angel of small death & the codeine scene

Дым растворялся в темноте ночи, которую здесь, на западе, кличут кодеиновой картиной. Сплошь тьма, мерзкий стрекот цикад в траве, плавящийся от жары асфальт. Ты докуриваешь сигарету — вишневую, полностью соответствующую твоему образу. Ты могла бы быть прекрасной и нежной Офелией, гордой и строптивой Корделией, сошедшей из-под пера Шекспира. Но вместо этого окурок летит мимо урны, особняком стоящей около входа в «Одинокую звезду». Внутри душно, дурманяще пахнет шафраном и крепким бурбоном. Из проигрывателя шипяще тянется «Высшая любовь» Колтрейна. — Давно тебя не видел здесь, как обычно? — окликает голос за стойкой. Высокий, крепкий, с цепким взором. Кажется, ему хватает одного мимолетного взгляда, чтобы раскрыть все твои тайны. Таким и должен быть настоящий бармен. Без Джонни Со, эта дыра бы закрылась сразу же после победы Рейгана на выборах. Ты молча садишься за стойку, закидывая ногу на ногу, вслушиваясь в мелодию саксофона, попутно оглядывая сквозь сигаретную пелену пришедших в столь поздний час людей, пока на стол не опускается любимая «Маргарита». — Так и не научилась пить что-то кроме текилы? — шикает Джонни, наливая в свой бокал янтарную жидкость, — Простая в приготовлении, обжигающая горло и дурманящая рассудок после. Тебе подходит. Очевидный нескрываемый флирт пропускается мимо ушей с глотком кисловатого коктейля. Джонни разочарованно выдыхает, уходя к другим посетителям. Он знает правила, знает, зачем ты здесь. Алкоголь неприятно царапался в горле, но тепло в низу живота было приятным. Волна расслабления накатывает только со вторым глотком, скрашивает мрачные стены, уродливые картины и лица людей вокруг. Мыслями ты уносишься куда-то далеко, за пределы этого проклятого бара, проклятого города. Туда, где между Тигром и Ефратом раскинулся прекрасный и безгреховный Эдем. Сокрушающий, манящий своим обещанным наслаждением. Такой же, как и губы незнакомца напротив. — Угостить тебя? Голос низкий, бархатный. Темные прядки спадали на глаза, перекликаясь с таким же черным костюмом. Тривиально, неприлично дорого. Самое то для богатенького дэнди, сбежавшего из-под папенькой опеки, ищущего приключение для строптивого сердца или того, кто это сердце разобьёт. Что ж, отказывать в подобном, не было в твоем стиле. — Маргарита со льдом, — киваешь ты, расстегивая пару таких лишних сейчас пуговиц рубашки. Чужой взгляд мгновенно прилипает к оголившимся ключицам, облизывает своим пламенем, проедает до кости. И взгляд этот отнюдь не одних глаз. Но это сейчас беспокоит меньше всего. — О чем задумалась? Выглядела достаточно загадочно — шёпот на самое ухо, отдающийся терпкими нотами сандала и крепкого кофе. — О Ионе, — ты насладилась секундным замешательством на чужом привлекательном лице, прежде чем продолжить — был такой пророк, знаешь, ему пришлось выброситься в море с корабля, чтобы прекратить шторм, навлеченный богом за его непослушание. Ты окинула взглядом слегка раздраженного Джонни, натирающего бокалы. На лице мелькнула тень наслаждения, а губы искривились в легкой улыбке. Наклонившись чуть ближе к незнакомцу, ты продолжила: — Его поглотил большой кит, — твои холодные пальцы пробежались по чужой линии подбородка, очертили ровный нос, — Иона пробыл в чреве кита три дня и три ночи, горячо молясь Богу, — легкое касание к пухлым, розовым, греховным губам, — и Бог его простил, заставив кита извергнуть его на сушу целым и невредимым. Ты потянулась ближе, ещё ближе, так, что чужой запах защекотал в носоглотке, терпкой карамелью лёг на язык. Незнакомец пах как смесь крепкого бурбона, ангосутры и терпкой спелой вишни. Манхэттен. Выбор неудивительный, для того, у кого есть деньги и совершенно нет вкуса. — Иона символ терпения и покаяния, — шепот прямо в приоткрытый рот, источающие невыносимую, тягучую сладость. — И за что же такой безгреховный ангел был наказан? — каждый слог отпечатывался на слегка соприкасающихся губах, отзывался тянущем чувством внутри, сжигал кислород под ребрами. Незнакомец наклонился еще чуть ближе, дурманя своей чернотой на дне полуприкрытых глаз. — Порочность натуры человеческой — тянуться ко всему греховному — в голове ритмично выбивается «поцелуй, поцелуй, поцелуй», с каждым пульсирующим в ушах стуком сердца. Парень выдыхает, не сводя пристального беснующегося взгляда с твоих. — Я Джемин, — проходясь влажным языком по губам. Порочно, пошло, маняще. Сглотнул, позволяя похоти смазать черноту зрачка отблеском адского пламени, — Хочешь опробовать нечто греховное? Запотевшие стекла бордового «Мустанга», одиноко припаркованного в тени бензоколонки, влажные звуки заполняющие тесный салон. Руки Джемина сжимали до синяков твои бедра, пока язык нагло исследовал рот, вылизывал десна, проходился кончиком по ряду зубов. Джемин целовал отчаянно, грязно, по-хозяйски. Как будто заявился на чужую землю, предъявляя на нее свои права, как это сделали колонизаторы. Но, пожалуй, здесь ты готова была смириться. Рука сползает на твою шею, слегка сжимая, когда ты нарочно проезжаешься вперед-назад. На вкус он был как запретный плод, за вкушение которого люди были изгнаны из рая, как тот самый первородный, чистейший в своем обличии грех. Джемин горячо вылизывал шею, прикусывал, впиваясь в кожу чуть сильнее, срывая задушенные стоны с твоих губ, пока его рука забиралась под твое белье. Грязно. Грязно. Грязно. Твои всхлипы становятся чуть громче, когда Джемин оглаживает чувствительные стенки. Он довольствуется этой сладкой мукой, играется, как хитрый зверь, заманивает к себе в клетку. Непослушные пальцы путаются в чужих волосах, оттягивая от изнывающей от поцелуев-укусов шеи. Джемин смотрит прямо в глаза, затуманенным от дурманящего желания взглядом. Грязно. Твоя рука нащупывает ремень, ловко вытаскивая его из железной пряжки. Нет смысла ждать, тебе хочется здесь и сейчас, до шестиконечных звезд перед глазами. Чтобы разжигающееся пламя внутри наконец-то уничтожило тебя полностью. — Так сильно хочется? — ухмыляется в самые твои губы, — А как же знаменитое христианское послушание и терпение? Твоя рука забирается под белье, захватывая в кольцо член парня, выпуская самодовольную усмешку. Если кто здесь и управляет ситуацией так это точно не этот богатенький Ричи. Джемин задушено шипит, раскрывая дверь салона, подхватывая тебя под бедра. Спина соприкасается с разгоряченной поверхностью капота. Джемин стягивает твое мешающее белье, наклоняясь, чтобы оставить быстрый поцелуй в уголке губ. — Только не кричи слишком сильно, иначе, боюсь, нас достигнет кара Божья. Из глаз брызгают слезы, а тугой комок в животе взрывается, приятной волной накрывая все тело. Джемин входит во всю длину, грубо, быстро, сразу набирая темп. Пальцы впиваются в его крепкие плечи, пока из горла вырываются стоны. Парень буквально вдавливает тебя в капот, перед глазами расплываются бензиновые пятна. Ты поддаешься вперед, сжимаясь вокруг, за что заслуживаешь сдавленные руки на горле. Бедра Джемина рвано дергаются, сбиваясь с отложенного ритма. Сейчас, в темноте ночи, когда в свете тусклых фар видно только очертание его лица, он кажется божественно прекрасным. Помазанный елеем, с ивовым венком. Над темной макушкой виднеются звезды, такие далекие и холодные, в отличие от разгоряченного тела, прижимающего к себе. Рука плавно опускается вниз, лаская, доводя тебя до отправной точки. Внутри все сначала сжимается до предела, но растекается наслаждением с твоим сладким стоном. Слишком громким, для ночной тишины. Темные зрачки Джемина расширяются, пара движений и ты чувствуешь пульсацию внутри, порочащую твое тело, как и горящие, багровые метки по телу. Как сочащиеся капельками крови царапины на чужой широкой спине. Но нет ничего невиннее этого греха, в этом земном безумии и грязи. Только так ты чувствуешь себя живой. Только так ты чувствуешь себя чистой.