Нет правды у меня нет и веры, И время меня ест, а не лечит
Как он, черт возьми, хочет спать. Юнги лелеет мысль о тех драгоценных трех часах сна, что у него останутся после окончания смены, и давит фальшивую улыбку ради копейки чаевых чуть с большим усердием. Полчаса и он отдохнет. Юнги терпит уже восемнадцать лет, полчаса — сущий пустяк, какой-то несуществующий для него промежуток времени. Он улыбался не зря — ему перепало столько чаевых, что хватит даже на автобус без существенного удара по его скромному бюджету. Десятиминутный сон кажется таким благословением, что он едва не проезжает свою остановку, и выходит вовремя только благодаря милому, похлопавшему его по плечу аджосси, с которым они часто пересекаются в этом автобусе. По пути в квартиру его застают яркие звезды, и Юнги невольно вспоминает такие же сияющие глаза своего одноклассника, с которым он случайно разговорился позавчера перед работой. Чимин говорил без перерыва вообще, воодушевленно, прыгал с темы на тему так быстро, что Юнги едва поспевал за ним. Но все же жадно внимал каждой мелочи, словно впитывая в себя энергию по-настоящему живого человека. Сам-то он в последнее время превратился в пустое неосознанное существо, выполняющее почти все действия на автомате. Последний раз он действительно с кем-то разговаривал... год назад? Юнги лезет проверить дату в телефоне и действительно. Последний раз — он помнит точно — был двадцать седьмого апреля прошлого года. Уже наступило двадцать пятое. Он ставит напоминалку купить цветы на кладбище через два дня, но телефон убрать не успевает, как приходит уведомление. А потом еще пять. Помяни черта. Юнги пялится на сообщение в KakaoTalk и немного не верит, что тот действительно ему написал, хотя Мин отчетливо видел, что Чимин опасался его во время прошлой встречи. jimina 13 Привет, это Пак Чимин! Надеюсь ты меня помнишь;) Мы еще с тобой разговаривали позавчера, когда ты котенка подобрал Неудобно спрашивать, но... Ты его не отдал еще никому? И надеюсь не выкинул, это так жестоко для Йео :((( Если нет, то теперь я смогу его забрать! Манера общения такая доброжелательная и забавная и такая подходящая к светлой энергетике и миловидной внешности одноклассника, что аж тянет улыбаться. Юнги искренне очарован подобными людьми, способными общаться с посторонними так открыто и дружелюбно.Yoongi-d
Привет. Отдал, но на время, можешь забрать его хоть завтра
jimina 13 Было бы здорово Спасибо большое! А где и во сколько? Юнги прикидывает планы на завтра, с трудом поднимаясь на свой седьмой этаж. Школа до двух, потом в мастерскую, где он подрабатывает починкой техники, завтра кафе закрыто на спецобслуживание, поэтому после сразу на склад, а потом подготовка к олимпиаде. Еще нужно заглянуть к бабушке Ким, которой он иногда покупает продукты, но Юнги откладывает это на послезавтра за невозможностью разорваться.Yoongi-d
Если ты завтра в десять будешь дома, то я сам занесу
jimina 13 Если тебе не сложно:))) А он любит молоко?Yoongi-d
Котятам на самом деле нельзя молоко. Может привести к расстройству кишечника
jimina 13 Оххх серьезно? А я люблю молоко А ты какие сладости любишь? Он про себя ухмыляется наивности парня, поражаясь параллельности миров, в которых они существуют. Но при этом как-то умудряются пересекаться, повинуясь законам высшей математики, о которых Юнги узнал от Намджуна когда-то давно. В еще одном мире, путь в который для него навсегда закрыт.Yoongi-d
Не люблю сладости если честно
jimina 13 Везет Я всегда наедаюсь ими и потом приходится худеть ахах А что любишь тогда?Yoongi-d
Мандарины
jimina 13 *Смайл с большим пальцем вверх* Чимин больше ничего не пишет, и Юнги закрывает чат, потому что у него появляется более насущная проблема, когда он подходит к своей квартире. За дверью играет музыка и он скрипит зубами от досады. Человек, которого Юнги вынужден называть отцом, не устраивал свои попойки с такими же омерзительными товарищами уже две недели, но очевидно, хорошего понемногу. Он вздыхает поглубже и открывает дверь, стараясь пробираться сквозь сигаретный дым и алкогольный смрад бесшумно, чуть ли не по стенке. Мать приучила его ступать тихо, незаметно, чтобы пройти мимо неконтролирующего себя отца, в моменты пьянства больше похожего на гнусную свинью. Так же тихо и незаметно, мать ушла сама, оставив десятилетнего Юнги разбираться со всем в одиночку, идти по жизни самому. К счастью, он принял душ на работе, поэтому не тратя зря время, он проскальзывает к себе в комнату, избежав столкновения. Надеясь на довольно крепкую щеколду, которую Мин лично прикрутил в прошлом месяце, он стягивает толстовку, и обессиленно падает на матрац. Кровать его отец расколотил два года назад, застав Юнги с сигаретой. Дома он больше не курит. На мягкой поверхности под прохладным одеялом хорошо, просто замечательно, почти волшебно. Ноги и спина гудят так, словно он не заказы по столикам разносил, а булыжники, но сейчас он расслабляется, наслаждаясь только зыбкой гранью между реальностью и дремой. Последняя утягивает все сильнее и Юнги почти спит, когда слышит стук в дверь. Всего его нецензурного запаса не хватает для описания накатывающего раздражения и желания прибить потревожившего его человека. В голове даже успевает промелькнуть шальная мысль, что в тюрьме значительно тише, кормят неплохо и кажется даже платят. Но человек за дверью настойчиво долбит ему в дверь и приходится встать. Юнги молится, чтобы это оказался очередной дружок отца, который перепутал его комнату с сортиром, но его мольбам, по обычаю, никто не внимает. — Что? — устало выдыхает он в крошечную щель, стараясь не показывать свою неприязнь и сохранять максимально нейтральное выражение лица. Малейшая искра отцовского недовольства — Юнги лишится и оставшихся ему крупиц сна, выпавших за последние сутки, а может даже щеколды. — Тебя здороваться не учили щенок? — пьяно икает отец, и Юнги привычно передергивает от неприязни. Он сильнее пальцами впивается в дверь. Терпи. Молчи. Не дерзи. Мантра, выученная еще в детстве, набатом звенит в ушах. — Где шлялся? — «Искал нового нормального отца», — хочется съязвить ему, но он молчит. Косяк двери, за который он держится на слабеющих ногах, кажется спасительным. Пожалуйста, пусть он уйдет. — На работе был, — громкую музыку приходится перекрикивать, на что Мин едва выскребает из себя последние остатки сил. — И где? — он вытягивает руку, чтобы получить деньги, за которые Юнги каждый день горбатится на трех работах. «Моральный ущерб за бездарного сына» — так он это называл, не осознавая, что если бы они соревновались в бездарности, то победителем бы вышел вовсе не Мин младший. — В конце месяца, — чеканит Юнги, пожимая плечами с правдоподобным сожалением. Он прямо сейчас захлопнул бы дверь, да посильнее, но все еще стоит здесь, напротив своего детского кошмара и взрослого пустого места. От отца несет так, что зубы скрипят, и Юнги опасается, что вонь въестся ему в одежду, в чистые волосы, под кожу, которую хочется содрать после каждого подобного близкого контакта. Отец делает попытку заглянуть в комнату, но Юнги сужает пространство еще больше. Тот недовольно хмурится, подходит ближе и Мин едва сдерживается, чтобы не плюнуть в расплывшееся опухшее лицо. Терпи. Молчи. Не дерзи. — Прячешь что-то от отца, маленький га... — Нет, просто хотел лечь пораньше перед школой, — пораньше это, конечно, громко сказано, но сейчас важны любые отговорки. Только бы его оставили в покое. Свой провал Юнги осознает сразу, как оканчивает фразу. Неуловимо обычный настрой просто поизмываться над сыном переходит в намерение «выбить из щенка всю дурь». Он научился распознавать малейшие перемены настроения по тихому хмыканью, прищуренным глазам, легкому наклону головы. Юнги выучил ненавистное лицо, так похожее на его собственное, каждую его эмоцию, наизусть, хоть и предпочел бы больше никогда его не видеть. Он чувствует густеющий дрянной, как и все в этом доме, воздух вокруг них, как отец тянется к ручке, и действует на инстинктах: хочет быстро закрыть дверь, но ему не дают спрятаться, успевают схватить за отросшие волосы и вытянуть в коридор. Юнги слышит грохот собственного загнанного страхом сердца, разъяренный отцовский крик, когда его, как провинившегося котенка, за шкирку выволакивают ближе к кухне, где проходят все бурные застолья. Он брыкается, сквозь слезящиеся глаза от боли хочет вырваться, но тщетно. Юнги вырос, так давно вырос, но все еще не в силах полностью противостоять разгневанному отцу, в котором просто неведомым образом сохранились силы с тех времен, когда алкоголь еще не разъел его мозг. Он наступает ему на ногу, бьет локтем по ребрам. Раньше он боялся отвечать, ведь поднимать руку на старших — постыдное и непозволительное кощунство, но позже перестал об этом думать, справедливо рассудив, что некоторые взрослые заслуживают. Мин старший уж точно. Юнги несколько секунд мечется, пока отец согнувшись корчится от боли, не понимая, куда ему податься. На улице тепло, но в одной футболке он все равно замерзнет, даже рюкзак со всем необходимым остался в комнате. Но вот оттуда его точно достанут. Момент промедления судьба ему не прощает, а времени подумать отец не дает, зарядив ему кулаком в скулу в ответ. Мир снова сужается до гула в ушах, не дающего связно мыслить, накатывающих паники и злости, которые все не могут поделить разрывающегося от боли Юнги. Как в его треклятом детстве, в которое он возвращается раз за разом. Парень яростно плюется оскорблениями во все стороны, пока его — теперь за ухо — тащат дальше, на кухню. Потому что нет никакого смысла в этом осточертевшем пресмыкании, которым он уже несколько лет промышляет в надежде, что его не тронут. Тронут. Разорвут в клочья, задушат, раздавят ко всем чертями морально, и физически. Но если по отношению к моральному насилию Юнги со временем охладел, отрастил непробиваемую броню, то последнее все еще неотъемлемая часть его жизни, делающая больно каждый раз. Люди к боли не привыкают, просто она въедается в само их существо и они учатся не замечать ее, жить и существовать бок о бок. А боль Юнги и не заметить нельзя. Она настолько ярко рябит в глазах, когда его швыряют на пол так, что он едва носом по нему не проезжается под громкое улюлюканье отцовских товарищей. Как тут не ликовать, когда им в очередной раз подвезли бесплатную грушу для битья. Но Юнги им этой радости не доставит. Хочется самому поверить, что никогда больше, но будет прекрасно, если удастся хотя бы сегодня. Он не может гордиться ни своей фамилией, ни природными талантами, ни прочими достижениями, привычными для других людей, но сможет гордиться личностью, которую построит сам. Сильной, волевой, целой, а не с поломанной детской психикой, искореженной травмами, которых она не просила. Она и рождения своего не просила, но раз Юнги здесь, то что-то нужно делать. И делая тысячный шаг на пути своего становления, он все же пытается встать, собирает конечности, которые по ощущениям, отделились от тела и распластались где-то рядом. Его ногой в спину возвращают обратно и Юнги, опираясь на руки, стонет под громкий смех и бестолковые пьяные разговоры. Он различает всего два чужих голоса и выдыхает настолько облегченно, насколько сейчас может. Против троих он сможет что-то сделать. Мин с трудом выползает из-под чужого ботинка и перекатывается на спину, которая и без того тянула уже несколько дней подряд. Но радуется он зря. Это ему позволили выбраться, чтобы усесться на него и приподнять голову за подбородок липкой грязной ладонью. Что-то внутри него плавится, обугливается и отваливается кусками от ненависти к происходящему, грызущего отчаяния и непринятия жизни, в которой ему приходится существовать. Они порождают огромное чувство злости и безнадежности, болезненной беспомощности, когда челюсть так сильно сжимают, что начинают ныть зубы. Юнги вцепляется в чужую руку, стараясь отцепить ее от лица, продолжает ругаться и дергаться, почти задыхаясь от отвращения. — Красавчик у тебя вырос, Виен, надо поправить, — гадко ухмыляется Чонквон, едва передвигая языком. Юнги отчего-то запоминает имена и лица всех пьяниц, захаживающих к ним домой. Он ударяет своей головой об его раньше, чем тот успевает ударить, надеясь не потерять поплывшее от резкой боли сознание самому. В висках пульсирует, но он вскакивает на ноги. Успевает увернуться от летящей в него бутылки, присев и закрыв лицо локтем, но когда открывает его — перед ним занесенный кулак. Доля секунды и быстрая реакция спасают его нос, и удар приходится в челюсть, которая опасно хрустит. Он ощупывает ее и быстро выдыхает от облегчения. Не сломана. Уже хорошо. Сирена в голове ярко мигает красным, затмевая прочие мысли и эмоции, переключая Юнги в режим выживания, который уже должен стать основным в его программе. Дверь. Ему нужно выйти. А для этого не дать себе снова упасть. Он бьет в живот очухавшегося Чонквона, который налетает на него еще яростнее, швыряется пивными банками, потом наотмашь бьет по лицу. Юнги шипит от боли, каким-то чудом уворачивается от остальных нападок, но пропускает удар по колену, которое резко подкашивается и простреливает от боли. Отец удовлетворенно скалится ему в лицо. На него разом наваливаются три пьяных грузных тела, и они кучей валятся на пол огромным барахтающимся комком. Юнги действует на автомате, стараясь сделать больнее каждому, до кого дотягивается, и при этом самому не угодить под летающие кулаки. Ему все же прилетает пару раз в висок, по животу, но он наступает на чью-то руку, и наконец встает. Ноги и руки болезненно дрожат, он едва не валится обратно от потемнения в глазах, но Юнги плюет на все и бежит. Он собирает все углы пальцами ног, едва не врезается в стену, снося комод и цветок по пути. Но ничего не замечая, он мчится прочь, под аккомпанемент криков за спиной и грохот двери. Подальше отсюда. Куда угодно. Туда, где Юнги сможет дышать. Выбегая из подъезда он ошалело озирается по сторонам в поисках места, где он может спрятаться. Испуг и тревога никуда не деваются. Его все еще могут вернуть в этот ненавистный дом, который и назвать-то так язык не поворачивается. Гниющая тошнотворная дыра, на дне которой Юнги вынужден ютиться с крохотной надеждой на то, что однажды ему удастся выбраться. За ним никто не гонится и он облегченно выдыхает, оседая на холодную землю за углом дома, разом теряя все силы. Мама в детстве говорила, что все болезни от застуженных ног и поясницы, но ее слова, так некстати вспоминающиеся сейчас, для Юнги ничего не значат. Он сидит на сырой траве, прислонившись спиной к ледяному камню, и громко прерывисто дышит. Пытается. Утренний морозный воздух стынет в жилах, и Юнги съеживается от холода, прижав колени к груди. Раньше парень первым делом выпускал напряжение слезами, которые сами лились из глаз, но он трет глаза для верности — и ничего, сухо. Он давит на веки, но под ними только начинают плясать цветные пятна и он жалеет свою и без того раскалывающуюся голову. Рука по привычке тянется за сигаретами в левом заднем кармане, но ничего не находит, и он тихо материться себе под нос. Ладно, своими трясущимися руками и без зажигалки он бы все равно закурить не смог. К счастью, чудом уцелевший в потасовке телефон находится в правом кармане, ведь его едва начавшийся день просто не может быть еще хуже. Но жизнь смеется над этим предположением, потому что гаджет показывает пятнадцать процентов заряда и время 5:02. Черт. До школы остается два с половиной часа и он все же встает, отряхивает сырые штаны, еще не планируя умирать так бесславно. Не сегодня. И даже не через неделю. У Юнги планов так много, что на несколько жизней хватит. И первый из них — доковылять до школы, которую не закрывают на ночь, и поспать. Через пару часов можно будет возвращаться в квартиру. Над головой занимается рассвет. Сегодня блеклый, туманный, как и его будущее, которое Юнги все надеется выстроить, но оно все отдаляется, издевательски выскальзывает из рук с каждым подобным инцидентом. Ну какой из него музыкант — человек искусства — с его сбитыми костяшками и извращенной картиной мира, ставшей таковой из-за дерьма происходящего в его жизни? И мечту он выбрал подстать себе — не от мира сего. Ведь он может хотеть стать каким-нибудь врачом, у которых все ясно и четко, или полицейским. Да хоть кем, у кого есть цель, а не эфемерная возможность выражать свою боль в чем-то мало-мальски красивом. Он все смотрит на сероватые плывущие облака и думает, думает. Единственное, на что у него остались силы. Ему нужно потерпеть год. Один год и он вырвется отсюда, исполнит свою мечту, будет жить как нормальный человек. Смешной срок для привыкшего ко всякому шлаку Юнги. Он поднимает голову. Бескрайнее небо молчаливо спрашивает. Смешной ли? Справится ли он?