Квартал

После душных темных сводов многоликого потолка Голубятни небо Квартала кажется ослепительно светлым. На ступеньках крыльца Яков и Пьеро задерживаются на некоторое время — Хозяин Квартиры следит прищуренно-пристально за тем, как в разные стороны расходятся другие гости Стерха. Понуро-тяжеловесный Мальборо, не разбирающий дороги, скрывается в запущенном палисаднике, сшибая собой хлипкий заборчик. По-клоунски элегантный Миккель уходит вверх по переулку. По мере его продвижения из-за углов выползают люди, похожие на него яркой одеждой с мехом самых разнообразных цветов. Один из них, озираясь, тащит на плече массивное ружье со стволом, расширяющимся на манер граммофонной трубы. «Криводомцы» — догадывается Пьеро. Криводомье расположено слишком уж далеко от Квартиры, и потому обитатели этого Дома выглядят лёгкой экзотикой. Впрочем, своими нарядами они задают моду едва ли не половине Высокого Квартала, разве что мех на чужаках, не вхожих в их логово, куда скромнее в области цветовой палитры. — Совсем обнаглели, — бормочет Яков под нос, — с пугачами по улице расхаживают. — И с кинжалами в рукаве, — не выдерживает Пьеро. Яков смотрит на него устало и немного удивлённо. Почесывает затылок, приглаживает седоватые и чуть длинные, в тон Стерху, волосы. — Это в рамках приличий, — наконец сухо изрекает он, — Нарушение правил, но традиционное, если можно так выразиться. — А чем же хуже ружье? — Не оставляет шанса. — А у… Мальборо много сегодня было шансов? — неожиданно сам для себя интересуется Пьеро. Казалось бы, с чего ему переживать о практически полноценном враге? И всё же… — Не слишком, — соглашается Яков, — Но зато у меня был. И я им воспользовался. — А зачем? Чтобы спасти нашего врага? — Пьеро испытующе вглядывается в его лицо с тонкими морщинками в уголках глаз и проступающей худобой. — Да, — Яков пожимает плечами, поднимаясь с холодных ступенек, — Враг в рамках Передела заслуживает достойного отношения. И, если уж на то пошло, не стоит резать людей в чужом Доме. — Чего же Миккель его не застрелил, если чихает на приличия и таскает пистолет? — Не захотел, — туманно поясняет Хозяин Квартиры и, прерывая дальнейшие вопросы, добавляет, — Идём скорее. Путь не близкий, а трамвай мы уже не поймаем. — Откуда ты знаешь? — все-таки снова спрашивает Пьеро после короткой паузы. — Чутье. В тишине идут дальше. Медная пуговица на кожаном пальто Якова сухо побрякивает, ударяясь о рукоятку штык-ножа на поясе, похожего на маленький палаш. Звук этот похож на ход часов — настолько забытый Пьеро за годы жизни в Квартире, что сложно уже и представить, зачем вообще нужен этот звук и сами часы. В Квартале они ни к чему — только запутают, чего доброго, в часах и минутах, а тут без того лишь бы не заплутать. Интересно, носит ли часы Франт, когда выходит за пределы Квартала? Ведь носит же он пистолет — а в Квартале, если верить Якову, это тоже не приветствуется. Как говорят старшие, он скоро вернётся — как раз незадолго до Бражной, чтобы поддержать их сторону в Переделе. Скорее бы уж… Скучно без него. Без историй и вещей, привезенных извне. Как бы ни пугало то, что лежит за пределами Квартала, оно всегда будет и соблазнительно — как всякий запретный плод. Есть же, в конце концов, там что-то кроме Падальска. Ведь не в Падальске же делают те кассеты, что привозит с собой Франт. И уж точно не в Падальске родились Пьеро и Безымянный… Трамвай все же подбирает их, но они проезжают всего пару остановок и выходят сами. Дурной Пакк, как видно, за время переговоров успел надраться до беспамятства и теперь во всю глотку распевает нескладные песни собственного сочинения, зубодробительными волнами расходящиеся по салону. Пьеро невольно думается, что и у него где-то была тетрадь со стихами, пусть и заброшенная ещё незадолго до появления Безымянного. Перестало ему писаться как-то вдруг и сразу — как отрезало. Помнится, Граф тогда ещё расстроился ужасно, даже варил какой-то особый глинтвейн по потаённому рецепту. А все без толку… Может так оно и начинается — филистерство? Пьеро зябко ёжится — трамвайные пути завели их как раз на окраину Филистерского Квартала. Дальше по рельсам идти несподручно — мало ли, что Дурному в его шишковатую голову придёт. Идут через филистерское мещанское благолепие. Кругом праздник — но плоский какой-то, без огня. Вроде бы и пьют горячее и сладкое из ярких высоких стаканов, вроде и танцуют, и поют что-то свое, филистерское… Только как-то ужасно здесь пусто. Даже жутко становится. Пьеро осторожно берет Якова за руку, словно боясь слиться с толпой, подернутой пьяным весельем и остаться среди этих безвкусных стен и лиц, пусть порой и знакомых. Из общей массы выплывают сиамские близнецы — Глен и Гленда, похожие на сшитых вместе атлета-тяжеловеса и проститутку. На разные голоса здороваются, — Сегодня хорошие коктейли. Будете? — и протягивают откуда-то взятый блестящий в свете фонарей и фонариков стакан. Яков вежливо отказывается. Жмёт руку обоим по очереди и проталкивается дальше. Толпа обтекает квартирантов, как сплошной океан одежд и тел. Кружатся блёстки и конфетти, битое стекло дробит и перекрашивает свет. И всё же даже в такой суматохе взгляды филистеров умудряются задержаться на чужаках. Полные удивления и…. жалости? Впрочем, об этом Пьеро не успевает задуматься: толпа выносит их в тихий переулок, организованно-беспорядочно заставленный столиками. Видимо, здесь кафе — почему бы и нет, собственно? Важно другое: за столиками по одиночке и парами сидят Те-что-в-форме. Пьют кофе, читают серые тонкие газеты, кажется совершенно по-человечески разговаривают. Пьеро даже опускает очки ненадолго — нет, не чудится. Каски, ножи и ботинки — все на месте. И стопочки маленьких серых бланков на некоторых столиках. Приносят бюрократический уют с собой что-ли… В конце концов, нужно же им отдыхать где-то? Если не за пределами Квартала, то уж точно и не на большей части его территории… Им и выход из здания Муниципалитета нелегко даётся. Как же тогда сюда-то добрались? По животу и спине пробегает пугливый холодок. Что-то здесь не чисто. Только вот что? Вдруг Тем-что-в-форме и правда захотелось развеяться? Веселиться как квартальные они не умеют, вот и сидят у филистеров… И все же странно это. Тревожно и опасно, как ядовитый порошок, спрятанный среди приправ. Пьеро крепче сжимает руку Якова, тот едва заметно кивает ему. Они проходят через переулок так быстро, как это позволяют приличия. Один из Тех-что-в-форме приветствует их, прикладывая к каске два пальца. Документы никто не проверяет. Переулок кажется страшно длинным, но все же заканчивается. Уже заворачивая за угол, квартиранты слышат за спиной в некотором отдалении неосторожный стук ботинка по мостовой. Он повторяется снова через некоторое время. Яков не оборачивается, словно у него глаза на затылке, но по его виду становится понятно, что за ними — хвост. Пьеро, не удержавшись, бросает взгляд через плечо — и видит две статистически порядочные тени, следующие за ними на некотором отдалении. — Не посмеют, — негромко и, кажется, случайно произносит Яков. Облик его снова меняется — ещё не вполне уловимо, но Пьеро понимает, на кого сейчас собирается стать похожим Хозяин Квартиры. Ещё недавно светлые с проседью волосы как будто темнеют и делаются короче. Впрочем, через мгновение, если не стараться, уже и не вспомнишь, что когда-то было по-другому. Филистерский Квартал заканчивается. Начинается нейтральная зона, постепенно переходящая в Улицу Торговцев Колдовством. Там можно укрыться, хотя бы в лавке Рики-Тики-Тави… Приблизившиеся было, фигуры Тех-что-в-форме несколько отдаляются, делаясь размытыми и колеблющимися, словно мостовая вокруг них раскаляется. Облик их стремительно преображается. Начищенность ботинок и тусклая стальнистость шлемов становятся нарочитыми. Спящие ножи темнеют на широких ремнях. С некоторым трудом они все же начинают нагонять квартирантов. Шаг обеих пар почти переходит в бег. На очередном перекрёстке Пьеро очень явственно слышит за спиной шелест какой-то бумаги — и тут Яков срывается из шага в могучий прыжок, подхватывая с собой и подопечного. Прыжок, оказывающийся, к тому же, удивительно своевременным: они едва успевают отойти чуть в сторону, прежде чем на перекрёсток, перекрывая дорогу, вылетает окрашенный в апельсиновый цвет грузовик. Такие Пьеро видел только в некоторых книгах и знал, что на них возят или солдат, или заключённых… И обычно не красят в такие цвета. В кузове грузовика открывается дверь, склепанная из толстых стальных листов, изнутри выдвигается приступка. В проем торопливо высовывается Франт, оглядываясь по сторонам, — Забирайтесь, живо. Как знал, что не надо спешиваться сегодня… *** Дверь захлопывается, отделяя их от сумрачной улицы и Тех-что-в-форме. В салоне горят желтоватые лампы, защищенные решётками. К стенам прикручены койки, возле которых маячит угловатая плита. Но наибольшее внимание Пьеро привлекает клетка с толстыми прутьями, неприятно выделяющаяся из общей обстановки. Дверь в неё закрыта, хотя внутри и пусто. Видно здесь и дожидаются своей участи те, за кем охотятся Ловчие. — Они уходят, — констатирует из кабины Кожаный, с некоторым трудом выглядывая в салон, — Что хотели-то? — Черт их знает, — пожимает плечами Яков. Видно, что он порядком устал от сегодняшних злоключений. Пьеро тоже чувствует утомлённость, но ее перекрывает эйфория, вызванная чудесным спасением от Тех-что-в-форме и, что не менее ценно, возвращением Франта. Ему хочется рассказать все новости последнего времени и поделиться своими тревогами, но Франт уже все знает и, к тому же, сам встревожен чем-то, как ни старается выглядеть по своему обыкновению непринуждённо. — Пошли в кабину, — улыбается он, — Якову лучше пока побыть одному. Хозяин Квартиры благодарно кивает. Пьеро тоже охотно соглашается — не каждый день представляется шанс побывать в таком интересном месте. Грузовик движется плавно, с утробным урчанием. Узкие окна с заглушками похожи больше на бойницы — в сущности, другого назначения у них и нет. Толстое лобовое стекло поделено надвое мощной стальной рамой, по которой Франт любовно проводит рукой. На торце рамы чернеет рычаг с массивным навершием. Его Ловчие сразу же предупредительно просят не трогать. Такая осторожность несколько коробит Пьеро, но обижаться ему некогда. Куда интереснее наблюдать через стекло за тем, как плывут по бокам казалось бы знакомые дома. С высоты кабины Квартал кажется другим — невольно создаётся ощущение, что они путешествуют по затопленным улицам на странном корабле. Крепкие руки Кожаного ворочают здоровенный руль, заставляя машину вплывать в узкие переулки, заглядывая лучами фар в чужие окна. Квартальные щурятся и расступаются, давая дорогу — такие грузовики здесь редкость и не идут ни в какое сравнение с убогими фургонами Муниципалитета. Пьеро окончательно расслабляется — куда проще и приятнее сейчас оставить все страхи и беды позади ради хорошего момента. Грузовик оставляют в тихом дворе через дорогу от Квартиры, чтобы был под рукой. Несмотря на всеобщую усталость, почти сразу же устраивается застолье — так уж повелось, что приезд Франта не обходится без небольшого праздника. Собираются в этот раз на старой кухне на первом этаже Квартиры, где от кулинарной утвари осталась по большей части только огромная печь, которую давно уже не топят, но все же регулярно чистят от пыли. Граф выставляет свои пряные закуски, заготовленные по случаю возвращения переговорщиков, Канюк приносит какую-то совершенно необыкновенную настойку, которую все опасаются пробовать. Франт и Кожаный опустошают дорожные сумки, добавляя на стол хрустящие промасленные пакеты сухофруктов и солёных орехов. Рики-Тики-Тави, не способный пропустить появление Ловчих на горизонте, приходит с пустыми руками и долго извиняется. Кругом царит шумная суматоха — что-то носят и переставляют, ищут какие-то тарелки и чашки, вилки и ножи. Ко всему прочему добавляется ещё и необходимость переселить Фею со второго этажа — хромой Ловчий перебирается в заброшенную комнату на четвёртом, причём делает это удивительно быстро и, к тому же, успевает спуститься к столу с невесть откуда взявшейся тростью вместо привычного дребезжащего костыля. Пока все едят и пьют, не звучит ни единого слова о Переделе, даже Безымянному неловко спрашивать о том, как прошёл визит Якова и Пьеро к Стерху. Потихоньку в воздухе распускаются застольные лихие песни, бренчит на гитаре Великий Зрячий. Разве что Франт не травит байки — но от этого явственно страдает только Рики-Тики-Тави, надеявшийся в очередной раз причаститься к чужому ремеслу. Под конец, когда приходит конец и соленьям-копченьям, и фруктам, и даже настойке, оказавшейся вполне порядочной, Яков гасит электрический свет, остаются только цветные графские свечи. Застольные песни как-то сами собой перетекают в одну единственную, общую. Это старая песня, старая и негромкая. Никто толком не помнит ее слов и нот, но Великий Зрячий все же наигрывает ее своими всевидящими пальцами, а остальные подхватывают. В ней поётся о минувшем, настоящем и грядущем с одинаковой степенью спокойствия. Простые слова, выводимые чуть хрипловатыми голосами, словно рисуют в темном воздухе кухни огонь, ветер и вечный песок, фигуры героев и путников, бредущих невесть куда и борющихся за то, что кажется им верным. Под конец все устают окончательно и замолкают, так что в свечном сумраке остаётся один только голос Канюка, в забытьи выводящего что-то вроде романса, пахнущего степной травой и серебряными звездами: Извивается путь в тёмной бархатной мгле, Шелестят шелковистые травы, Тихо скрипнет весло на седом корабле, Пришвартованном близ переправы. Озаряет тропу смутный призрачный свет, На столбе шепчет череп змеиный. Время дальше идти — здесь не сыщешь рассвет, А дорога в ночи будет длинной... В этот раз он даже не пугается своей «оплошности» — только тихо встаёт и уходит, допев. Постепенно расходятся и остальные, унося с собой пустую посуду и спокойные мысли. Пьеро с грехом пополам провожает Безымянного до его комнаты и сам едва успевает добраться до кровати. Сон все-таки находит и на него, несмотря на все отговорки. Хватает мягкой тяжёлой лапой и пеленает в неразрываемые дремотные путы. Пьеро снится что-то совершенно невразумительное и смешное. Что-то сутолочное и бестолковое мелькает вокруг. Пестрые узоры и фигуры выстраиваются в причудливые картины, сменяют друг друга — и вдруг исчезают начисто, оставляя его одного. Кругом прохладная звёздная ночь и рыжий песок. В небе круглыми фонарями маячат три луны. Красная, зелёная и чёрная, похожая на приклеенный к небу картонный кружок. Под ногами — проржавевшие рельсы со шпалами, пропитанными пахучим мазутом. В воздухе разливается тихий шепот неведомого языка, которого Пьеро не может понять, но который кажется ему смутно знакомым. Может и не шепот, а шелест тысяч и тысяч чьих-то крыльев — кто знает? В Переграни все изменчиво. Осознание того, что он здесь — в месте, окутанном тайной и загадкой, лежащем между мирами, приходит как-то само собой, словно так и должно быть. В голове всплывает недавний бредовый полет по калейдоскопу странных мест, произошедший в подвале — Перегрань мелькала и там. Бесконечно спокойная и тихая. Беззвучно перетекает песок, рыжим ковром накатывая на рельсы. Воздух похож на тонкое покрывало, сотканное из смутных призрачных нитей. Пьеро бредет медленно, наступая босыми ногами на шпалы, оставляя в тонких песочных насыпях недолговечные следы. Его тянет куда-то вперёд, сквозь призрачные воздушные занавеси — там вдалеке виднеется знакомая невысокая фигура с чуть отросшими волосами. Безымянный? Пьеро силится сократить расстояние, догнать его — но все без толку. Словно совершенно невозможно идти по шпалам быстрее, чем неторопливым шагом. Не слышно среди песков ни окрика, ни свиста. Перегрань не любит суеты. В какой-то момент на горизонте возникает рыжая отвесная стена высокого плато. Скалисто-неприступная, она медленно приближается, словно призванная наконец задержать Безымянного. Пьеро вздыхает с облегчением, но лишь для того, чтобы с удивлением замереть: Безымянный исчезает, будто пройдя сквозь твёрдый кремень, в который упираются ржавые пути. Для Пьеро стена так и остаётся непроницаемой. Он пробует лезть вверх, но срывается: камень то слишком гладок, то до крови впивается в руки, не давая удержаться на отвесной поверхности. Три луны задумчиво и, кажется, немного насмешливо наблюдают за его попытками. Белеющие кости у подножия, припорошенные песком, красноречиво свидетельствуют о неудачливых скалолазах, неспособных продолжить путь. В очередной раз срываясь вниз с высоты своего роста, Пьеро приземляется в зыбкий песок между шпал… И просыпается. Комната встречает его теплом и знакомыми запахами, урчанием труб и потрескиванием непогашенной тусклой лампы. Пьеро ещё долго лежит на кровати, раскинув горящие руки, на которых, кажется, нет следов от его альпинистских упражнений, и пытается осмыслить свое сомнамбулическое путешествие, пусть и без особого успеха. Как бы там ни было, за оконным стеклом ему при определенном напряжении вполне четко видятся три луны, светящиеся странным нездешним светом.