Квартал

Сапоги шаркают по мостовой. Волосы цепляются за молнию полурасстегнутой куртки. Сумерки липко сгущаются, завешивая воздух тёмной вуалью. Мальборо бредет, опустив голову — каменное удушье стен смыкается вокруг, окна темны и глухи. Возле чьей-то запертой двери спит, прислонившись к стене, треснувшее зеркало в резной подгнившей раме. Мальборо останавливается напротив, вглядываясь в мутное изображение, растекающееся в темноте. Черное на сером, испещренное бегущими трещинами — странный портрет. Одна из трещин проходит поперёк горла — Мальборо судорожно поглаживает шею. От мысли о петле пробирает зябкий холодок. Вспоминается блеск ножа — совсем близко. Это не тесак Высокого люда, от которого легко увернуться, не кустарная заточка мелкой подворотенной шпаны, которую легко можно согнуть руками. Этот нож сродни тем, что носит при себе Йотун — настоящий. Опасный. И все же способный обернуться в последний момент лишь жестокой шуткой. Мальборо передергивает от этого кощунственного превращения — нельзя же так разбазаривать силу. По пустякам. Но пустяк ли — клинок возле сердца? Шутка ли он — или и правда, если бы не оборотень-квартирант, Миккель довёл бы дело до конца? Ковбой кусает со злости губы. Хочется приюта. Но куда пойти? Домой? Едва ли. Кто встретит его там, кроме мёртвого кафеля и пыльных подоконников? Разве что тень Йотуна, поселившего его в этих комнатах. К Мороке? Смешно донельзя. В холодный кавардак ее лавки только и соваться напуганным и разбитым. К Йотуну… А не стоит ли и вовсе обходить стороной его Кухню? Может и правду сказал Миккель — не бережёт его Хромой. Хоть и воспитал, хоть и выкормил — того и гляди прирежет, лишь бы выгодно было. А понятие кухонной выгоды весьма относительно. Одно радует — хоть не сожрет пучеглазый, не любит прокуренного мяса… Шаркают сапоги по мостовой, тускло поблескивающей в потемках. Улицы плывут вокруг в багровом тумане, непривычно пустые. Он редко бывает в этой части Квартала. Высокие шпили раскачиваются на ветру со скрипом. Подворотни беззубо щерятся по сторонам от дороги. Становится холодно, и Мальборо застегивается, защемляя прядь волос. Мелочь, наполняющая бессильной злобой. Он ускоряет шаг — здания становятся чуть более знакомыми. Кирпичные башни Высокого Квартала накатывают и отступают прочь, оставляя скитальца в степном окраинном безмолвии. На другой стороне улицы светится узкими окнами Дом Колоды, во дворе которого хитрые дети, собравшись в кружок, то-ли колдуют, то-ли играют в свои странные игры. Разница, в сущности, очень смутная. Ковбоя подмывает зайти в Дом, переговорить ещё раз с Колодой — да только вряд ли услышишь от неё в ответ что-то кроме хохота. От плетня отделяется сгусток сумерек — Окорок. Пересекает улицу, приближается своей странной походкой, постукивая каблуками башмаков. Чиркает спичкой, окрашивая чернобровое лицо яркой вспышкой. — Закурить есть? — Нет, — устало качает головой Мальборо. — На нет — и суда нет, — соглашается Окорок. Спичка догорает и корчится, обжигая его толстые мозолистые пальцы. Боль ему, похоже, совершенно безразлична. — Будешь? — неожиданно предлагает он, протягивая мятую пачку папирос, невесть откуда взявшуюся. От маслянистого картона тянет сладковато-соленым сальным духом. — Оттуда? — осторожно кивает Мальборо. — Оттуда, — соглашается цыган, — не боись. Что мёртвому хорошо — то живому не всегда смерть. — Может ты меня отравить хочешь? — ковбой кривит губы в хищной улыбке. Сросшиеся брови Окорока поднимаются в выразительном удивлении. — Зачем? — коротко спрашивает он, словно действительно задумывается о возможном наличии у себя причин для такого поступка. — А зачем тебе отрубили ногу? — невозмутимо парирует Мальборо, — То-то же. — Незачем мне тебя травить, — качает головой Окорок, — Так берёшь? — Беру, к черту. Курить и правда хочется чертовски. А свои сигареты закончились ещё на Сократе. Возможно, в этом была заслуга чьих-то домочадцев. Мальборо зажимает сигарету в зубах. Цыган чиркает спичкой. В воздухе прорастает терпкий душный запах. Окорок одобрительно кивает и возвращается к плетню. Мальборо стоит ещё какое-то время, пуская дым. Мало кто в Квартале курит обычный табак, не приправленный хотя бы самой безобидной ворожбой. Но в этом есть что-то совсем уж особенное. Неожиданно для себя ковбой снимает очки. Впервые на улице с самых давних времен. Чудно и дико видеть мир без защиты красных стёкол… Он снова пускается в путь, сам не зная куда. Ноги сами несут его вперёд и вбок, прямо и наискось. Кандалы кирпичных стен жадно обнимают тело суровой хваткой. Непривычно. Не багрово. Все вокруг кажется каким-то чужим, удивительно близким и большим. Кто-то попадается ему по дороге, но он не узнает их, как, впрочем, и они его. Шаг становится все быстрее, переходит в бег. На загривке вспухают мурашки, словно от сотен чутких взглядов. Падальская сигарета тлеет, наполняя нутро колдовским дымом. Подковки сапог цокают на решетках водостоков. Кажется в ответ на этот звук кто-то откликается из подворотен по-охотничьи хрипло и голодно. Дома смыкаются над головой сплошным грязным щербатым гробом. Тесно. Душно. Горько. Мальборо хочется заорать во все горло, но и без того не хватает воздуха, а рот наполняется такой горечью, что сводит челюсти. И он бежит, словно бы и не дыша вовсе. Мимо тёмных окон и приоткрытых дверей. Через подворотни и переулки, по глухим темным дворам, выводящим в бескудовы склепы. Как-то совершенно неожиданно он оказывается вдруг на ветхом горбатом мосту, в перилах которого зияют тёмные провалы, приглашающие шагнуть в мутное месиво канала. Здесь Мальборо ненадолго останавливается, втягивая кислый запах болота и разложения. Дальше — только одна дорога. Трущобы, Раскварталье, как ни назови — суть одна. Здесь нет власти Йотуна, да и никакого другого Хозяина, кроме того, чьё имя шепотливо шипит на каждом языке — Хозяина Трущоб. Мост изгибается сколиозной дугой — впереди Ржавый Тупик. Окна здесь светятся всегда, особенно в снежную лютую пору. Горячие окна, за которыми творится недоброе лихое дело. Не то, что сродни падальской сальной ворожбе или искусству Угольников и Колобродов. Другое. Древнее, чёрное и красное, придуманное давным-давно, в самой глубокой темноте. Опасное и непонятное. Мальборо спускается с моста, стуча каблуками по неровной дороге. Окна по сторонам от дороги растекаются и сливаются в сплошное марево. Сигарета обжигает обветренные губы. В боку колет и саднит невидимое жало, а он все бежит. Тупик кажется бесконечным, от него ответвляются десятки тёмных и узких улиц, в которые тянет свернуть, но нужно бежать прямо… Вдруг все обрывается. Остаётся только стук в ушах и горький дым в горле. Ржавый Тупик смотрит на него со всех сторон стеклянными глазами, беззвучно смеющимися в своих каменных клетках. Но все это пустое… Лишнее. Мальборо смотрит только вперёд. Перед ним, тёмный и страшный, старый и живой, обросший шелестящей порослью шепотливых сказок, возвышается Дом Сырого Мяса. *** Похожий снаружи на ветхую развалину, Дом Сырого Мяса молчанием и темнотой встречает гостя. В Доме нет нежданных и незваных гостей. Во всяком случае, так говорят те, кто едва ли бывал в нем. Здесь пахнет печным кухонным духом, но иначе, чем на Йотуновой Кухне. Вокруг сплошной густой мрак, похожий на тёплый кисель, клубящийся и изменчивый, вездесущий и всеобъемлющий. Мальборо оглядывается назад — двери нет и впомине. Только черная темень, едва слышно шепчущая. Он осторожно делает шаг вперёд и медленно разводит руки, пытаясь нащупать стены, которых нет. В какой-то момент Мальборо начинает казаться, что он падает в сплошную гуталиновую бездну, безначальную и жуткую. Сил на крик нет, только хрип вырывается из горла, но и его заглушает клубящийся кисель. Он заполняет рот, затекает в глотку, впитывается в кожу, кажется, пронизывая и наполняя все тело, ковбой растворяется в нем на мгновение, лишь чтобы ощутить, что вокруг в темноте есть что-то ещё. Мягкое и податливо-меховое, касающееся бездвижного тела. Но под этой мягкостью проступает ржавое железо тысяч и тысяч зубов, кривых и страшных, похожих на выдернутые из досок гвозди. «Неужели это и есть Хозяин Трущоб?» — проносится в опьяненном мозгу Мальборо. Но нет — тварь в темноте неразумна и слепа. «А значит и бояться ее ни к чему» — услужливо подсказывает голос где-то на границе сознания — «Иди и войди». В черном киселе вспыхивает точка. Оранжевый свет ее вплетается в темноту — и отступает невидимая тысячезубая тварь, и под ногами проступает твёрдый каменный пол. Пошатываясь, Мальборо идёт на свет, как мотылек с поломанными крыльями. Оранжевая точка растёт и приближается, пока не становится размером с его голову, превращаясь в дверное круглое окно. Дверь склепана из тяжёлых листов железа, на ней нет ни ручки, ни замка — и все же она открывается перед ковбоем, словно давно этого дожидалась. Ржавые петли скрипят, лязгает пружина доводчика, но Мальборо не замечает этого шума. Ступенька за ступенькой, он поднимается вверх по железной лестнице, начинающейся у дверного порога. Искалеченные перила подрагивают под рукой. На кирпиче стен пролегли глубокие борозды, оставленные тяжёлым клинком. Чьим-же? Где-то что-то капает, кругом стоит тихий гул и пахнет дымом. Мальборо все поднимается, путь его освещают горячие лампы, закованные в решётки. В медленном бредовом чаду по сторонам от лестницы всплывают двери, за которыми что-то жарится и варится, там горят печи и кипит работа. Лестница кажется Мальборо бесконечной, сквозь щели между ступенями не видать ее начала — да и было ли оно? Он останавливается ненадолго, проводит пальцами по щербатой стене, пытаясь представить все происходящее бредом. Но кирпич под рукой горяч и кажется вполне настоящим. Слишком настоящим, чтобы быть болезненным сном. Мальборо достаёт нож из-за голенища сапога. Ему слышится нарастающий шепот, идущий откуда-то снизу — и он бросается вверх по ступеням, гудящим под тяжёлыми подошвами. Вместо всех прежних дверей, впереди, на узкой площадке вырастает одна единственная. Старые доски с облупившейся чешуйчатой краской, ржавчина окантовки и грубых петель. Ковбой нажимает на позеленевшую медную ручку и входит. — Наконец-то ты пришёл, Мальборо, — раздаётся хрипловатый голос, — Отчего же ты вошёл с чёрного хода? — Я не знаю дороги, — тихо отвечает ковбой, — Я устал и ничего не знаю. Комната вокруг стара, как и дверь, ведущая в неё. Побуревшие занавеси, спускающиеся с потолка и подметающие дощатый пол. Толстые свечи, чьи текучие тела облепливают углы когда-то роскошной мебели. Тёмные толстые обои, хранящие под собой древность горячих стен. В потертом кресле посреди комнаты, протянув ноги к огню, пожирающему могучие поленья, сидит тот, кого называют Хозяином Трущоб. Это отчего-то сразу становится понятно, словно никак не может быть иначе. — В ногах правды нет, — предлагает Хозяин, — Садись, гостем будешь. Мальборо опускается в соседнее кресло, оказывающееся именно таким, из которого вставать уже вовсе не хочется. После всех недавних злоключений он впервые чувствует удивительное спокойствие, какого давно уже не испытывал ни в одном месте Квартала. — Дай-ка сюда свой нож, — просит Хозяин и улыбается в усы. Мальборо только сейчас замечает, что так и сидит с клинком наготове и спешит передать его. Он всматривается в нового знакомого, пытаясь понять, что же в нем такого особенного, хозяйского — и не может. У Хозяина немолодое лицо с глазами цвета железа и усталые руки с длинными сильными пальцами. На нем потемневший потасканный сюртук и кожаный желтоватый жилет, а шея замотана узорным платком. Заломы на старых ботфортах, кажется, вот вот превратятся в сплошные трещины. В том, как он обращается с ножом чувствуется умение, отточенное годами, но не похожее на умение Йотуна. Куда более спокойное и грациозное, выверенное настолько, что становится естественным. Раздаётся резкий хрустящий лязг, и нож, сломанный пополам, летит в камин. Мальборо вздрагивает, инстинктивно вздергиваясь с кресла, но опускается обратно. Хозяин качает головой, — Йотун плохо о тебе заботился. Этот нож никуда не годится… Да и воспитание твоё, в целом, тоже оставляет желать лучшего, — добавляет он с сожалением, но без оттенка упрёка, — Но все можно поправить. Он поднимается и идёт к одному из старых шкафов, занимающему угол комнаты. Ботфорты его стучат по полу глухо и звонко — и в этом звуке Мальборо слышится что-то удивительно близкое. Хозяин возвращается в кресло, держа в руках массивный саквояж с крепкими замками, которые он торжественно отпирает один за другим. Запускает руку в складчатое нутро, откуда доносится странный шелест. — Должен подойти к ножнам, — сообщает Хозяин, извлекая из саквояжа нож и протягивая Мальборо, — Он сослужит тебе хорошую службу. Ковбой осторожно принимает подарок. Острый клинок с серебрящейся нитью заточки вырастает из скромной рукояти с кованой гардой. На ноже нет ни рун, ни колдовских узоров, но в нем чувствуется сила оружия, которой Мальборо прежде никогда не ощущал в руках. — Спасибо, — негромко благодарит он. — Мы в ответе за чад своих, — качает головой Хозяин Трущоб. Мальборо хочется уточнить, что бы это могло значить, но он не решается. Рукоять ножа греет руку, так, что даже становится немного жутковато. — Для чего ты пришёл ко мне, воспитанник Йотуна? — продолжает Хозяин, — Не всякий осмеливается ступить на мой порог. — Мне сказали, вы можете помочь. — В чем же? Мальборо замолкает, смущенный, и пытается подобрать слова. Взгляд собеседника на мгновение кажется ему слишком изучающе-хищным, но ощущение это быстро проходит. — Я скоро умру, — торопливо проговаривает ковбой. — Все вокруг смертны. Даже Пьющие кровь и поедающие мертвечину когда-то оказались за чертой. — Меня должны повесить, — уточняет Мальборо, — Так предсказала Колода. Лицо Хозяина озаряется горячим интересом. — О, Колода, — задумчиво тянет он, и снова спрашивает, — Стало быть, ты хочешь, чтобы этого не произошло? — Конечно, — пожимает плечами ковбой. — Ты хочешь, чтобы я убил того, кто это должен сделать? Мальборо вздрагивает и бледнеет. Из уст его собеседника эти слова звучат удивительно просто, словно речь идёт о растопке печи. Даже Йотун не говорит о чужой смерти так легко… Ковбой бледнеет от мысли о нем. Как часто за последнее время приходится ему развенчивать своего покровителя раз за разом. Едва ли на это ответят добром… А что если Йотун и есть тот, кто повесит его? Страшная мысль проскальзывает в голове, вызывая мгновенный озноб. Одно дело — бояться гнева Йотуна, другое дело — подозревать его в своей будущей смерти. Убить Йотуна прежде — будет ли это предательством или благим делом на пути к собственному Дому? Мальборо мнется на границе соблазна. Хозяин терпеливо ждёт, скрестив пальцы. Огонь плотоядно облизывает головню. — Я не знаю, кто это сделает, — наконец отвечает ковбой. Если кто и убьёт Йотуна, то только он сам. Своими руками. — Значит, ты хотя бы не хочешь умереть повешенным? — соглашается Хозяин. — Пожалуй, что так. Не хочу, чтобы меня задушили. Хочу получить силу, чтобы этого не произошло. — Что ж. О сохранности твоей шеи я могу позаботиться, — обитатель Дома Сырого Мяса снова улыбается. Мальборо кивает, смутно успокоенный этим обещанием. Кресло в меру прогибается под его спиной. Комнатная духота становится привычной и словно бы вполне домашней. Свечи служат молчаливыми свидетелями его перерождения, куда более глубокого, чем все прежние, происходящие в ежедневной прихожей. Мальборо ещё долго говорит о чем-то с Хозяином Трущоб, сам не вполне понимая предмет разговора. Являются откуда-то стол, ужин и терпкие вина, а беседа все продолжается, что совершенно непривычно. Никогда и ни с кем в жизни Мальборо не доводилось говорить так, как теперь. Собственная словоохотливость даже пугает его немного, но это чувство быстро меркнет. Ему слишком спокойно в этой комнате за старым столом с резными ножками, среди потрепанных вещей и в компании Хозяина Трущоб с его глазами цвета железа. Лишь одна фраза выбивается из общего разговора, произнесенная где-то под конец, когда в комнате становится темнее. — Я дам тебе силу, Мальборо, — перегнувшись через стол, хрипло говорит Хозяин, — Сумей только ей воспользоваться! И Мальборо соглашается. Это кажется ему удивительно простым — стать сильным. Почти так же, как научиться дышать, если горло не перехватывает петля.