На край света

Ночью шел дождь. Туман, повисший над морем, сбился в жемчужные облака, и теперь лучи утреннего солнца пронзали их насквозь перламутровыми стрелами. Тучи последних двух дней убежали на север, по водам Пуддефьорда расходилась золотистая рябь, приходилось приставлять ладонь ко лбу и щуриться, глядя с горы в сторону мыса. Долгожданное солнце заставило Эмиля подняться на рассвете, несмотря на бессонную ночь, быстро собраться и тихо покинуть дом, пока отец еще спал. До начала занятий оставалась еще пара часов, которые можно было провести, слоняясь вдоль берега, глядя на белеющие мачты спящих в гавани яхт. А можно было подняться на Флёйен, где утром прохладно и сыро, а с деревьев на голову падают невысохшие капли. Эмиль не спешил: пешком прошел путь до фуникулера и стал первым пассажиром в этот день. На смотровой площадке он обнаружил нескольких человек, то ли ранних туристов, то ли таких же любителей одиночных прогулок, как он сам. Еще пара часов — и здесь станет шумно и весело, как всегда в начале сезона; вот только Эмилю сейчас меньше всего хотелось шума и веселья. Он выбрал свободный уголок, облокотился на перила и подался корпусом вперед, глядя вдаль. Всё точно как на картине Оливии. С площадки открывался вид на залитую утренним солнцем гавань, терракотовый Брюгген, стройные ряды моторных и парусных лодок, терминалы огромных круизных судов, из которых каждое лето на городской берег высыпали тысячные толпы туристов, и паромов, курсирующих до Ставангера и дальше, до самой Дании. На одном из таких паромов они с родителями впервые прибыли в Хиртсхальс, когда Эмиль был еще маленьким: он каждый выходной просился в аквариум, хоть был уже лично знаком со всеми обитающими там рыбами, так что мама с папой решили сделать ему подарок и для разнообразия отвезти в огромный датский океанариум. Такого восторга Эмиль в жизни не испытывал: он бегал среди аквариумов и бассейнов, прилипал носом к толстому стеклу, завороженно глядел на стройные стайки рыб, грозных акул с вечным оскалом и аквалангиста, кормящего своих подопечных. В конце дня, когда время посещения заканчивалось, Эмиль как раз был у бассейна с тюленями — и его пришлось чуть ли не силой выводить из океанариума; он горько рыдал, и родители, не зная, что делать, накупили ему целую гору сувениров и сладостей, пообещав привезти его сюда вновь. Обещание они сдержали. Точнее, сдержал отец. К тому времени мамы уже не было. Вздохнув, Эмиль перевел взгляд на самую оконечность мыса Норнес, что указательным пальцем тыкал в Северное море в сторону острова Аскёй. На краю мыса — аквариум, в котором он уже был раз сто и который обязательно посетит на этой неделе: Эмиль ходил туда всякий раз, когда мысли не удавалось собрать в кучу, а эмоции грозили вырваться из груди криком или из глаз слезами. Легкая рябь на стекле, голубая вода, плавное колыхание водорослей и движение рыб к одной им ведомой цели успокаивали, приводили голову в порядок. Он сам замедлялся, словно диковинная рыба, зависшая возле прозрачной стены своего дома и глядящая на него круглым немигающим глазом. Вид на мыс — пусть родной, знакомый, привычный, — всякий раз вызывал восхищение; вот только теперь от него душу щемило, хотя именно сейчас он, Эмиль, должен быть счастлив. Взгляд вдаль еще раз убедил его в том, как она талантлива. Пейзажи под её кистью оживают, и если долго глядеть на картину, то непременно перенесешься туда, в ее мир. Работы Оливии необъяснимым образом передают не только красоту природы, но и звуки, запахи, прикосновение легкого ветерка к волоскам на коже. Она прекрасная художница… и прекрасная женщина. Отец любит ее. С ней он счастлив. А если счастлив отец — так с чего ему, Эмилю, грустить? Перед тем, как рассказать сыну об Оливии, Элиас Эриксен долго собирался с духом: это Эмиль понял, когда обычно веселое лицо папы стало вдруг ужасно смущенным, голос выдавал волнение, а руки комкали салфетку. Почему так, спросил себя Эмиль, и нашел ответ на этот вопрос через минуту, когда в глазах защипало, а к горлу подкатил ком… обиды? Он ужаснулся сам себе — и все понял. Понял, почему отец не рассказывал ему раньше. Понял, что все это время он был несмышленым, эгоистичным ребенком. Мамы не было на свете уже десять лет. После ее смерти горе сплотило их с папой еще сильнее, хотя они и раньше были дружной семьей; теперь они проводили вместе все свободное время, и Эмиль считал отца своим лучшим другом, от которого у него не было секретов. Из гавани выходили первые лодки — и он вспоминал, как они вместе шли в море, ревел мотор, катер оставлял за собой пенные волны, а впереди во влажной дымке возвышались поросшие лесом берега островов Сутры и Аскёй. Или как они поднимались пешей тропой на Флёйен к маленькому озеру, окруженному тонкими березками и соснами. Как ходили в очередной раз в аквариум и наблюдали за смешными пингвинами. Как путешествовали по стране с юга на север, а потом обратно, с севера на юг, как ездили кататься на лыжах в Гейло, как исследовали берега фьордов на лодках и паромах… Все их разговоры. Всё их молчание. Время, казалось Эмилю, бесконечно и принадлежит только им. Отец никогда не ругал его. Даже когда у него были проблемы с успеваемостью. Даже когда он дрался со сверстниками из-за пустяков. Даже когда вел себя не лучшим образом, когда у него начался переходный возраст, когда он был недоволен всем на свете, в первую очередь собой, отец всегда был рядом и всегда готов был протянуть руку помощи. А Эмиль — ему? Он же десять лет был вдовцом. Десять лет Эмиль не только не знал о каких-либо его отношениях с женщинами — ему и в голову не приходило спросить. Ему казалось, что все в порядке вещей, так, как и должно быть: они вместе, они есть друг у друга, и у них есть весь мир. Чего же более? Но ведь Элиас еще молод… Ему и пятидесяти нет. И почти весь свой пятый десяток жизни он провел без спутницы. Осознание собственной глупости заставило Эмиля нервно вздохнуть — и улыбнуться: — Как же вы познакомились? Ответ отца заставил его рассмеяться. В интернете! Подумать только… Его одноклассники так знакомятся. Он задумался об этом позже, уже когда пошел спать, и снова упрекнул себя в глупости: конечно, сейчас все знакомятся именно так. Конечно, его папа — нормальный мужчина, который хочет личной жизни. И который… который не устраивал ее из-за сына? Уткнувшись лицом в подушку, он попытался убедить себя, что вовсе не из-за него: просто отцу не попадалась та самая. А вот теперь он ее встретил. Потому и сказал. Элиас влюбился в Оливию, как мальчишка, и Эмиль понимал причину: когда они познакомились, художница произвела на него самое положительное впечатление. Высокая миловидная блондинка, ласковая, улыбчивая и… немного застенчивая. Что-то подсказывало Эмилю, что застенчивой она была из-за него. Но куда только девалась робость, когда она, по настоянию Эмиля, показала ему свои картины — и они ему понравились! На самом деле понравились. Она с таким жаром принялась рассказывать, как создавала их, куда ездила, где писала, сколько ходила по тем местам, выискивая подходящую точку, что Эмиль невольно заслушался. Тем более, в некоторых из этих мест он бывал с отцом, а потому прекрасно понимал всю их прелесть и для путешественника, и для художника. Оливия заботилась об Элиасе, и, как следствие, об Эмиле. Поначалу в их отношениях присутствовала неловкость: она чувствовала, что ворвалась в их мир на двоих, где все было хорошо и правильно, и забрала себе часть внимания Элиаса. Эмиль тоже это чувствовал — и ругал себя: наконец-то у отца в жизни появилась такая женщина, которую он решился представить сыну и на которой он вот-вот женится, так ему ли, здоровому лбу, создавать им проблемы? На носу выпускной, и тогда он уже станет совсем взрослым человеком, готовым строить свою дальнейшую жизнь и не мешать жизни Элиаса и Оливии. Всё так. Но отчего-то грусть никак не хотела покидать его сердце. А от взгляда на пейзаж с картины, что теперь висела у них в гостиной, на золотое море, бурлящие полосы, бегущие вслед за судами, холмы в жемчужном тумане, россыпь домов на набережной и на склонах гор, к глазам подступали слезы. Наверное, из-за того, что оставшиеся с ночи прозрачные капли в воздухе еще не высохли, и теперь лучи утреннего солнца проходили через них, как сквозь линзу, ослепляя своей яркостью. Скоро наступит короткое северное лето.