Время и место действия: март 2007, Гонолулу (США)
Тёмная терраса. В отдалении, у крыльца, светит единственный зеленоватый фонарь. Если встать прямо перед ним, а затем как следует подпрыгнуть, то можно увидеть стоящий на террасе диковинный силуэт — монстра, у которого одно тело и две головы. Но если ухитриться не прыгать, а подойти ближе, ничем не выдав себя, то монстр распадётся на два независимых тела, туго, впрочем, сплетённых в районе грудных клеток и длинных ног.* * *
— Прекрати колоться. — Почему? Дэзу можно, а мне нельзя? — Ну прекрати. Наркота — это плохо, ты становишься сам не свой от боли потом. — До состояния полутрупа из коллекции «Осень 2002» всё равно не доколюсь, успокойся. Не надо будет меня опять спасать. — Но я не могу смотреть, как ты мучаешься, и бездействовать. Ты же рядом каждую ночь, и эти пятна подкожные, твои сжатые зубы, дыхание как у подстреленного… — Мучения Дэза чем-то отличаются от моих? — Он крупный ребёнок, ему в кайф быть испорченным идеалом. И плевать мне на него, при чём тут он? Я тебя люблю, а не его или его знакомых ушлёпков из притона на Ала Моана стрит. — Плевать, значит… — Ну хватит придираться к словам! Почему нельзя просто завязать?! — Почему нельзя продолжить? Что мне угрожает? Я бессмертен, как грёбаный бог Саваоф, мать твою. Еврейскую. — Естественно. Дурак набитый, зато бессмертный. Потому что сестра отдала вам с Юлиусом всю свою космическую силу, поздравляю. Нечем тут хвастать, правда. И заслуга не твоя. Ты транжиришь эту силу на хрен знает что. — Слушай, не тебе решать и не тебе судить. Малыш, я опять куда-то сбегаю от тебя? — Да! Торчишь в обсерватории до ночи, только чтоб домой не приходить вовремя. — Не потому ли, что кто-то капает мне на мозг нелепыми страхами и нравоучениями? Пойду-ка я к Дэзу. Он сунет мне в рот косячок с травкой и рухнет рядом, не задаваясь вопросом на тему, почему у меня такая кислая рожа. — Я не хочу на тебя давить! И пилить не хочу, как надоевшая жена! Ты просто причиняешь мне боль! Это недостаточная причина прекратить?! Представь, что я пилю тебя из последних сил в ответ на то, что ты… меня уже распилил. — А что плохого в ЛСД? — Да то, что это, нахрен, никакой не ЛСД! Обычной «кислотой» — ну той, традиционной, под двадцать пятым номером, которую ты найдешь в каталоге у дока Лиама — пропитывают кусочки бумаги. Люди потом ее так и глотают — вместе со сраной целлюлозой. Она вызывает расширение сознания, глюки и ноль привыкания. Ноль привыкания, слышишь? А Хэлл… Хэлл! — изменил ей чёртов молекулярный код! Исследовал, исследовал и доисследовался! — Он должен был разработать биологическое оружие, способное побороть твой яд. Если ты забыл. — Вот он его и разработал, молодец. — И вот мы пришли к тому, о чём ты так не хотел говорить, прикрываясь моралью о вреде наркоты. — Дорогой, ты себя слышишь? Ты колешься Дэзиным лекарством от меня! Ты колешь единственный действенный антидот от смертельной пытки, которая тебя не тронула, потому что ты… — Что я? Я какой-то другой? Да, седьмое солнце ада, да! Меня не взял твой дурацкий змеиный яд! И что теперь? Я не могу отравиться чем-то ещё похуже, изобретённым в ответ твоим отравленным зубкам, и поддержать своего единственного друга?! — Андж, не начинай. Ты кололся задолго до того, как познакомился с Дэзом. — Тогда у меня ничего не было. И я спасался от пустоты. — Господи, как же ты умеешь всё запутать. Остановись, хватит. Дэз колется, заглушая грёбаную агонию своей уязвимой телесности, замораживая её и превращая во что-то иное, менее болезненное. Ты колешься — заглушая?.. Продолжи, пожалуйста, не стесняйся. — Я колюсь, потому что я мудак и мне до такой степени нравится твоя перекошенная бешенством мордашка. Ну и потому что «приход» ядерный, ударной волной уносит и размазывает за орбиту Сатурна. Такие ощущения даже от секса не появляются. — Ясно. Мог бы сразу сказать, что издеваешься надо мной. — Всегда пожалуйста, радость моя. Мне уйти? — Нет. — Не плачь. Убить меня мечтаешь? — Лучше себя… — И детей оставишь сиротами? — Заткнись и обнимай меня. — Что-нибудь ещё? — Заткнись. И обнимай.* * *
Тёмная терраса. Тишина длиною в одну долгую-предолгую ночь.