечь чтобы не переломать пополам его девочку-бездну. Тайлер не контролирует желание вмять в себя чужое тело с максимально возможной силой, раствориться друг в друге чтобы даже мысли не возникало что они когда-то были порознь, он одновременно хочет сожрать её без остатка, спрятать от всего мира за своей надёжной спиной и лечь верным монстром поверх острых коленок, подставиться под не-ласковые чуткие пальцы, что будут задиристо щипать нос и лезть в пасть чтобы пересчитать клыки. …Может поэтому они так невыносимо зудят? Жертвой его порывистой агрессии становится упирающаяся в плечо рука: Тайлер дотягивается до чужого запястья и крепко впивается зубами в кости под мышцами и сосудами, сдавливает почти до треска в ушах – предвестника возможных увечий – но разжимает челюсть не из-за него, а из-за того, как Уэнсдей стонет-кричит его имя: ей непритворно, пронзительно больно и ровно настолько же – хорошо, правильно, идеально до дрожи и конвульсивной фрикции округлых бёдер поверх его таза. И Галпину от такой яркой реакции хорошо тоже, настолько, что он не сдерживает ответных толчков и с удовольствием окунается в пульсирующую темноту перед глазами. У них явно одно сумасшествие на двоих. От него очевидно хотели привычной покорности, но раззадоренный Тайлер непослушно поднимается обратно чтобы сгрести её всю в свои объятия, вдавить в ею же созданный жар кожи, дать прочувствовать все оттенки нагнетённого возбуждения и пересчитать кончиками пальцев рёбра, а ногтями - выступающие по хребту позвонки. В ушах грохочет сердце, оно же гонит по телу такой бешеный пульс, что он, похоже, умирает прямо сейчас, сгорает в агонии и одновременно чувствует себя абсолютно всесильным. Он в собственном Аду, в персональном чистилище, смотрит в глаза самому Дьяволу и обвивает его воплощение жадными до прикосновений руками, наверняка оставляя глубокие синяки везде где только дотрагивается. Как вообще возможно быть настолько красивой?! Он задыхается в своём возбуждении, тонет в нём с молчаливого одобрения Уэнсдей, что и толкает Тайлера в пропасть; она стискивает его торс сильными ногами и всей собой давит вниз, прижимаясь близко-близко, дразня каменный стояк мокрым скользким входом, ощутимым даже через слои белья, возводя ощущения в степень, в абсолют, за рамки вселенной. Так хорошо даже в Раю не бывает – только здесь, в пекле преисподней, где обитает его Королева демонов. - Уэнсдей! – стонет-напевает он свою молитву, прося не то передышки чтобы остудить мозги, не то наоборот – чтобы поскорее прекратила его мучения. Тайлер и сам не понимает чего хочет, мысли разбегаются от него по закромам сознания, не давая даже намёка на своё содержание. Он шарит жадными ладонями по этой прекрасной хрупко-крепкой клетке, сдерживающей его внутреннего монстра от разрушительной агрессии, сдавливающей нижние рёбра коленками а подрагивающий пояс – тонко проступающими сквозь мягкую плоть ягодиц костями. Уэнсдей худощава и изящна как маленькая ловкая кошка, но сейчас она – крупнорогая антилопа, рискующая быть загрызенной кем-то покрупнее льва, одуревшего с голода. Разбуженному чудищу бы насытиться упругим мясом и сладчайшей кровью, а потом привести в порядок голову, вернуть на место отказавший, закоротивший мозг: говорят, без него не положено быть живым, нельзя существовать в их мире грехов и пороков, наслаждений с искушениями, и стоять плечом к плечу с кем-то из Аддамсов. Он бы разорвал мир надвое чтобы всегда быть с той, что носит имя дня недели. Уэнсдей сжимает его челюстной сустав чтобы Тайлер шире открыл рот и в свете фонарей с улицы стали видны совсем-не-монстрячьи зубы, чтобы сначала по очереди поцеловать распахнутые губы, потом широко – одновременно обе, и чтобы снова коснуться языка языком. Подобное к подобному, да. Тело к телу, язык к языку, стон к стону… Сердце к сердцу и душа к душе, хотя оба искренне считали и то, и другое давно мертвым, рассыпавшимся прахом в небытие. Выходит, первоклассно овладели навыком некромантии? Она снова давит на стояк, и Тайлер взбрыкивает, подбрасывает их обоих над матрасом и переворачивает обратно, нависает над Уэнсдей, вдавливает её в постель спиной и в себя – пахом. Бельё едва заметно блестит, напитанное её влажной смазкой – наглядным подтверждением ответного возбуждения, которое она и не думает скрывать. Он жадно пьёт её глубокое дыхание, ворует кислород и нетерпеливые подрыкивания на грани слуха, призванные окончательно расплющить его выдержку о похоть. О, Галпин не только провокациям у неё научился! Он теперь вполне себе подмастерье в пыточных искусствах! - Дыши, Аддамс! – передразнивает Тайлер с кривой усмешкой прямо в чужие губы, после чего быстро опускается ртом на мокрое кружево, сразу безошибочно находя набухший клитор, давит языком сильно, без жалости которую она не переносит на дух, раззадоривает и гладит из стороны в сторону и снизу вверх, даже покусывает где получается, добиваясь не то новых грудных стонов, не то отборной ругани на испанском, от которой у носителя языка должны свернуться в трубочку уши. Уэнсдей не разочаровывает: длинно, на выдохе проклинает его чёртову любовь к затянутым прелюдиям, конвульсивно подаётся навстречу бёдрами и помогает уложить ногу ему на плечо, раскрыть для взглядов и прикосновений, опять запутывается в его чёлке и жмёт за голову ещё ближе к себе. Тайлер отводит бельё в сторону и продолжает свою самую любимую на свете пытку, улавливает и сохраняет в памяти каждый её стон чтобы потом мысленно перебирать подобно дракону с его сокровищами. Нос и язык колет терпкой кисловатой смазкой, она мигом забивает все рецепторы и ультимативно запрещает отвлекаться на что-то ещё кроме чужого удовольствия; Попробуй кто оторвать Тайлера от этого наркотика – в мире стало бы на одного мертвеца больше. Исключение – сама Уэнсдей, которой вообще-то тоже очень нравится происходящее, хотя Галпин и чувствует как судорожно пульсирует её сочащийся влагой вход, как сильно ей хочется уже наконец ощутить в себе его член, но он ещё не наигрался, поэтому великодушно применяет альтернативу – пальцы, разумеется не забыв подразнить и ими. - Ты труп, Тайлер, клянусь, дай только!… – еле слышно шипит Уэнсдей на его неторопливые оглаживания малых губ и вкрадчивую щекотку чувствительных краёв входа. Смазка скатывается по гладкой коже, смягчает намеренную грубость, но не мешает раззадоривать Аддамс до мелкой колкой дрожи всем телом. Она пинает его пяткой по спине, подгоняя, ещё и ещё пока Галпин не рычит и не впивается в отместку в нежное бедро. Должно быть больно – всё как она любит. Здесь, так высоко с внутренней стороны ни одна живая душа не увидит кровавый отпечаток зубов и засос – его цветастую метку собственника. Тайлер ловит её чёрный-чёрный взгляд с огромными зрачками, сливающимися с не менее тёмными радужками, тягучий, поплывший от возбуждения и далёкий от того арктически-холодного, каким она обычно смотрит на весь мир (кроме него). Сейчас в её глазах полыхают костры инферно, танцуют первобытный танец кровожадные тени и упиваются грехом демоны. Галпин, не менее шалый и дикий, с размаху тонет во всём этом великолепии и вводит неё пальцы. Ох!… жарко, мокро, мягко и скользко, ритмично пульсирующе от прилившей крови и просто охренительно. Идеально. А ведь это только пальцы! Двумя в ней Тайлер двигает почти свободно, гладит с нажимом упругие стенки чужого нутра, слегка растягивает вход «ножницами» и сгибает в нужном месте до упора костяшек и ногтей. Уэнсдей и так трясёт, а теперь вовсе подкидывает под его телом и совсем выламывает, она напрягает спину, гнётся до хруста и цепляется за Тайлера в иррациональном поиске опоры, а тот упрямо продолжает давить на внутренний комочек нервов, нагнетая её ощущения, добавляет ещё палец пока её не отпустила вспышка эйфории. Идёт туже, но это сопротивление приятно и знакомо, напряжённые жадные мышцы обнимают его кожу, попеременно то давят то отпускают, будто она уже близка к оргазму. Вдруг у растянутого входа хлюпает неприятно-пошлым громким звуком, и они оба морщатся и замирают, отстраняются неохотно и медленно, совсем тяжело дышащие и не соображающие дальше простого и понятного «нужна защита». Галпин вроде клал в ящик у кровати новую упаковку презервативов, но даже если нет – во внутреннем кармане куртки есть ещё (на непредвиденный случай или желанное повторение секса в машине), но как же не хочется оставлять Уэнс даже чтобы дойти до коридора и обратно!... Благо, это и не требуется: на привычном месте обнаруживается не одна, а сразу две упаковки в компании нового бутылька смазки. - Ну, это нам пока без надобности, – бормочет Тайлер, надеясь что её природной влаги и покрытия на презервативе хватит, и отталкивает пластик прочь, берёт коробочку чистой рукой и споро распечатывает, пока Уэнсдей занята судорожным восстановлением дыхания и самообладания. Ещё немного и он признает необходимость повтора экспериментов с её чувствительностью в области груди – очевидно же, что Аддамс так сильно завелась именно из-за этих внезапных игрищ с раздражённой кожей! Может удастся повторить успех без целого дня в неудобном белье? – на такое мучение он её ни за что не подпишет. Уэнсдей никак не комментирует неловкие попытки Тайлера стащить боксеры, хотя прежде никогда не отказывала себе в удовольствии проверить на нём бритвенную остроту собственного чувства юмора. Только пялится жадно и пристально на наконец свободный, налитый кровью член, на капельку предэякулянта и взбухшие вены под тонкой кожей, и повелительно тянет руку к презервативу. Защиту всегда надевает сама, не доверяя этот вопрос безопасности его «ненадёжным» рукам, что было бы обидно если бы не диаметрально противоположное мнение в остальных ситуациях… кроме волос, конечно. Возможно однажды Уэнс доверит ему заплести себя. Латекс упругой волной обхватывает его член, ведомый тёплой рукой с холодными пальцами, и даже такие мимолётные прикосновения к перевозбуждённому естеству заставляют Галпина мелко затрястись и зайтись в стоне. Слишком, чересчур остро и много, до неконтролируемых движений навстречу и полубредового «Уэнсдей-Уэнсдей-Уэнсдей-Уэнс…», которое он даже не слышит пока Аддамс не впивается больным укусом в его выступающую ключицу, снова пуская кровь и вынуждая застонать уже в полный голос. Под кожей и внутри костей рождается сверхновая, жаркая и яркая, обжигающе-смертоносная, бесконечно прекрасная, и от падения в её призывные объятия удерживает только сильная ладошка, с ногтями вцепившаяся в основание члена. «Не вздумай!» – с трудом из-за поплывшего от боли и перевозбуждения зрения читает он в чужих глазах… и соглашается, что кончить от руки когда в твоём распоряжении сама Уэнсдей Аддамс – самый бездарный и тупой способ упустить возможность насладиться чем-то невыносимо желанным. Вдох-выдох, Тайлер, спокойно. Это просто гормоны и плохой рабочий день. Всё будет, немного терпения. - На спину, – командует она тем особым властным тоном, которому лучше подчиниться сразу, а не ждать последующей обязательной кары за неисполнение: всё равно заставит сделать как сказала, разница будет лишь в итоговой болезненности. Галпин валится назад полубоком, занимает почти всю кровать и раскидывает конечности морской звездой. Ему определённо нужно продышаться и взять себя в руки; Уэнсдей слишком долго помнит каждый тайлеров косяк, а уж оставить её, уже заведённую и раздраконенную, неудовлетворённой после и без того тяжёлого вторника было бы верхом всех его проёбов. Недопустимо, нельзя, даже думать нечего так с ней обойтись! Аддамс одобрительно приподнимает уголки губ на такую быструю реакцию (и это при его очевидной готовности попрощаться с рассудком!), но возвращать прежний контакт кожей к коже не спешит, вместо этого держа дистанцию и гибко, блаженно потягиваясь сразу всем почти нагим телом. Едва ли она решила подразнить и так едва не кончившего Галпина, скорее – наслаждается свободой движений после длительного дискомфорта в чёртовом белье и настойчивых обжиманий с партнёром. Уэнс редко позволяет себя ограничивать, предпочитая роль давлеющего актива, вот и сейчас она снова это демонстрирует: седлает его, тягуче и почти лениво переставляя по матрасу покусанные ноги, подбираясь ближе вкрадчивыми, изящными движениями хищника на охоте. Похоже, антилопе наскучило быть жертвой, и она обратно стала дикой кошкой, незнамо почему выбравшей себе в пару неопознанное кровожадное чудище. То бы снова с удовольствием начало кусаться напропалую, добыло б из чужого тела ещё крови и отобрало обратно перехваченный контроль над ситуацией, да только они оба (не считая Уэнсдей) понимают что даже всесильному монстру не тягаться с их девочкой-бездной. Она в разы могущественнее и, что ещё более важно, добровольно признана ими обоими центром вселенной. Их Госпожой. Во всяком случае, вид у неё действительно госпожий: Уэнс восседает на Тайлере как на троне, ёрзает, устраивается удобнее, игнорируя недовольное шипение из-за неосторожно задетого члена, гиперчувствительного и всё ещё готового взорваться от переизбытка ощущений и их остроты. Черти его раздери, каждый раз одно и то же! Аддамс уже надоело шутить про восприимчивость Тайлера к физическим воздействиям – как пыточным, так и вот таким, сексуальным – да и Галпин уже сам себе напоминает пубертатного девственника рядом с симпатичной одноклассницей, но всё равно ничего не может сделать со своей гипертрофированной реакцией на любимую девушку: со временем она делается только лучше и желаннее в его глазах, будто благородное вино что годы набирает в себя вкусы и оттенки. - Ты пялишься, – упрекает Аддамс и сама же этому способствует, перекидывая растрёпанные чёрные косы за спину и выставляя напоказ тяжело вздымающуюся упругую грудь с острыми пиками сосков и сложными узорами, всё ещё красными и определённо – чувствительными. Тайлер помнит про лимит исследований, поэтому не позволяет рукам лезть дальше её узкой талии и мягких ягодиц, которые так здорово оглаживать и сжимать в жадных ладонях до (наверняка) боли. Он нетерпеливо ёзает под ней, подталкивает слегка выше и наконец упирается членом прямо во вход в её тело, скрытый великодушно оставленным на месте кружевом, как он и хотел. Передёргивает сразу целиком, от макушки до пяток, и эта дрожь передаётся Уэнсдей, что выпускает её в мир с задушенным: – Долго ещё будешь отлынивать от своих прямых обязанностей? - Больше ни минуты! Жаль что это кружево почти не эластично: край белья впивается ему в пальцы и натягивается на девичьей коже до белеющих полос, неохотно поддаётся но всё же сдвигается в сторону чтобы Галпин всем своим естеством сполна насладился жаром и влагой чужого возбуждения, пусть и сквозь презерватив. Ох, а ведь он только успокоился! Стонут они одновременно и одинаково низко: в этот раз Тайлер опускает любимый этап с подразниваниями малых губ и входа и сразу вскальзывает в неё на всю длину до упора – Уэнсдей слегка подбрасывает над его бёдрами и заметно коротит, но она не позволяет себе даже секундной слабости и сразу напрягает ноги чтобы приподняться и опуститься обратно с типичной для неё уверенностью и резкостью, чтобы с каждой новой фрикцией смещаться ещё немного вперёд, быстро находя свой любимый угол, и чтобы уже вскоре закатить глаза, добившись первого приятного спазма глубоко в собственном теле. В тишину спальни фактурно вплетаются два страстных дыхания, шуршат откровенной похотью и вызывают друг у друга целые табуны блаженных мурашек, только крепнущих под воспламеняющими прикосновениями и взглядами. Галпин не может нормально вдохнуть, от желания тоже толкнуться дрожат ноги, ему нужно в неё ещё глубже, ещё резче и быстрее, задержаться в мягком нежном нутре дольше, остаться так примерно на всю следующую вечность и больше никогда не разделяться. Он помогает Уэнсдей подниматься, направляет когда она опускается, пару раз не выдерживает и не даёт ей повторить эти два простых до первобытности действия чтобы подняться самому, прижать к себе, украсть кусачий поцелуй вместе с чужой порцией воздуха и быть непреклонно откинутым обратно: его Королева жаждет подчинения. Они устанавливают немигающий зрительный контакт, смотрят друг другу прямо в души, видя одну на двоих бездну, плещущийся через край с каждым движением мрак и процветающее царство демонов во всей красе. Желание одного – зеркальное отражение желания другого, его копия-близнец, оно само и есть. Тайлер давит на её поясницу и подкидывает бёдра, меняя угол – Уэнсдей останавливается на весу чтобы как можно острее прочувствовать его точное попадание по внутреннему комку нервов, заставляющее её судорожно, длинно застонать сквозь сжатые зубы и тихонько выругаться, но Галпин разумеется всё слышит. И повторяет-повторяет-повторяет пока хватает сил удерживать сначала только себя, а потом уже и оба напряжённых тела в неудобной позе, пока не воют больной усталостью мышцы, нагруженные самой прекрасной в мире ношей, увы слишком большой для конца паршивого вторника. Они оба правда вымотались сегодня. Уэнсдей чувствует когда он совсем обессиливает: сама подаётся навстречу и заставляет остановиться посреди движения, крепко вгрызается в рот Тайлера, воюет с его языком своим и не закрывает, как и он, глаза во время этого условно-поцелуя, а после резко пришпиливает обратно к матрасу и ложится поверх. Покусывает доверчиво открытую шею с прыгающим кадыком и шало крутит бёдрами: нормально трахать его в такой позе у неё не получается, так что Аддамс пытается урвать своё хотя бы трением кожей о кожу – не менее прекрасным чем прочие способом получить удовольствие. Галпин помогает и тут, всё так же давя ей на поясницу и усиливая острый волновой контакт до мучительного нарастающего напряжения. Он ясно чувствует, как сильно Аддамс захлёбывается в этой агонии, как она с присвистом дышит и постанывает его самыми любимыми грудными отзвуками и как быстро пульсирует нутром и клитором, готовая к оргазму побольше него, и потому лезет трясущейся рукой к переплетению их тел чтобы нагнать девочке-бездне ещё больше ощущений, чтобы толкнуть за грань и потом поймать на той стороне. Уэнсдей пытается подняться обратно, недовольная этой жалкой слабостью и вмешательством в её сольную партию, но Тайлер удерживает вот так, лёжа, вдавливает в свою грудь широким обхватом узкой спины, массирует кругами чувствительную горящую кожу и ёрзает-толкается без внятного ритма. Каждое движение гиперчувствительного члена – пульсирующий спазм внутри тела Аддамс, неконтролируемый, скачками набирающий силу, ослепляющий и оглушающий их обоих, острый как удар шокера, как кулак с кастетом в солнечное сплетение – так мощно и надолго пробирает. Галпин перестаёт что-либо видеть из-за пелены возбуждения и закрывает глаза, ныряет в родной мрак, делимый с его Госпожой, тоже тонет в жидком грехе и вдыхает-выдыхает его с мизерными порциями кислорода, что попадают в его лёгкие будто случайно, по ошибке. Он всё ещё чувствует запах и вкус естественной смазки Уэнсдей, перебивающий составной аромат её кожи, выветрившуюся отдушку шампуня и даже еле уловимый шлейф сигаретного дыма и улицы, что успел осесть на волосах и одежде. Потом, он знает, от распалённого тела будет тянуть чистым терпковатым потом, сексом и им самим, и только душ поможет смыть это чудесное сочетание. - Тайлер!... – ахает Аддамс на особо грубые давление и фрикцию, больно впивается ногтями в ублажающую её руку, пытается остановить чтобы отсрочить подступающий оргазм, но Галпин упрямится, преодолевает это (слабое) сопротивление, действует ещё чуть напористее – и через каких-то полминуты она вскрикивает во весь звонкий голос, давится ругательством и заходится в заслуженной конвульсивной эйфории, закатывает чёрные бездонные глаза и вибрирующе-долго стонет на великолепной низкой ноте, пока он втрахивает в неё все эти ощущения, сам еле сдерживаясь чтобы кончить от того, как же бешено она пульсирует и сжимается вокруг напряжённого члена, как безумно потрясающе обхватывает горячими, скользко-мягкими внутренними мышцами, так крепко, что Тайлер вынужденно замирает глубоко внутри чужого тела, максимально близко, ближе чем у них за сегодня получалось. О, как же хорошо! «Не вздумай!» – отчаянно велит он сам себе и вроде бы даже находит силы не ухнуть с головой в этот омут страсти следом за Уэнсдей, что трясётся и выгибается в медленно отступающем оргазме. Её бёдра и ноги неконтролируемо подрагивают и взбрыкивают, особенно когда Тайлер не сдерживается и возобновляет тягучие глубокие толчки, почти не выходя из неё – сама же и не пускает, обхватив внутри сильно-сильно. Это настолько на грани для них обоих, настолько хорошо ощущается, что Аддамс будто снова кончает, перескакивая на всхлипывающие хныканья, почти мольбу, заключённую в его имя и низкие благозвучные ругательства, от которых сердце за грудиной жжёт пряным довольством, а Тайлер, как бы сильно и отчаянно ни сопротивлялся, не выносит всего этого и с треском проигрывает бой: Его накрывает приступом аномального удовольствия, ломает до хруста некогда прочных костей и слепой боли тренированных мышц, гнёт в спине совсем уж неестественно, а разум растворяется в яркой эйфории, падает в этот нестерпимый жар точно его распыляет в ничто чтобы потом собрать заново и повторить это примерно сотню раз подряд. Слишком-слишком-слишком…! Чудовищно хорошо, непередаваемо прекрасно, невозможно ахуительно! И выразить он это может только низким хриплым воплем о пощаде на радость своей Госпоже. Тайлер не знает сколько это длится, да и если честно – плевать. Ему почти что чудятся раскатистые грудные смешки и воркование на испанском (он надеется что в этот раз Уэнс бормочет не маты, а что-то хотя бы нейтральное, поскольку явно обращается к самому Галпину), но вот руку в волосах, скребущую кожу ногтями, он ощущает очень ясно. Мягко, слегка щекотно и мурашечно… Уэнсдей будто слегка пьяная после оргазма, но смотрит всё так же темно и внимательно, цепко не упускает ни детали в его ответном шалом взгляде. Так, он знает, смотрят только на сошедших с небес богов, но Тайлер перед собой видит лишь свою Королеву демонов. Едва ли он самостоятельно заслужил такое великолепие, но всё равно отдаст и отпустит её от себя только с боем насмерть, хорошенько искупав весь чёртов мир в крови. - Жива, Погибель? – зовёт он хриплым, шершавым почти-урчанием. Возбуждение лениво отступает сытым зверем, напоследок перекатывается вязкой лавой под кожей, жжётся в костях и сводит прощальной судорогой перегруженные мышцы, оседает тяжёлым влажным туманом в голове, на языке и кончиках пальцев. - А ты? - А я похоже уже в Аду. Ты беспощадна… - Не преувеличивай, mi muerte. И отпусти уже – мне неудобно. Тайлер конечно тут же кое-как распутывает свой капкан рук, но его выдержки не хватает и на минуту: он снова лезет к Уэнс с объятиями, но в этот раз не удерживает и прижимает к себе, а сам льнёт к маленькому телу, и то даже не думает сопротивляться, наоборот: подаётся навстречу, помогает устроиться удобнее, обвивает за шею и под руку чтобы он уложил локоть Аддамс между лопаток, как ей нравится даже когда кожа воспалена и гиперчувствительна. Они просто лежат и дышат в унисон нагретым воздухом, проскальзывают мокрой кожей по испарине, жмутся всё ближе и ближе друг к другу и даже выцеловывают колкие безмолвные «люблю» везде где дотягиваются. Снова сплетаются языками и сталкиваются губами, контрастно мягко-жгуче, до плеяды коротких замыканий прямо в коре мозга. Медленно приходят в себя окончательно, совсем того не желая. - Ты что, открыл окно? - Просто проветрить, закрыл бы перед твоим приходом. Холодно? Она угукает и неохотно шевелится в их уютной конструкции: - Нужно в душ, мы вспотели. Простынем. - Да. Ты пока иди, а найду мазь и уберу зеркало… И присоединюсь. - … Кто сказал что я тебя пущу, mi muerte? - Я, Погибель. Иди уже. И правда холодно.