На край света

Закон подлости заключается в том, что сначала ты долго собираешься с мыслями и с силами, чтобы уговорить самого себя совершить решительный поступок, который еще никогда в жизни не совершал, — а когда ты все же преодолеваешь себя и прыгаешь выше головы, наступает момент жестокого разочарования: оно того стоило? Стоило бессонных ночей, головных болей, переговоров с самим собой? Судя по всему — нет, не стоило. Более того: без этого не можно было бы обойтись, а лучше было бы обойтись. Почему он вообще решил, что может понравиться Оли? Прокручивая в голове события того вечера и предшествующие им, Эмиль пришел к выводу: нет, он не думал, что Оли рассматривает его как потенциального партнера. Да, они неплохо общались, — но их общение никогда не выходило за рамки дружеского, ни единым намеком. Кроме того, Оли сам четко дал ему понять, что его не интересуют серьезные отношения, — а проблем с поисками ни к чему не обязывающих связей у такого потрясающего парня, как он, точно не возникало. Просто ему самому это было необходимо. Он должен был выразить свои чувства — иначе они свели бы его с ума, закупоренные внутри, пытающиеся вырваться на волю, болезненно сверлящие мозг. А еще он — самую капельку — надеялся на чудо. Чуда не произошло. Конечно, Оли был добр к нему; Оли всегда добр, такой уж у него характер. Конечно, он тщательно подбирал слова и выражения, чтобы не обидеть Эмиля. Конечно, в их следующую встречу он сделает вид, будто ничего не произошло, чтобы не создать дополнительную неловкость в их общении. Но факт остается фактом: он влюблен в Оливера, идеального во всех смыслах парня, с которым им предстоит стать родственниками и часто видеться на семейных встречах. А Оливер в него не влюблен. Более того: Оливер не верит в серьезность его чувств. Это Эмиль понял по озвученным вопросам и рассуждениям, незамедлительно последовавшим в ответ на его признание. Как бы ни было горько это признавать, да только Эмиль его понимал. Во-первых, он никак не дотягивает до уровня Оли, какой параметр ни возьми. Внешность? Смешно. Высокий, сильный красавчик-блондин с небесно-голубыми глазами и обезоруживающей улыбкой — и рыжее веснушчатое нечто. Характер? Тем более. Веселый и общительный Оли, излучающий позитив в любой момент времени, — и тихий, неловкий он. Кроме того, Оли взрослый человек с хорошей работой и устоявшимся окружением, наверняка не обделенный дружеским вниманием, — а он пока всего лишь школьник. И школьник неопределившийся. Это во-вторых. Еще в день их знакомства Оли спрашивал его про планы на будущее, которых у Эмиля не было. Позже спрашивал про отношения — которых тоже не было. Про то, нравятся ли ему парни — а Эмиль понятия не имел. И как к нему можно относиться всерьез? Конечно, Оли не мог не только ответить ему взаимностью, но и принять его чувства на веру. Эмиль понимал его. Очень хорошо понимал. На месте Оли он, быть может, даже такую тактичность не проявил бы. И все равно было горько. Он чувствовал, что его разорвет, если не скажет Оли правду. Собирался с мужеством, заставив себя переступить через свою неуверенность. Впервые в жизни — словно в омут с головой, не обдумав последствия. На обдумывание уже не хватало сил. А выходит, думать надо всегда, даже если эмоции пытаются помешать. Поспешные действия могут привести к тому, к чему привели: ну, сказал он — и что? Оли теперь все знает — и что? До того, как узнал, между ними развивались теплые, доверительные отношения, которые так дороги были сердцу Эмиля; он вспоминал слова отца о старшем друге и с удивлением осознавал, что у них получается; он благодарил судьбу за знакомство с прекрасным человеком и всерьез начал мечтать о путешествии куда угодно, хоть на край света, вместе с этим человеком. Получается, он своими руками, точнее, языком, разрушил собственную мечту. Звучит высокопарно — но ведь так оно и есть. Безусловно, Оли не откажется общаться с ним и, скорее всего, захочет сдержать свое обещание отправиться вместе в поездку, желая поскорее вернуть их отношения на исходную позицию. Вот только сам Эмиль уже не сможет. Угораздило же его влюбиться, да еще в такого парня, как Оливер Балке. Угораздило же его признаться... Через день Оли первым предложил встретиться — как обычно, инициатива исходила от него. Не сразу, подумал Эмиль: он дал ему время немного переварить случившееся. Хороший, хороший человек. Конечно, он не хочет оставлять тему незакрытой. Наверняка он планирует поговорить и расставить все точки, — только Эмиль решил, что расставлять нечего. Может быть когда-нибудь… Но сейчас он не готов. Слишком скоро. Слишком больно. Оли: «Сходим в галерею? Потом можно поесть где-нибудь на набережной». Рыжик: «Классная идея. Только, Оли, мы же последнюю неделю гуляем с ребятами… Я и так слишком часто отмазывался». Оли: «Эмиль, я все понимаю. Если я тебя обидел, не держи в себе, скажи, как есть. Постараюсь исправить». Понимает он… Нет. Каким бы понимающим Оли ни был, а ему вряд ли кто-то когда-то отказывал. Он не знает, каково это. И Эмиль уже один раз сказал «как есть». Теперь разгребать последствия. Оливеру нечего исправлять. Он ничего дурного не сделал. А отвечать за глупости других он не обязан. Рыжик: «Что ты, Оли. Разве можно обижаться на такое? Сердцу не прикажешь». Эмиль обижался — по крайней мере, у него хватало честности признаться в этом самому себе. Но Оли в его обидах не виноват. Оли: «Если это так, то постарайся уделить мне хотя бы час своего времени. Когда сможешь. Напиши, я буду ждать». Хотя бы час времени… Да, он хочет поговорить. Эти ужасные взрослые ответственные серьезные разговоры… К черту. Эмиль пока не может. Рыжик: «Когда смогу — обязательно. А пока извини». Оли: «Тебе не за что извиняться». Ага… не за что. Эмиль отложил телефон в сторону и громко вздохнул. В темной комнате звучала тихая музыка Kings of Convenience, на которых его подсадил Оли, над кроватью висела подаренная Оли картина, а когда с улицы доносился рев мотоцикла, воображение рисовало Хонду Оли. Интересно, долго еще так будет? Когда всё это уходит из головы, если влюбляешься безответно? А если вы вынуждены часто видеться, потому что почти родственники? Вот вляпался-то. Пожалуй, единственное, что он мог сделать прямо сейчас, — то, о чем он сказал Оли: гулянки с друзьями, полный отрыв напоследок, как и положено выпускникам. Меньше чем через неделю все закончится. Так пусть хоть эта неделя окажется достаточно чокнутой, более чокнутой, чем его дурацкий поступок. — Тебе самому не обидно? — Фил хлопнул его по плечу. — Совсем чуток не дотягиваешь. Напиться напился, а значок не получил. Ты подумай: еще один маленький рывок — и будет тебе слава. — Да не могу я больше… И черт с ним, значит, не судьба. Радуйтесь, что забрали лавры, — Эмиль махнул рукой: за алкогольными челленджами ему не угнаться. И так организм на пределе. Одно дело — находиться в состоянии подпития, что позволяло ему хохотать вместе с приятелями над самыми тупыми шутками, петь песни, удивляться куда-то девавшейся координации движений, и совсем другое — накидаться до потери сознания. Какой в этом смысл? В первом случае он заглушит эмоции и хотя бы попытается повеселиться с друзьями. Во втором случае от последних дней выпускного не останется никаких воспоминаний. — Ну что ты, — вступился за него Аксель, — он же с нами по улице прополз, как хороший мальчик. А если бы еще выпил — не дотянул бы до финиша. — Великое достижение! Корону рыжему. Нет, Эмиль, тебе все равно должно быть обидно! Скоро месяц как празднуем, а ты почти ничего не сделал. Кто мне после нового года заливал о диких безумствах, что творят на выпускном? — Это потому что я стал его единственным безумством! — Йенс не упускал возможности поприкалываться над ним, памятуя о его преувеличенной реакции; Эмиль с досадой подумал, что стоило бы, действительно, сотворить нечто из ряда вон, хотя бы чтоб его заткнуть. А то ведь все вспоминают — и ржут вместе с Йенсом. — А что, только на бухлишко и хватает фантазии? Или что поинтереснее придумаете? — Эмиль обращался к Филу и Акселю, игнорируя Йенса, что, впрочем, ничуть не смутило последнего: он повернулся к одноклассникам, многозначительно подмигнул, кивнул в сторону Эмиля и показал жестом разбитое сердце. Детский сад, штаны на лямках… И все равно ведь ржут. Причем ржут те люди, которые еще пару дней назад трахались в кустах чуть ли не в центре города… А это им, видите ли, смешно. — Ой, у меня на многое хватает фантазии, — воодушевился Фил, — даже на то, на что у тебя не хватает смелости. — Проверь, — Эмиль дерзко усмехнулся, несмотря на то, что его пошатывало. Правду говорят: алкоголь придает решительности. Он даже более не опасался плодов богатого воображения своего друга. — Ладно, — Фил на секунду задумался; Софи, что весь вечер не отходила от него, уже хихикала в предвкушении. — Тогда я выберу случайного прохожего, а ты закатишь ему сцену в духе мыльной оперы для домохозяек. Да так, чтобы мы поверили в реалистичность происходящего. Одноклассники начали возбужденно переговариваться: им понравилась идея. Вместо хлеба у них было пиво, а зрелищем их обеспечит Эмиль. — Такому скромняге, как рыжий, точно будет слабо, — Фил обнял Софи за плечи одной рукой, другой поднес бутылку пива ко рту. Софи хмыкнула, чуть дернулась — и в следующую секунду Фил отфыркивался, утирая лицо и грудь. — Не тогда, когда ходишь со мной в обнимку, — назидательно сказала Софи, — это дурной тон. Пока остальные ржали, Фил продолжал, как ни в чем не бывало, передав наполовину опустошенную бутылку Акселю: — Устроить киношную драму, громкое признание или разборки любовников — по-моему, круто. И нас повеселишь, и окружающих. — Особенно несчастную «жертву», — добавил Аксель. — Особенно ее, да. Но это же Эмиль… Позже, когда Эмиль вспоминал этот глупый разговор, он сам себе поражался: неужели его настолько легко взять на слабо? Видимо, не так уж сложно… Особенно когда он не вполне трезвый. Точнее, вполне нетрезвый. Да еще и с разбитым сердцем и с желанием сделать что угодно, чтобы отвлечься от своей личной, не киношной драмы. — Ну да, конечно, — воскликнул он, — уж кто, как не ты, — он ткнул пальцев в Фила, — и не ты, — теперь в Софи, — знает, насколько мне слабо! Фил зыркнул на него, а Софи рассмеялась: не только Эмиль помнил тот их судьбоносный поцелуй. — Ладно, — Фил рассердился и взбодрился, — значит, ты у нас смелый? Хорошо-о-о, — он шарил глазами по улице, выбирая жертву; одноклассники с любопытством наблюдали за происходящим, предвкушая шоу. И когда Фил принял решение, глаза его сияли: — Вот! Идеально! Это тебе не к милой девочке, — он взглянул на Софи, — подкатывать… Видишь того здорового байкера? Вперед и с песней, устрой ему красивый скандал! — Вперед! — заорали остальные, с восторгом глядя на выбранную Филом «жертву». В иных обстоятельствах «жертва» могла бы навалять Эмилю, но не в дни выпускного. В дни выпускного у школьников была всеобъемлющая индульгенция. А когда Эмиль увидел «того здорового байкера», ему одновременно захотелось сделать две вещи: запуститься в космос вместе с какой-нибудь ракетой, чтобы больше никогда никаких челленджей на этой планете, и закатить такую сцену, чтобы весь город сбежался посмотреть. Когда еще появится такая возможность? Правильно, никогда. Только на выпускном. — Подержи мое пиво, — сказал он и направился вперед, не оборачиваясь. Никакого пива у него в руках не было — только в желудке все еще плескалась водка. Иначе он не смог бы объяснить себе свой поступок и свое согласие. Мотоциклист в черно-красной куртке как раз слез с красной Хонды, снял красный шлем и пригладил светлые вихры, когда Эмиль подлетел к нему с такой решимостью, которой, кажется, в жизни не демонстрировал. — Как ты мог! — заорал он во всю силу легких, останавливаясь в метре от Оливера, — после всего, что между нами было! Одноклассники даже не улюлюкали, полностью захваченные зрелищем — но он не видел их. Видел только изумленные голубые глаза и чуть приоткрытый рот. Слова сами слетали у Эмиля с языка: — Я же к тебе со всей душой! Сердце к твоим ногам положил! А ты его растоптал… Я потом ночами не спал после того, как ты мне наговорил такого. До сих пор не сплю! — Эмиль, — одними губами произнес Оли, похоже, не замечая в восторге наблюдающую за ними издалека группу в красных комбинезонах. А Эмиль продолжал, вдохновленный своей смелостью и его реакцией: — Если бы ты не повел себя так, у нас все могло получиться. Но теперь никогда не получится, даже не рассчитывай! Ищи других идиотов, которые будут так же сходить с ума по тебе, как я! Все, гудбай, адью, аривидерчи, аста ла виста, бейби. А, это в последний раз, на память. Всего сказанного было более чем достаточно для челленджа — вот только Эмилю хотелось поставить гораздо более жирную точку. Такую точку, чтобы бумагу проткнула. Он поднялся на цыпочки, положил руки Оливеру на плечи и быстро коснулся губами оказавшихся удивительно мягкими губ, которые Оли так и не успел сомкнуть. — Вот теперь точно всё. С этими словами Эмиль отскочил от здорового байкера, развернулся и припустил бегом туда, где оставил своих друзей. Тогда-то и Оли их увидел: они по-прежнему молчали, ошарашенные гениальным представлением одноклассника, и только Фил показал палец вверх. Мол, чемпион. Справился. Не струсил. К Оливеру Эмиль так и не повернулся. Только тогда рискнул посмотреть в его сторону, когда услышал рев мотора: что бы Оли ни собирался здесь делать, он изменил планы после устроенной ему сцены. Эмиль только и увидел красное пятно, мелькнувшее и скрывшееся за углом. — Красавчик, — серьезно сказал Фил, пожимая ему руку. — Сильно. — Ну и ладно, — хмыкнул Йенс, — меня ты все равно более страстно целовал. Но никто не обратил внимание на его реплику, потому что поднялся ор: в честь Эмиля звенели стаканы и бутылки, его поздравляли, как будто он и впрямь совершил подвиг, скандировали «рыжий, ура!», а Эмиль знал, что назавтра видеозаписи этой сцены — наверняка снимали все или почти все — станут достоянием общественности. И ему почему-то было плевать. Зато не только сказал, но и сделал. В дни выпускных можно всё. На празднование Дня Конституции должны были идти всей семьей. Под семьей, разумеется, подразумевались Эмиль с отцом и Оливия с Оливером. С Оли. Которого Эмиль так с того раза и не видел — точнее, делал все, чтобы не видеть. Утром после того кошмарного вечера у него болела голова — в меньшей степени от алкоголя и в большей степени от осознания сделанного. Которое не воротишь. Эмиль застонал в отчаянии. И ведь считал, что достаточно отрефлексировал на эту тему: более не совершать безрассудных поступков, которые ни к чему хорошему не приводят и, в конечном счете, никого не порадуют. За исключением одноклассников. Их-то, разумеется, случившееся повеселило: они буквально прыгали от восторга. Зато сам он мало того что опозорился перед Оли, так еще в очередной раз поставил его в неловкое положение. Да… Такому, как он, только влюбляться. Ничего путного из этого не выйдет. Нашарив телефон, он спешно отправил сообщение: Рыжик: «Оли, прости. Я вчера напился. Мы с друзьями совершали идиотские поступки на слабо». Оли ответил сразу же: Оли: «Знакомо. Мы тоже дурили на выпускном по полной программе». Оли: «Ты в порядке?» Рыжик: «Это я у тебя должен спрашивать». Оли: «Поговорим?» Ох, господи… Только не это. Рыжик: «Извини, у меня голова болит с похмелья». Оли: «Береги себя и будь осторожен. На дорогу не выбегай пьяным». Оли: «И все-таки позвони, когда сможешь». Эмиль нехотя поднялся: жутко хотелось пить. Жутко хотелось отмотать кадры назад и начать все заново. Потому что Оли прав: поговорить им рано или поздно придется, потому что выпускной заканчивается, скоро День Конституции, потом свадьба, потом… В любом случае, уже не отмажешься. Набрался храбрости творить дичь — наберись храбрости и ответить за последствия. Правда, семнадцатого мая, после безумной вечеринки накануне, Эмиль почти ничего не чувствовал: много он не пил — уже не мог, но чувствовал себя пьяным из-за недосыпа. Празднующий город, бодрая музыка, толпы веселых людей на улицах, мельтешащие перед глазами флажки, детский парад — и из последних сил держащиеся выпускники, бледные от усталости, с залегшими под глазами тенями и прочими следами почти месячного празднования, и все-таки счастливые. Хмурый майский день раскрашивали разноцветные комбинезоны и ошалелые улыбки: школьники еще не полностью осознали, что все подошло к концу. Шоу завершилось. Остались последние учебные дни, экзамены, неохотное возвращение в колею на краткий миг — и взрослая жизнь. Для кого-то университет, для кого-то получение рабочей специальности, для кого-то трудоустройство, для всех — новый мир с новыми людьми и новыми правилами. Эмиль даже рад был, что в этот день сознание его оставалось затуманенным и привычные мысли не затрагивали его эмоционально. Например, мысль о том, что дальше — во всех смыслах. Что дальше делать с жизнью? С собой? С Оли? На параде он встретился со всей семьей. Он знал, что Элиас с утра заехал за Оливией и Оливером, и теперь они втроем улыбались ему: отец и Оливия выглядели счастливыми; в улыбке Оливера прятался вопрос. Эмилю было почти все равно. Он хотел спать. Уже вечером, когда стемнело, когда после праздника и парада он успел наобниматься вдоволь с отцом и его почти женой, когда Оливия настоятельно порекомендовала ему тотчас отправиться отдыхать, а Эмиль был с ней полностью согласен, у них почти получилось поговорить с Оливером. Случилось это в самом центре города на берегу озера Лилле-Лунгегордсванн, в центре которого уже бил фонтан, среди разноцветных тюльпанов. Дождь так и не пролился, и они сидели прямо на зеленой траве, глядя на загорающиеся огни. — Это получилось так глупо, Оли, — говорил Эмиль, не поворачивая к нему головы, — чувствую себя последним идиотом. Мало мне было один раз все испортить — так нет же, надо усугубить ситуацию… Боковым зрением он уловил, как Оливер качает головой. — Если вспомнить все, что мы творили на выпуском, твой челлендж — невинные шалости. Не забивай голову. Она тебе сейчас для другого понадобится. Если бы еще уметь ею как следует пользоваться… — Так речь не только о челлендже. Ты ведь и сам понимаешь. Оли понимал. — Да. Речь не только о нем. Речь о том, что на тебя за краткий промежуток времени свалилось столько событий, что и не каждый взрослый человек сможет переварить без последствий. Свадьба отца, новые люди в твоей жизни, суматоха выпускного, подготовка к экзаменам, да еще и я со своими… обстоятельствами, — Оливер пожал плечами, — слишком много, рыжик. Тут у всякого голова кругом пойдет. Ах, ну да. Именно так Оли и воспринял его признание. Именно так воспринимает его самого: кругом голова, на которую свалилось столько событий. Только и всего. Бросив еще один взгляд на разбрасывающий водяную пыль фонтан посередине озера, Эмиль поднялся с травы и отряхнул нестираный комбинезон. — Может быть. Поэтому, Оли, мне нужно время, чтобы все это улеглось и переварилось. Я… мне очень нравится с тобой, ты знаешь. Слишком нравится. Нам нужно сократить общение, и тогда у меня будет возможность немного прийти в себя. Хорошо? Оли поднялся с места вслед за ним. — Если ты и в самом деле этого хочешь. Эмиль не хотел. Но ему это было нужно. — А ты не обидишься, Оли? — Нет, — когда взгляды их, наконец, встретились, Оли ободряюще улыбался ему, и зажегшиеся в центре огни играли в его волосах желтым, белым и зеленым. — Быть может, окажись я на твоем месте, я решил бы так же. «Вот только ты на моем месте никогда не окажешься. Кто в здравом уме скажет тебе «нет»?» — Только оставайся со мной на связи, пожалуйста. Не пропадай, иначе мне придется искать тебя, и ты подумаешь, что я навязчивый. «Я подумаю, что Оли навязчивый?..» — И когда нужно будет поговорить — знай, что я с радостью. Эмиль кивнул, снова переведя взгляд на воду. Мельтешение огоньков в ряби воды заставляло щуриться. Прийти домой — и завалиться в спячку… — Да. Спасибо, Оли. На следующее утро Эмиль благословлял свою усталость накануне. Если бы она не притупляла его чувства, он рисковал бы растерять все свое спокойствие в разговоре с Оли. От одного только взгляда на него. А Оли держал слово. При каждой вибрации телефона Эмиль хватался за него с глупыми надеждами и видел сообщения от друзей, фотографию в блоге с отметкой себя любимого, комментарии к посту… Просмотрел то самое видео, которое выложили в аккаунте выпускного. Сначала — испанский стыд, потом — тоска, уступившие место смирению: прав был Оли, люди еще и не то вытворяют. Другие ролики привлекли больше внимания; на их фоне его личная драма терялась. Сообщения от Оли не приходили. После прошедших недель, когда он писал Эмилю ежедневно, потеря была ощутимой. И, хотя увиделись они скоро, Эмилю казалось, будто разлука их тянется вечно: не спасала ни суматоха последних школьных дней, ни волнение отца, который сам на себя не был похож. А когда увиделись, Эмиль понял, что времени недостаточно. И вообще, неизвестно, сколько времени нужно, чтобы чувства к этому потрясающему парню остыли… Потому что Оливер прекрасен. Дело происходило на свадьбе родителей, где присутствовали лишь члены семьи — помимо Эмиля и Оли, только родители Элиаса и Оливии. Красивыми были все. Элиас словно сбросил десять лет: он весь светился, и улыбка не сходила с его лица. Оливию можно было фотографировать для обложки журнала, сногсшибательно элегантную, по-майски прелестную. Бабушки и дедушки Эмиля и Оливера надели лучшие костюмы и платья на эту скромную церемонию и тайком утирали слезы белоснежными платками. От Оливера же невозможно было отвести взгляд. В темно-сером костюме с бабочкой он казался еще выше и представительнее, а его улыбающиеся губы и небесно-голубые глаза сводили с ума. Вышел бы на улицу — окружили бы толпы журналистов, приняв за какую-нибудь знаменитость, а то и вовсе за члена королевской семьи. Эмиль хотел сказать Оливеру, как он хорош. Какими широкими кажутся его плечи в этом наряде. Какими длинными — ноги в прямых классических брюках со стрелками. Каким красивым — счастливое лицо, на котором так и была написана любовь к матери. И к Элиасу. И ко всем присутствующим, включая Эмиля. Теплое чувство к родным людям из самой глубины сердца. Чувство Эмиля к нему было другим. Таким, что в той самой глубине сердца бурлил водоворот, как приливное течение Сальстраумен в дни полнолуния. Таким, что он гипнотизировал взглядом пальцы Оли, осторожно сжимавшие тонкую ножку бокала. Что ему хотелось слизать капельки шампанского с розовых губ. А лицо его, когда он смотрел на Оли, наверняка выглядело ужасно глупым; хорошо, что он сам себя не видел в такие моменты. В тот день Эмиль и Оли обменялись рукопожатием и буквально несколькими предложениями. Все же главными героями дня были не они. А потом началось свадебное путешествие Элиаса и Оливии: молодожены улетели в Рим. Никогда раньше Эмиль не оставался в их квартире один на такой срок. Странное чувство: тишина утром, когда он просыпался и завтракал, и вечером, когда он возвращался и ужинал. И когда можно было уже не уходить или не возвращаться: школьные дни закончились. Он остался сам по себе. Без уроков, без привычной рутины и — временно — даже без очных бесед с отцом, которые были органической частью его жизни все эти годы. В этой тишине и вдруг возникшей на месте его обычного расписания дыре Эмиль вдруг с особой силой осознал, как ему не хватает разговоров с Оли. Парадоксально — больше, чем с отцом. Может, потому что Элиас всегда находился рядом и, Эмиль был в этом уверен, останется рядом, даже если их разделит расстояние. С Оли иначе. Для Оли он младший родственник, глупо в него влюбленный; они только начали сближаться перед тем, как Эмиль все испортил, и если вдруг их общение сойдет на нет, Оли много не потеряет. Да, он, как ответственный взрослый, может испытать чувство вины из-за того, что не предотвратил подобное развитие событий, — но долго оно не продлится. И правильно. Во всем, что случилось, виноват один лишь Эмиль. А вот Эмиль потеряет… уже потерял. Об Оли ему напоминала тишина комнаты, прогулки на природе, шум набережной, его музыка, картины Оливии и старые сообщения, которые он столько раз перечитал, что мог бы декламировать с выражением. Иногда он позволял себе мечтать: просто закрывать глаза и думать о том, что при каких-то немыслимых обстоятельствах они с Оливером могли бы быть вместе. Ездить на одном мотоцикле, подниматься в гору, ужинать за столиком на двоих или на скамейке на смотровой площадке, отправляться в дальние дали, делиться друг с другом всем… и целоваться, как Оли целовался с тем незнакомцем на синей Ямахе. Возвращение в реальность после подобных грез казалось особенно странным и нелепым. Оли первым нарушил молчание, и Эмиль чуть телефон не выронил, когда на экране высветилось его имя. — Привет, рыжик. Есть минутка? — Да… Да, есть. Привет, — сбивчиво произнес Эмиль. — Извини за беспокойство. Просто звоню узнать, как у тебя дела, все ли в порядке после отъезда родителей. — Все хорошо. Спасибо, что спросил. А у тебя? — И у меня. Эмиль, — Оли чуть помедлил, — я хотел спросить, как ты? Сам ты. Если вдруг скучаешь или тебе нужна помощь, я приду. Эмиль понял: действительно, придет. Хоть сейчас. От этой мысли бросило в дрожь. — Спасибо. Я в норме, Оли. И… мне все еще нужно время. — Да. Понял, — он вздохнул в трубку. — Тогда хотя бы пиши. Я же беспокоюсь, пойми и меня тоже. Ты один, Элиаса нет рядом с тобой. И никого нет. Один дома. Как будто ему десять лет. — Оли, я только что школу окончил. Я так или иначе скоро буду один, понимаешь? Самостоятельность так или иначе связана с одиночеством: выбираешь путь и принимаешь решения один на один с собой. Даже если близкие тебя поддерживают, ответственность за свою жизнь отныне несешь на своих плечах. — Один ты не будешь, — твердо сказал Оли, — но твое желание побыть в одиночестве объяснимо. И все равно… просто давай знать, что да как. Хотя бы парой слов. — Да. Договорились. Спасибо, Оли, — повторил Эмиль, прежде чем они распрощались. Ответственный взрослый… Так отец провожал его в первые школьные поездки: давай знать о себе хотя бы парой слов. Хорошо. Уж хотя бы это он в состоянии сделать. Даже если его намерение с каждым часом, особенно после разговора с Оли, приобретало все более отчетливые очертания. Новая жизнь. Выбор пути. Первый отрезок самостоятельности. И знаки судьбы, которые попадались ему на глаза. Первый знак висел прямо над его кроватью: подарок Оливера, Нордкап и Баренцево море, освещаемые солнцем где-то за пределами горизонта. Эмиль прошел по квартире, как по галерее, насчитав пять картин Оливии и два знакомых пейзажа из них. Словно совершил путешествие, выбирая места в случайном порядке. А когда на следующее утро после их разговора он отправился на гору и увидел тот самый указатель, словно в первый раз, взгляд его невольно задержался на «Риме»: Элиас и Оливия сейчас там. Или уже выдвинулись дальше, согласно их плану поездки по Италии… С каждым днем — все больше километров отсюда. Указатель напротив Рима, второй знак, показывал на север: Нордкап. Полторы тысячи километров. Практически на край света. Хотя Оли сказал, что Книвскьеллодден севернее — ну так не беда: главное, добраться, а там уж он пройдет всеми тропами, что попадутся у него на пути. А еще Эмиль вспомнил другие слова Оливера. Он помнил многие его слова. «Путешествие всегда здорово прочищает мозги. А еще понимаешь, что в жизни тебе не так уж много надо: всего лишь то, что можешь унести на своей спине. Да еще весь мир». Что еще ему нужно было прямо сейчас? Прочистить мозги. Понять, что нет смысла мечтать о том, чего тебе никогда не получить, и тащить на себе тяжелый груз сожалений и сомнений, если мир так велик — и открыт перед тобой. Эмиль, наконец, улыбнулся и достал телефон, чтобы подготовить видео для последнего поста из Бергена перед отъездом. Потому что днем он уже собирал пятидесятилитровый Osprey, подарок Оливера, и писал Филу и Акселю о принятом им решении. — Надолго? — спрашивали они, тотчас позвонив ему по видеосвязи. — Не очень. Пока отец с женой в поездке, я тоже отправлюсь в путешествие. Давно назревало — и вот. Эмиль не сказал, что он только сегодня осознал это назревание. И пусть оно символизирует первый шаг — длиною в полторы тысячи километров — в новую жизнь, где он сможет быть один, не испытывая разлада с самим собой. И где он сможет побыть подальше от Оли и того города, который теперь напоминал о нем. — А мы с Софи только в июле, — с сожалением вздохнул Филип, — у нее раньше не получается. Иначе я бы уговорил ее присоединиться. Аксель и не планировал: друзья знали, что он уже сейчас, еще не начав обучение в университете, посещает интенсив и разрабатывает свое приложение. С одной стороны — все лето за компьютером. С другой стороны — Акселю это в кайф. И он лучше всех из них троих знает, чего хочет. Еще Эмиль не сказал им, что рад поехать в одиночку. Впервые в жизни. — А как поедешь? Автостопом? — Автостопом и на автобусах. Ночевать планирую в кемпингах. — Слушай, — воскликнул Фил, — а ведь ты удачно собрался! Если ты отчаливаешь в ближайшее время, у тебя есть шанс поехать с сестрой Софи. Они с мужем приезжали погостить, а завтра с утра возвращаются во Флурё. Замолвить за тебя словечко? Первыми словами, готовыми сорваться с языка, были «да что ты, неудобно!» — но Эмиль вовремя сообразил, что гораздо более неудобно ловить попутку с незнакомцами. Родственники девушки друга — неплохой промежуточный вариант, так что у него будет отсрочка в несколько часов перед тестированием собственных социальных навыков. — Привезу тебе за это магнитик, — ответил Эмиль. Аксель же предложил взять у него легкую компактную одноместную палатку. Та, что у Эмиля, предназначена на двоих, а в походе каждый лишний сантиметр и грамм на счету. Так спонтанно у Эмиля появился план на первый день путешествия на край света, которое должно было начаться уже завтра. И о котором он решил пока не говорить отцу и Оливии, чтобы их не беспокоить. Все равно вернется раньше них… Оливера он тоже не уведомил, а потому мог только предполагать, что тот сказал бы в ответ на такие новости.