* * *
— Мессир, вам точно не больно? Никогда? — Констанция устроила порывы тропического ветра розовой полупрозрачной юбкой в пол, крутясь как заводная вокруг автоматически отскакивающих флуоресцентных трубок и суетливо хватая каждую, то есть пытаясь — их были сотни, и её любознательные пальцы заплетались в погоне, не успевая. Папочка-главврач впервые разрешил ей поухаживать за знаменитым пациентом, а сам не пошел в механический сад, сославшись на резкое ухудшение самочувствия. Она уложила его на диван в своём кабинете в компании шипучих таблеток от расстройства желудка и с полным шприцом эпинефрина. Поспешила, радостная, навстречу демону-темптеру, со всех ног, для удобства сняв высокие каблуки, разве что не повизгивая на бегу. А здесь — это… И ее не околдовал чей-то тяжелый глумливый взгляд лишь потому, что склеенные и вмороженные в лёд ресницы Асмодея еще не оттаяли. — Мне не больно, дитя. — На беду случайно подвернувшихся жертв, голос справлялся с гипнозом и без помощи глаз. Констанция прекратила вертеться, экзальтированно прижав левую ладонь к спине демона между лопаток, прямо к голому мясу и полированным позвонкам. Она бы не осмелилась, определенно нет, не сама. Кто-то приказал ей. — А что чувствуешь ты? — Я… — Ей зябко. И жарко. Холод — в груди, а жар — неуловим, неизвестно где. Начинаясь в голове, но ею не ограничиваясь. И хочется приподнять юбку. Зачем она оделась сегодня как монашка? Пациентам нравятся ее стройные ноги в чулках, а Аморес разрешает не носить больничный халат: и так все знают, что она дочка главврача. Хоть и талантливая. Хоть и заслужила место хирурга на общих основаниях. Хоть и обнажается от ступней до бёдер, вдыхая и выдыхая резко ставший порционным воздух сквозь стиснувшиеся зубы. Почему так жарко. Так горячо. Лорд искуситель отвернут лицом в больничный забор, увитый плюмерией, ему всё равно, он не смотрит. И нет у него глаз на затылке, а те, что есть — до сих пор заклеены ресницами. Но свободной рукой ей хочется задирать юбку дальше, обнажаться выше и трогать себя, проверяя, в каком темпе самые нежные участки кожи возгораются, участвуя в пожаре, который бригада ELSSAD не потушит, даже если сам командир D. нагрянет. Командир не нагрянул. Зато Ксавьер, ничуть не теряясь, воспользовался случаем. У флегматично курящего трубку тестя стояла, стонала и медленно танцевала на раскаленных углях, растрепав всю одежду, конечно, не кофейно-знойная Глория, королева его юношеских грёз… но и имеющаяся в наличии красотка неплоха. Юная, сливочно-розовая. А какая у нее упругая, небывало набухшая грудь, согретая снаружи, но умытая снегами внутри, сраженная ледяным дьяволом. В шестипалом трупном кулаке очутилось ни много ни мало сердце податливой фемины. Асмодей не причиняет ему боль, не искушает в полную силу, но испытывает. Зачем? Забавы ради. То есть лучше думать так. Истинные мотивы — согласно всем хрестоматиям и учебнику прикладной демонологии — раскрыть и понять не удастся. Нужно наслаждаться, а не сопротивляться. Умереть от похоти при любом раскладе придётся, он же… «Ультимативный хозяин основного инстинкта, — тихо напомнил себе Ксавьер, впиваясь в стоячие соски Констанции, отвердевшие настолько, что не смялись под грубым укусом и нажатием. — Благодарю искренне — за то, что жонглируешь нашими телами, а не душами. Я мог отказаться, мог. Но знал, куда и к кому иду. И хотел. И вот пришёл. Благодарю…» Они упали в вогнутый стальной лепесток, извиваясь в чётко заданном ритме. Не стремящиеся совокупиться в обычном животном смысле этого слова, скорее наслаждающиеся редкой возможностью вылезти из одежды, но вылезти не полностью, задразнить друг друга отдельными оголенными участками, изнасиловать их трением о беспрестанно движущуюся по телам ткань, покричать от удовольствия быть крепко поцарапанными и немножко ушибленными — и кончить изменниками своих семей и кланов, от рук, воровато пробравшихся в интимные места или как минимум вволю полежавших вокруг них, на них и около. Мокро запачканные, отдышавшись после, с огромным стеснением один поправил юбку, а вторая — застегнула штаны. Им стыдно? Им некогда. Еще на минуту им велено продлить совершенное преступление, встретившись покрасневшими носами и боязливо сжатыми ртами, раскрыться с готовностью принимать, подавиться чужим языком, слюной и начавшей порядком пугать вседозволенностью. Поцелуи не бывают вкусными после «драки»? Ещё как бывают. Принося новую волну возбуждения, томления и готовности подраться за повторный оргазм. Но на этой возмутительной ноте лорд Асмодей их покинул, предоставив самостоятельно выбираться из клешней похоти. Поднялся, останавливая вращение механического цветка, и произнес, стряхивая талую воду с ресниц: — Теперь мы в расчёте. Жду в «Ламбо». Констанция вывернула шею, рассчитывая, что демон растает в облачке красного дыма, но он предпочёл по последней моде всех нелюдей дойти до главного корпуса Госпиталя ножками, опираясь на костяную трость. — Что ты такое просил у мессира, что он затребовал оплату, м-м… мной? — Не просил. Но попрошу, когда оклемаюсь и повезу его домой. А это — плата вперёд. Он всегда просчитывает меня наперёд, чёрт всезнающий. — Тем более! — Констанция Грин, вы всерьёз верите, что я отвечу? — Ну хоть соври что-то правдоподобное, я же от любопытства умру теперь быстрее, чем от стыда. — Но, вопреки этим словам, она вполне бесстыже не торопилась опускать юбку, выставив напоказ потемневшие от обилия влаги белые трусики. «Рассказать. Что приключилось с сердцем серафима с момента, как оно был вырвано. Что приключилось на самом деле — не с толпой гадов, тягавших его туда-сюда, кравших и материвших — а с сердцем как есть, исключительно. Происходившее внутри него и снаружи». — Хочу маменьку превратить в прекрасного лебедя. — А с маменькой согласовал? — Нет, — развеселился Кси. — Поэтому мессир и обращается со мной строже обычного.* * *
— Закуришь? — Эндж прибьёт, — и затянулся во весь объём астматических лёгких, наслаждаясь эксклюзивным демонским табаком с виноградными и вишнёвыми листьями. На второй затяжке вспомнил, где он и куда собирался, нажал большую зелёную кнопку боковой приборной панели. Ламборгини бесшумно тронулся с больничной парковки, одновременно включая кондиционер в режиме очищения воздуха. — Здорово быть тобой, Мод. — Почему на этот раз? — Потому что если Юлиус — первосортная сволочь, то ты — сволочь некоего высшего сорта, двойной очистки. Ему за мерзости удается изящно избежать наказания, но всё же этого наказания ему хочется желать и желать, параллельно желая его самого. А ты… тебя за сволочность благодаришь и кланяешься, и счастливым уползаешь восвояси, на четвереньках, выпотрошенный и едва живой. Ну как тебе удаётся? — Проси, о чём планировал просить, пока доброта моя через ноздри не полилась. — Ты знаешь. — Кси отнял ото рта сигарету, напрягшись. — Я об этом всё утро думаю. — И ты знаешь. Я уже рассказывал. Но ты забыл. Все забыли. После того, как Демон… — То есть так давно?! — Не перебивай. Да. Семь лет назад. — И ты не расскажешь заново? Моди, я ведь заплатил… И не дашь пережить заново или просто вспомнить? — Ну почему же. Воля ваша, как завещал мой предок. Пожелай вслух — и попадёшь туда. Ко мне, после сеанса у Мори, в тот же утренний час. Только «Ламбо» был другой, тобой спустя пару дней вдребезги разбитый. — Даже этого не помню… — Тем хуже. Желай. И мучься. Своим сознанием управлять в прошлом не сможешь, что-то менять и куда-то вмешиваться. А наблюдать — сколько угодно. Пока сцена не закончится. — А она длинная? — Достаточная, чтоб ты пожалел о своём любопытстве. Желай.* * *
Он не заметил разницы. Обтянутый кожей салон, сигарета, кондиционированный воздух. И темптер с той же распоротой спиной и тростью из слоновой кости. И с голосом скучающего диктатора. Но от голоса нарастала дрожь. — За годы пленения тобой и годы дружбы с Хэллом вокруг сердца серафима наросла синяя кристаллическая оболочка, похожая на крепкий роговой панцирь — химическое соединение смертоносного яда змей Крии и β-ЛСД. В момент вырезания сердца по сценарию спасения твоей задницы от лап Габриэля оболочка была неполной — не сомкнулась вокруг сердца сплошным щитом. — Как она выглядела? — Доводилось чистить вареное в мешочек яйцо? Жерара небось просишь? Если нет, то есть несколько вариантов снятия скорлупы: наполовину, на одну треть или только верхушку — лишь бы чайная ложечка влезла и достала до жидкого желтка. Яйцо белое, скорлупа белая или рябая, но ты представь скорлупу синей, неровно счищенной, неумело, приблизительно на треть. И солидной такой, в сантиметр толщиной. — Ого… — Ага, — усмехаясь одним уголком рта, припечатал Асмодей. — Вот так оно и выглядело, когда Питер получил его от Дэза завернутым в платок и, ни о чём не подозревая, спрятал поближе к собственному сердцу. — И что происходило внутри? — Ничего. Оно, конечно, неразумно, но слишком могущественно и неприступно, чтобы паниковать, оставшись без Дэзечки. Однако, провалявшись по разным карманам три дня вырванным, сердце заскучало и начало сбрасывать искусственно наращенную оболочку. И к забавному эпизоду дубликации Эстуолдом доехало «почищенным» уже на две трети. Ксавьер докурил, стараясь не казаться нервозным. Положил руки на руль, но управление автомобилем у своего ИИ-модуля просить и не собирался. — Нужно добавить один нюанс. Никто — подчеркиваю, никто — не видел до стычки с Габриэлем сердца серафимов, живьём или на фото в газете. И уж тем более никто в глаза не видел сердце первокровного шестикрылого созидателя разного хлама. Как ты считаешь, к чему это привело? — Хэлл подумал и решил, что быть частично закованным в неизвестную науке броню токсично-синего цвета, блестящую и твердокаменную — хорошо-отличненько, нормально и естественно? Для Дэза и иже с ним. — Именно так. И это не всё… — Эстуолд! Создал копию сердца с нахимиченной оболочкой! — Ксавьер выпрямился так резко, что заработал боль в пояснице. — Но сердце же отравлено! Мной! — Бинго. Никто не сообразил, седьмое солнце ада. — Ну, а Владыка? Вернул сердце загаженным? В отдохнувшую грудь Дэза… — Нет. Полностью почистил. — Почему? — Он же носит титул Владыки? А не дурачка. Верховный лорд, а не верховный просиживатель штанов на подоконниках. И любит серафима как родного. Так… как Отца своего небесного не любил даже в лучшие эры мира и согласия. И наутро после ритуального зашивания обновлённое сердце билось как встарь. Таким образом безблагодатный Габриэль подтвердил, что не бывает худа без добра: без его вмешательства Дэз не избавился бы от застарелого яда и наркозависимости. Разве ты не рад? Ксавьер промолчал. — Это всё, что ты хотел узнать, маленький? — Да, Мод. Только не зови меня так в присутствии Ману. Темптер рассмеялся в привычной жутковатой манере, а Ксавьер наконец забрал у робота руль и быстро довёз их до дома, превысив скорость вдвое.* * *
В особняке он разминулся с Сесилией, начавшей что-то бурчать о новом садовнике, бросил ей скороговоркой «пусть хозяин разберётся» и помчал по этажам, разыскивая кого-то, кто, похоже, не хотел быть сразу найденным. И оборотню пришлось включить следящие экраны на фотообоях в инфракрасном режиме, чтобы найти искомое тело в подвале. Тяжело вздохнуть, наблюдая, как оно, огромное и красивое, лежит под краном бочки с хересом и ловит языком янтарные капли. И позвонить — по первому из номеров, зашитых в быстрый набор домашнего телефона. — Энджи, у тех двух воров-тупиц осталось отравленное сердце-копия? — Наверное. Если ещё не толкнули на чёрном рынке. А откуда ты узнал о воровстве? — Какая разница. Эти недоумки правда могут продать сердце серафима? — Правда. — А кому? Неужели кто-то купит? Хватит денег? — Не денег. Но хватит. Почему ты паришься? — От него с ума сойти можно, если прикоснуться? — Можно. Но сердце в оболочке. Она защитит незадачливого коллекционера. Однако… — Что? — Тебя ведь другое волнует, дорогой? Кси покрылся интенсивным румянцем, особенно заметным на бледных ушах. — Не произноси этого. Пожалуйста. Энджи… Я же убиться захочу. — Дэз — пусть странный, фриковатый, но не безголовый фрукт. Без объяснений и прочего сентиментального дерьма он захотел, чтоб ты укусил его. Вновь отравил. Что и случилось позже, с десятой попытки. Ты же очень далекий потомок змей Крии и не умеешь контролировать выброс яда. Помнишь, как это произошло? В ванне, с уточками… — Вообще-то да, помню так хорошо, что можешь не дразнить. Но я тогда наивно думал, то свежий мой яд к старому примешался, и был в панике. Что угроблю себе ангела-хранителя окончательно! Зачем он позволил? Он что, мазохист? Не вовремя к ним записался… — Нет, конечно. Просто наркоман. — А если серьёзно?! — Не куксись. Очевидно, для чего-то Дэзу это было нужно. Для чего-то важного. В истории его взаимоотношений со «старшим братом» это последний знак вопроса и последний пробел. Однажды Дэз расскажет. А папа — об этом напишет. Давай теперь о насущном. Констанция была хороша? Мы посоветовались, и папочка засомневался, достаточно ли она сочна и большегруда для твоих дивных гетеросексуальных фантазий… — Энджи, однажды я сгорю со стыда буквально! Будешь собирать мой пепел в банку! — В кружку с кофе подойдёт? Получится изысканный привкус обид, интриг и анорексии. Не подскажешь, как сжечь со стыда Мануэля? Я не для себя, если что: Демону стоит хоть раз попробовать свежую китайскую кровь с привкусом леденцов или клубничного джема. А то с медно-железистой классикой он такой скучный… — Э-энджи! — Не поверишь, но я слышал своё имя в этой твоей интонации беспомощности и желании задушить меня около двухсот тысяч раз. Старый Ворчун ведёт подсчёт. Запроси у него статистику на досуге. Пока. — Куда «пока»?! — Ну мне работать надо, радость моя. Каи Фэлкросс меня подменит на телефоне, хочешь? А я пошел оформлять новый полигон где-то в Карибском бассейне. Видишь, даже подробностей не знаю, он подводный или наземный. О, Каи несёт акваланги, значит, оформление под водой. Водоросли, кораллы, мурены. Не трахай без меня там никого, хорошо? Особенно женщин. Хоть до обеда подожди, чтоб Дэз из подвала вернулся навеселе и сам тебя…* * *
Ксавьер оставил мелодично стрекочущую трубку рядом с телефонной базой, вытер слёзы и пошёл на третий этаж, в верхний ярус домашней студии Ice Devil. Без слов поздоровался с Мануэлем, полулежавшим с гитарой на полу, и взял у него новую партитуру для клавишных. — Песня без названия, — хрипло сказал вдруг младшенький удав, заставив Кси вздрогнуть. — Не поможешь? Ненавижу сочинять им названия, если они сами сразу на ум не упали. — Давай текст… Они уселись рядом, склонившись друг к другу длинноволосыми головами, золотом посветлее и золотом потемнее. А осиротевшая телефонная трубка продолжала вещание в непрямой эфир четвёртого этажа мягким низким голосом: — Ты знаешь, что я много шучу, когда мне больно, я устал плакать, вот и мучаю тебя, чтобы плакал ты, у тебя аппетитнее выходит. И без кровопотерь. Прости. Поскольку ты не слышишь, заглушая обиду в компании музыки, я освобожусь от бремени дурацкой тайны, чтобы однажды ты нашёл её в архиве записей. Однажды нескоро. Дезерэтт захотел твой укус, чтобы вспомнить тебя. Вспомнить яд, не имеющий аналогов. И чувство… не имеющее аналогов. Он жаждал быть собой, прежним. А кто он без своих страстных зависимостей, шприца в вене и затуманенного взгляда? Верно, наш кандидат в президенты. Тот божественный государь, которого мы не заслужили — добряк и шикарный мужчина в галстуке за трибуной. Но он не любит галстуки и трибуны. Ты — средство опять надеть шорты и наушники, порвать нечаянно все майки, сладко потянувшись, и залечь где-то там у подножия чужих потребностей, залечь в обнимку с бочкой хереса. Бросить всех, самому воспрянув духом. Это эгоизм? Нет. Это наркоз. Дэз хреналион лет назад заслужил отпуск от власти и ответственности. Только от доброты никак не избавится. Но даже от неё когда-нибудь найдётся наркоз. Не вини себя за соучастие. А наслаждайся. Можешь даже опять покурить. Папины сигареты спроси у Жерара, он разнюхал и откопал все наши заначки проворнее поросёнка, охотящегося за трюфелями. И если тебя некстати заволнует какая-то мораль — попроси талантливого братишку процитировать финальную строчку сегодняшней безымянной песни, которая, как ты заметил, из головы у меня не выходит, настолько она прекрасна. Вы ведь так и оставите её в треклисте альбома в виде «Untitled», для прикола. Тем ярче прозвучит. Ты поймёшь… Ангел переключил линию, делая параллельный исходящий вызов и поставив особняк в режим ожидания. Почти без паузы продолжил в той же интонации: — Бэл, сходи на склад и «забудь» там один комплект снаряжения. Кто-то из вас поедет на Карибы без кислорода. Например, ты. Или ничего не подозревающий Каи. И повреди вертолёт со съестными припасами. Аккуратно, бензобак не трогай. Нет, понятия не имею, когда вернётся командир D. А ты уже скучаешь? Скажу ему больше не ездить в командировки, потому что ты попросил. В смысле «не надо»? То-то же. Теперь тебе придется «забыть» на складе три комплекта аквалангов. Ребята так обрадуются твоей инициативе, что уговори их хотя бы по животу тебя не лупить ногами. Отбой. Шеф ELSSAD возобновил разговор по домашней линии, не дав себе ни секунды лишней — на горькие вздохи или что-то похуже. — …поймёшь не сейчас, но лет через семь, когда услышишь от меня на записи, опять. Улыбнешься и благословишь маленький шприц, выпавший из моего платинового пистолета. Или улыбнёшься и проклянёшь. Потому что любовь зла и сама колется героином. И потому что на том металлическом поршне стёрся в конце надписи крохотный вопросительный знак. Типографская краска разогрелась и испарилась от близости пускового механизма. И Хэлл не был в курсе, потому что заказал я микрографику не в лаборатории и не в Госпитале, а у держателей этой краски — в редакции нашей жёлтой газетёнки, лично у Паскаля Клааса. А он как никто умеет держать язык за зубами. «Это не измена?» Кивни, если задушат слёзы. Я почувствую, где бы ни прохлаждался, в космосе или с отрядом бравых молодцев — наклон твоей головы и туловища, и как краснеют возмущённые глаза. Но не приду по обыкновению. И не утешу. Иначе ты не узнаешь нечто новое. Цену самого дрянного, но эффективного наркоза. И он больше не порежет тебя ни вдоль, ни…* * *
— Поперёк. — Ксавьер схватился за глаза, но зря: они были сухими. Автомобиль стоял в гараже, без пассажиров, и тихо заряжался. Автоматика выключена, руль заблокирован. А в лицо заглядывал Юлиус. Всё равно что полицейским фонариком светил — пытливо, пронизывающе и в чём-то обеспокоенно. Кси потянулся к нему через окно с опущенным стеклом: — Можно тебя потрогать? — Угу, — без тени удивления разрешил демон-ассасин. — Ты не слишком-то холодный, странно… Демон поднял бровь, но сразу опустил, мирясь с нетипично трогающей его шею рукой. Нетипично смело и… радостно? — А какой сейчас год, Ди? — Перескажу Ангелу — не поверит же, — среагировал наконец уберкиллер и молниеносно вытащил оборотня из «Ламбо» ногами вверх. — Так что сам сейчас расскажешь как миленький.__________________