Радости мук

      Уэнсдей нахмурилась, натягивая на себя тёплую кофту и разглядывая за серой стороной окна студенческой спальни тёмное небо. Как назло, за окном разбушевался небольшой ветер, разнося осенние пагоды по округе академии, а небо, плотно затянутое тучами так, что через него нельзя было разглядеть ни звёзд, ни яркой луны, грозилось вот-вот разверзнуться дождём. Как же прекрасно! Природа привлекала юную Аддамс именно такой: лишь тоскливою и немощной. Девушка, как и всякий человек, не могла отрицать её чудесного блеска, когда солнце может испепелять зелёные вершины, однако она больше проникалась перед чувствами, которые будят заброшенный уголок мрачного городка, оголённый холм, лужа, плачущая меж двух чахлых деревьев.       И как назло, в этот вечер, когда ей стоило идти на свидание с одним назойливым в плане своих чувств к ней человеком (истинно скорбное времяпровождение), погода стояла просто чудесная — самое то, чтобы помузицировать, заняться написанием романа, попутно изучая таинственную находку в виде дневника. Да и теперь вокруг стояла приятная тишина, — её взбаламученная соседка по комнате съехала, однако, за утренними сборами на занятия, Уэнсдей должна была признать, было немного тоскливо, да и её помощник в лице руки привязался к Энид.       Уэнсдей тяжело вздохнула, наблюдая за тем, как Вещь устроился на её письменном столе, весело перебирая и постукивая пальцами по дубовой поверхности. И казалось, что, если бы у него, конечно, были глаза, то в данный момент он мог бы многозначительно на неё поглядывать, — от этого черноволосая лишь хмурилась ещё больше, пока слова, что до этого она пыталась сдерживать, не вырвались из неё недовольным тоном:       — Это всего лишь жест благодарности и не более, — скорее Уэнсдей утешала себя, нежели чем пыталась осадить своего слишком радостного помощника.       Ей не было свойственно падать духом, ведь проигрывать черноволосая не привыкла. Доводя любое дело до конца: будь то очередной эксперимент над чьим-то мохнатым телом, или — семейный ужин, полный никому, то есть ей, ненужных рассуждения и чувств, — Уэнсдей записывала это в свои личные победы, которые приносили ей несравнимое удовольствие, ведь только так ей открываются все краски холодного и неприютного мира. И она была не против жить в параллельном — мире, изощрённой фантазии, капризов, изысков, без надоедливых людей, и кажется, у неё вполне получалось, пока девушка не приехала в Невермор.       Странное место, вмещающее в себя странных людей, не могло не всколыхнуть в ней все те чувства и эмоции, которые заставляли её, словно ищейку, следовать запаху интриг и тайн, — вот бы только ещё эти чудоковатые люди не мешали ей разгадывать секреты академии… Затягивая на своих чёрных ботинках шнурки покрепче, девушка внешне оставалась спокойной, хотя постоянно закусывала внутреннюю сторону щеки. Свидание… Да какое свидание, когда по округе разгуливает убийца, грозящийся перебить изгоев и сжечь академию? Однако, это вполне в стиле самой Аддамс — когда окружающий мир горит, аки агнец, самое время «насладиться» всеми прелестями жизни.       Не то, чтобы ей были чужды понятия о любви: у неё прекрасная семья, в которой понятие о нежных чувствах, пусть и в своей, индивидуальной, такой не похожей на иные, выражалось весьма ярко. Её родители были тому прекрасным примером, — хотя Уэнсдей порой казалось, что это всё было чересчур. Постоянно хотелось закатывать глаза и выворачивать язык от тошнотворных порывов, вызванных каким-то диким смущением и непониманием наглядного проявления страстной любви родителей. Но они с младшим братом привыкли: Пагсли как-то всё время пропускал это мимо своих глаз, а Уэнсди теперь глядела осуждающим взглядом, которым, однако, можно было испепелить прямо на месте.       В какой-то момент юная Аддамс поняла, что ей повезло: кошмаря своего младшего брата и его обидчиков в одной из очередных школ, которую им пришлось сменить из-за садистских (Уэнсдей считала их лишь проявлением шутки) наклонностей, девочка заметила, что не всем детям повезло с родителями, — и, кажется, её жизнь сделалась чуточку приятней от осознания этого факта.       Сама же черноволосая никогда не думала о любви по отношению к себе (кроме родительской, конечно), и внезапно появившийся в её жизни Тайлер Галпин, сын шерифа Джерико, внёс небольшие коррективы. Нет, она вовсе не размякла под надоедливыми потугами кудрявого парня, просто, кажется, в жизненные установки нужно было выписать более мягкие правила к окружающим. Ведь так?       Хотя и здесь она не могла внутри ехидно улыбаться всякий раз, когда в кафе за очередной порцией эспрессо, Уэнсдей замечала недовольные взгляды посетительниц на себе, потому что Тайлер постоянно зависал рядом с ней, стараясь разговорить её на более отвлечённые темы, чем поимка убийцы, например, позвать на свидание. По началу черноволосая не совсем понимала такого рода взгляды: обычно на неё смотрели с ужасом и недовольством, стараясь поскорее пропасть из её поля зрения, — однако же, будучи рядом с Тайлером, девушка ощущала огромную волну презрения и зависти. И это стало очередной небольшой загадкой, в ворохах которых она любила копаться, чтобы постигнуть правду.        И вскоре девушка, кажется, поняла причину. Изредка, когда им удавалось увидеться с Тайлером, Уэнсдей стала замечать глубину его голоса, от которого появлялось ощущение руки, тянущей её где-то внутри сверху вниз, поэтому черноволосая постоянно отводила взгляд, чувствуя что-то странное, родившееся внутри и распространившееся по ногам, становившимися почему-то мягкими. А если всё же ей приходилось смотреть на парня, Аддамс замечала в его глазах мелькающие огоньки, которые, казалось, подмигивали задорно лишь для неё.       И всякий раз, когда Уэнсдей слышала: «Пойдешь со мной на свидание?» — она несколько дольше, чем обычно разглядывала своего собеседника, вперив в него свой взгляд, чью глубину, кажется, нельзя было измерить. Девушка могла разглядеть что-то похожее на самое худшее из притворств всего человечества: плескающуюся надежду, ласку (наверное, любовь?), — и от этого ей становилось совсем не по себе. Не утешал её и внешний вид Тайлера, что был похож на огромную собаку (ведь парень был выше её почти в два раза!) с большими глазами-бусинами, которые при каждом моргании увлажнялись всё больше, выдавая какую-то побитую верность и веру. Тогда черноволосая со снисходительным презрением отвечала: «Не занимайся ерундой, Тайлер», — коротко и ясно.       На таком ответе Уэнсдей допивала свой стакан кофе и, в последний раз обведя взглядом уродство всех недовольных посетительниц, выходила прочь. После такого обычно не было никакого желания навещать городскую кофейню. Ей бы хотелось побыть одной: словно законсервироваться в могильной обстановке, недвижимой на кладбище птиц и людей, — однако убийца не дремлет, приходилось возвращаться в шумную академию.       Но, кажется, с каждой просьбой сына шерифа о свидании, юная Аддамс начала сдавать свои крепкие бастионы. К тому же Тайлер за очередной помощью припёр её к стене, не оставляя и шанса, поэтому сейчас, ощущая будто бы давление острия скальпеля на своей шее, она плелась по тёмным коридорам академии по направлению к склепу.       Свидание в склепе — весьма заманчиво! Изгибающиеся мрачные романские аркады, суровые и сосредоточенные полукружные своды, тяжёлые арки, образующие скелет здания, и тот самый запах, что подобен месту своего обитания, — медлителен и полуночен, он стелется лишь во тьме, движется лишь в унылых сумерках склепов, — запах великой смерти! Вот только сам курган Крэкстоуна будил в ней неприятный холодок из-за того самого рисунка и собственных видений, поэтому её захватила унылая тоска со всеми её смутными и необоримыми припадками, — и этому Уэнсдей даже обрадовалась, ибо если она выльет на Тайлера очередное ведро токсичности, то был велик шанс, что он всё-таки не выдержит её отвратительного характера и нелюдимости: сбежит от неё, прямо как от восставшего мертвеца из-за могильной плиты, — стоило Уэнсдей представить это, как в её глазах появились смешинки, а уголки губ дрогнули в слабой улыбке.       И когда она увидела тёмный высокий силуэт на подмостках к склепу, черноволосая замедлила свой шаг, желая оттянуть тот момент, когда вновь она увидит острое мужское лицо с серо-розовыми губами, всегда влажными, что изгибаются выразительной улыбкой, и голубыми глазами под густыми светлыми бровями, ласково удивлёнными всякий раз, стоило только ей появится в поле зрения их обладателя. Уэнсдей закусила губу, — почему-то ей совершенно не нравилось её необыкновенная способность подмечать все детали в отношении Тайлера.       Оказавшись на расстоянии пары рук, Уэнсдей заметила, как сын шерифа одиноко перебирает у себя в руках единственный цветок георгина, чей бутон был черный, словно пепел только вышедший из-под горячего жерла.       — Привет, рад, что ты всё-таки пришла, — поздоровался Тайлер с привычной для него долей смущения. За всю свою непродолжительную жизнь Уэнсдей не могла вспомнить, чтобы кто-то перед ней испытывал неловкость, скорее все от неё бежали, как от огня, как от опасного хищника. Ну, а если сперва кто-то воспримет её отвержение общепринятых устоев общества и желание соответствовать омерзению мира в чёрной одежде за фриковатость, то она непременно даст им знать, что их ничтожно заготовленные доводы в виде оскорблений и подколок тщетны, и только затем будет наблюдать глаза, полные слёз, и фигуры, пятившиеся назад, словно с поджатыми хвостами, ведь методов для запугивания и пыток черноволосая знала предостаточно. Что-что, а слово у Уэнсдей было крепким, наполненным мощной непоколебимостью самоутверждения, поэтому, если кто-то решался вступить с ней в разговор из незнакомцев, то они тут же об этом жалели, ощущая несравненное чувство вылитого ушата помоев, вызванного от наглого демонстрирования ненависти к окружающим краскам.       Тайлер же со своей белоснежной улыбкой совсем выбивал её из колеи, ибо он улыбался совсем по-другому: обычно когда Уэнсди встречала ослепительное искажение губ от уха до уха от окружающих, она замечала в этом жесте лишь попытку показаться дружелюбными и вызвать у неё, мрачной на вид девушки, хоть долю расположения, но получался совершенно обратный эффект. Из всего своего окружения девочка могла смотреть на улыбки, мелькающие только в кругу семьи, — там не было никакого чувства притворства, да и вызваны они были шутками про смерть, яд, могилы, и прочее, что, конечно же, ей чаще всего было по душе.       — Не могу не согласиться с тем, что в одиночестве провести этот вечер, на который выпала чудная погода, было бы лучшим решением… Однако, — черноволосая забрала из рук парня цветок, едва касаясь его пальцев своими, в очередной раз удивляясь тому, какой Тайлер горячий. Наверное, это ещё один пункт из постоянно пополняющегося списка о странностях нормиса (не глупо ли, правда?).       В отличие от неё, чья бледноватость выливалось и в холодность кожи, от бариста до неприличия всегда разило жаром. В первые дни знакомства, когда Уэнсди оставалась рядом с ним в парочке сантиметров, то черноволосой было не по себе: она быстро начинала чувствовать себя изнеможенной, будто путник в жаркой пустыне, — и всякий раз когда действо случайных касаний настигало их, Аддамс ощущала, как ладони Тайлера пылали, и весь этот жар будто бы передавался ей, начиная надоедливо вспышками бить в висках. Поначалу её это жутко раздражало, да и плюсуя эту странность к надоедливому вниманию парня, ей и вовсе в какой-то момент хотелось свести их контакт к минимуму, но затем она привыкла, ибо студентка-изгой нуждалась в чьих-то руках и ногах за пределами академии (по своей жадной натуре Уэнсдей, конечно, не могла обойтись лишь только Вещью), с недавних же пор вся эта теплота не только не вызывала у неё припадков презрения, а даже начала приходиться по нраву.       Только вот и какое-то странное напряжение продолжало нарастать.       Аддамс начала рассматривать чёрный бутон у себя в руках, вертя его туда-сюда. Никогда Уэнсдей не питала особо нежных чувств к цветам, как к предмету проявления внимания, — любила лишь ядовитых представителей и их «удивительные» свойства. Сейчас же, вглядываясь в цветок, чей искусственный цвет нёс отпечаток извращённого издевательства над огромным количеством других оттенков растений, и чей бутон был непривычно взгляду слишком мясистым, девушка вдруг стала ощущать какие-то приятные волны, поступающие изнутри.       Она подняла свой взгляд, что, порой, никогда не прекращал смотреть с недовольством на окружающий мир, и встретилась с голубыми глазами, в которых плескалась доля волнения и замелькали огоньки, стоило только ей вперить свой поистине полный темноты взгляд. Кажется, это всё подкупало её намного больше, чем девчонка могла себе представить. К тому же холодный траур сумерек действовал на неё, как успокаивающее лекарство. «Будет, что будет», — пронеслось в голове у студентки.       — Давай просто пойдём уже, — пробурчала тихо она, выдыхая чуть ли не со свистом весь воздух из лёгких. — Надеюсь, этот вечер не продлиться слишком долго.       Юная Аддамс взяла Тайлера за рукав и потянула в сторону входа в обитель мрачности Крэкстоуна, однако сын шерифа лишь усмехнулся и взял её за руку, отчего Уэнсдей вздрогнула.       — Боюсь, всё не так просто, Уэнсдей, — на его губах опять заиграла улыбка, которую черноволосой захотелось в ту же секунду стереть с довольного лица парня. Девушка вскинула брови, будто бы вопрошая, и затем она услышала очередную вопиющую вещь: — Тебе придётся закрыть глаза, потому что я устроил сюрприз. Его стоит показать, как полагается. Я помогу…       Уэнсдей хотела было возмутиться, только заслышав сомнительную затею, однако совсем ничего не успела сообразить, ощущая на своём лице длинные мужские, по привычке горячие, ладони.        — Уверяю, тебе понравится, ведь я старался, и держу пари, что ты даже не догадываешься, что я там устроил, — Аддамс могла поклясться, что в этот момент Тайлер опять улыбнулся. Она же, как только перед глазами растелился мрак, а тёплые большие пальцы чужих рук начали касаться кончиков её ушей, почувствовала себя совершенно бестолково беспомощной.       — Я бы и сама прекрасно справилась, — недовольно выкинула Уэнсдей, ощутив, как парень сзади двинулся вперёд, тем самым подталкивая её, отчего его большая грудь вперилась ей в маленькую спину.       И она совсем забыла, что её ведут в склеп основателя Джерико, от упоминания которого у неё каждый раз маячит холодок на затылке. Сейчас ей стало чуточку волнительней. И совсем по иной причине.       — Осторожно, впереди порог, — ухо обожгло от голоса, вдруг ставшего на пару тонов ниже. И от этого предостережения ей лишь захотелось закатить глаза, ибо, побывав здесь впервые в поиске хоть каких-либо зацепок, Уэнсдей отчетливо запомнила каждый выступ могильника и могла пройтись по нему с закрытыми глазами без чьей либо-помощи, и резко сказанное самоуверенное: «Я знаю», — было тому доказательством.       Послышалось, как двери с грохотом отворились, выпуская за собой могильный запах, — Уэнсдей казалось, что приятней него ничего не могло быть. Пахло так, будто тысячи старинных книг превратились в шелуху, оставляя свои знания за тайной родившегося смертельного шлейфа, а также — каменными плитами, обвитыми затхлой сыростью, а самое главное — едва уловимой ноткой сгинувшей человеческой жизни, чей аромат столь мимолётен.       Полная темнота перед глазами замелькала, и Аддамс поняла, что в склепе не было темно, как раньше. Тайлер, аккуратно сопровождающий её сзади, придерживая девчонку за спину, остановился.       — Ты готова? — спросил он. Студентка в тот же миг захотела сбросить со своего лица чужие руки, дабы избавить себя от таких глупых вопросов, но сдержалась, зажимая руки в кулачки и лишь кивая в ответ.       Раздражение, накопившееся за столь кроткий промежуток времени, почти слетело, стоило Уэнсдей увидеть, как мрачнота каменных плит преобразилась под огнями гирлянд, искрящимися тёплым, весьма уютным желтоватым цветом. В центре, на полу у могилы Крэкстоуна был расстелен плед, а на нём расположись корзинки с поп-корном. Рядом громоздился покосившийся проектор. Галпин, стоявший всё то время, пока девушка разглядывала обстановку, позади неё, затаил дыхание, ожидая какой-либо реакции.       — На повестке фильмы ужасов? — наконец спросила Аддамс, проходя вперёд, совершенно не оглядываясь на бариста, и Тайлер негромко выдохнул скопившееся напряжение, принимая этот вопрос за то, что его странной даме сердца украшенный склеп пришёлся по душе.        — Не совсем, — улыбнулся парень, предвкушая реакцию Аддамс на свой неординарный выбор фильма для их совместного просмотра.        — Все нынешние фильмы ужасов — полная отсебятина, а отсебятиной меня не привлечь, — Уэнсдей вздёрнула свой нос, свойски присаживаясь на уготованный плед, отодвигая от себя корзинку с поп-корном, — данный вид сладостей никогда не был ей по душе.       Тайлер мысленно потёр ладони, выключая всё непродолжительное волшебство горящих гирлянд и заводя проектор, который тут же ярко загорелся, откидывая огромные тени на стены склепа от мерцающего белого света катушки.       Как только Галпин присел рядом с миниатюрной девчонкой, удобно устроившейся на полу, предвкушающей разнести заготовленный ужастик в пух и прах, послышался слишком удивлённый вздох, даже для Уэнсдей.       «Блондинка в законе», — высветилось название на экране, а в ушах заиграла музыка, которую обычно любила слушать Энид: такая же слащавая и слишком приторная.       Лицо Аддамс преисполнилось отвращения и мерзости, пока её черные глаза продолжали с тяжестью вглядываться в полотно, служившее экраном. Она смерила слишком довольного Тайлера негодующим убийственным взглядом и отвернулась обратно. Её тело, ранее расслабленное, вдруг окаменело, девчонка поджала под себя колени, обнимая их.       — Это будет поистине страшный фильм, уверяю тебя, — Тайлер откинулся назад, а черноволосая лишь тяжело вздохнула.       Такого рода пытки ей совершенно не нравились, хотя она должна была отдать должное Галпину — он был на верном пути, запомнил о том, что ей нравится, хотя рядом с такой, как она, мрачной и тёмной, навряд ли получится забыть о странных пристрастиях и увлечениях.       Это кино бариста видел уже, кажется, десятки раз, и вместо того, чтобы снова погрузиться в уже весьма надоевшую историю, он позволил себе рассматривать рядом сидящую девчонку. Та, на удивление, быстро захватилась происходящим на экране, и снова расслабилась, опуская руки и ноги, совершенно не обращая внимания на него. С лица Тайлера слетела привычная улыбка, и его губы превратились в жесткую тонкую линию, в то время как из глаз пропали все искорки, сменившись тлеющим огнём.       Аддамс, несмотря на всю свою дерзость и неподступность, была красива: стройный стан, который по непринуждению хотелось обнять, глаза, как темнеющие агаты, и губы, застывшие киноварью. Сын шерифа вдруг усмехнулся, заметив, как во мрачном взгляде в очередной раз вспыхнуло отвращение от происходящего на экране.       Без какого-либо чужого давления у Тайлера с самой первой встречи с ней появилась эта странная тяга, которая постоянно брала вверх над ним. И, несмотря на всё это притяжение, сейчас он лишь робко коснулся её руки, расположившейся на пледе, и повернулся к экрану, где уже давно миновала целая половина фильма. Он был готов к тому, что его руку бесцеремонно сбросят, громко зашипев о том, как же ненавистны людские касания, однако этого не произошло. Уэнсдей продолжала смотреть фильм, будто бы и не заметив этого робкого жеста, и Тайлера это даже задело сильнее, но своей ладони он не отнял, ожидая, что черноволосая всё же заметит этот жест.       Но каково же было его удивление, когда бариста ощутил ответное касание, — Аддамс совсем непринуждённо переплела свои тонкие пальцы с его. Он снова в упор взглянул на девчонку, та прикусила свою нижнюю губу, совершенно не обращая на него своего взгляда, будто бы она вовсе не здесь, и это не её нежные касания трогают его руку. От этого жеста Тайлер отвернулся, ощущая вмиг вспыхнувшее напряжение, — это так было похоже на ту самую жажду, которая начинала с болью отзываться во всём теле, ломая его кости, только сейчас — это будоражило его совсем по иному, ведь рядом с ним была Уэнсдей, корень всех проблем и влечений.       Так они и просидели, Галпин сам не заметил, как фильм кончился, пока Аддамс не отнялась от его руки.       — Это был, пожалуй, самый мрачный фильм в моей жизни, — произнесла Уэнсдей, когда во всеобщей темноте склепа погас проектор.       — Рад, что тебе понравилось, — Тайлер подал ей руку, дабы помочь подняться, и когда девушка встала, он не отпустил её, заласкав нежную кожу.       В ней не осталось и намёка на язвительность, поэтому сейчас она лишь молча принимала все его ухаживания, пообещав себе, что подумает над своим сегодняшним поведением на свежую голову и вдали от сына шерифа, который будил в ней что-то похожее на любопытство к проявлению нежных чувств. Любопытство ведь?       Это ведь всего лишь интерес, иначе никак не объяснить то, с какой покорностью она принимает мужские касания к своему телу. Даже своей бывшей соседке по общежитию Аддамс не могла позволить простых дружеских объятий, но здесь всё было по-другому.       Сам Тайлер, кажется, перестал себя сдерживать, и вся та тяга, что копилась в нём на протяжении всего просмотра фильма рядом с мрачноватой принцессой, вылилась за какой-то край. Он вдруг крепко схватил девичью талию, сокращая вмиг между ними расстояние, и вздох удивления, который черноволосая не смогла сдержать, ударился горячей волной куда-то в подбородок бариста, — кажется, оба знали с самого начала, что просмотр фильма закончится как-то так.       Их лица стали слишком близко друг к другу, Уэнсдей начала ощущать чужое прерывистое дыхание на своих губах, — и этот жест был ей непривычен, отчего в ней самой поселилось волнение. Они стояли так несколько мгновений, не спеша почему-то слиться в долгожданном поцелуе, — Аддамс не позволял её скверный характер, а Тайлер, кажется любовался ей, смотря прямо в упор: аккуратные черты лица, волосы, всегда ровно заплетённые в трогательные косички, источающие таинственный запах, который носила она, — и он был ей под стать: такой же сложный, едва уловимый, — глаза, которые действовали на него всякий раз, как бездна, — гипнотически, головокружительно и притягательно, — и которые в данный момент от каждого моргания из-под длинных округленных ресниц веяли туманностью, и, конечно же, пухлые губы, от которых невозможно было оторвать свой взгляд при очередной встрече. Сейчас они, накрашенные фиолетовой помадой, едва подрагивали, и Галпин не смог сдержать порыва прикоснуться к бледноватой щеке и пальцем тронуть лишь самый уголок её уст.       Это заставило Уэнсдей нахмуриться, сдерживать собственное смущение становилось ей не по силам, отчего она заморгала ещё чаще и закусила губу, — это затишье перед бурей превратилось в настоящую пытку: юной Аддамс казалось, что даже демонов под елеем не так сильно пепелит, как её сейчас перед этим совершенно не вписывающимся в устои её жизни парнем. Хотелось прекратить это мучение поскорее, поэтому, самозабвенно перерывая ставшую нелепой между ними медлительность, черноволосая смело поддалась вперёд, раскрывая уста, за которыми едва успела показаться тень тёмного влажного языка.       От этого вида Тайлер и сам не сдержался: из его груди вырвался рваный вздох, граничивший с гортанным стоном, за который острый слух Уэнсдей отчетливо зацепился, посылая по её телу невиданный доселе жар. В тот же миг хватка на её талии усилилась, буквально сдавливая и впечатывая её миниатюрную фигурку прямо в твёрдую юношескую грудь.       Поначалу их губы неловко касались друг друга, со свистом пронося их горячее сбивчивое дыхание, но с каждым касанием, которые становились всё требовательней, руки Тайлера оглаживали девичье тело смелее: по началу прошлись по нешироким плечикам, затрагивая их с выступающими косточками округлости, затем опустились ниже, снова обнимая за тонкую натянувшуюся талию.       Сама же Уэнсдей совсем потерялась, и если бы ей вдруг вонзили в нож прямо в сердце, то она сочла бы эту смерть даже удачной, несмотря на то, что раньше считала эту ситуацию слишком идиотским клише, коим полнились многочисленные женские романы, хранившиеся в библиотеке поместья Аддамс, оставленные там её бабушкой в далёкой юности. Всё её тело размякло, начало таять в объятиях, обмирать словно кожа с трупа — слишком легко и стремительно, — а все потому, что, оказывается, целоваться было слишком приятным занятием. Однако, стараясь заглушить собственную податливость, сейчас черноволосая решила, что не уступит даже в этом, усиливая собственный напор и принимая с большим жаром ответные ласки.       Но когда руки Тайлера, медленно поглаживая поясницу, опустились к краю чёрной тёплой кофты Уэнсди, за которым скрывался рубеж её таких же тёмных брюк, парень вдруг остановился.       — Что-то не так? — на сбивчивом выдохе шепнула юная Аддамс, неосознанно пододвигаясь к отстранившемуся парню ближе.       — Всё даже слишком так, — в полголоса ответил Галпин, и, несмотря на свой довод, он не спешил продолжить начатое.       Поэтому девушка подняла свой затуманенный взгляд, желая узреть в глазах Тайлера истинный ответ на свой вопрос, — и тут её словно прошибло током, прямо как в детстве, когда она сначала попыталась использовать электрошокер на себе, прежде чем испытать его на своём младшем брате. По телу прошлись сотни разрядов, затрагивая буквально каждый нерв и посылая болезненные импульсы в мозг, а затем возвращаясь обратно в конечности, оседая там уже приятными будоражащими волнами. Только вот теперь у Уэнсдей ещё и в животе что-то зашевелилось, яростней расплёскивая возбуждение по её телу, — кажется, это называют бабочками в животе?       А всё из-за вида сына шерифа: таким Тайлера она ещё никогда не видела. Словно то, что он показывал ей ранее: неловкость, верный взгляд надеявшегося пса, который затрагивал её себялюбие, искрившаяся белизной яркая улыбка, — было маской, и она слетела тот час же, раскрывая истинный огонь, который был готов пожрать и её. Его брови свелись к переносице, лицо заострилось пуще прежнего, сам он сделался ещё горячей, а грудь вздымалась так, что можно было услышать, как быстро бьётся мужское сердце, — и всё это навело на Уэнсдей необыкновенные чары, и на мгновенье она впала в ступор, когда собственное сердце где-то в застенках рёбер гулко ударилось несколько раз, болезненно сотрясая грудину.       Будучи таким, Тайлер произвёл на неё неизгладимое впечатление, и, кажется, нравился ей намного больше, чем в амплуа надёжного помощника и верного пёсика.       Не успела она и опомниться, как парень вновь припал к её губам. Аддамс сморщила гримасу и впервые застонала от переизбытка нахлынувших ощущений, — на этот раз их поцелуй не был неловким и ласковым. Тайлер коснулся её языка своим, в ту же секунду оглаживая и переплетая.       Стало до одури мокро, хотелось большего.       Черноволосая вдруг положила руки на юношескую грудь, хватаясь кончиками своих непривычно тёплых пальцев за чужую футболку, тянясь ближе. В тот же миг руки Галпина осмелились забраться под девичью кофту, и Тайлер, наконец ощутив гладкость кожи её тела, укусил девчонку за губу, превращая их страстный поцелуй в настоящее зверство, ибо на собственных губах начал различаться такой знакомый вкус человеческой крови. Сама тёмная принцесса была совсем не против, открывая для себя новые грани совершенно иных удовольствий: она совсем не догадывалась, что боль можно мешать с подобными наслаждениями, которые раньше ей казались проявлением тошнотворных, ненужных чувств.       Тайлер бы обязательно подхватил её за бедра, сжимая их, легко водружая ношу в свои руки и припирая к стенке, только вот совсем рядом резко послышался гулкий лай собак, какой-то треск и громкие возгласы, среди которых парень не смог различить голос своего отца.       В этот момент Уэнсдей будто облило кипятком, и она, ошпаренная, отскочила, вытирая рот рукавом кофты. В склеп ворвались полицейские Джерико во главе с шерифом, который завидев своего сына в компании ненормальной студентки ненавистной академии в весьма компрометирующем виде, непонимающе уставился на раскрывшуюся картину. Повсюду висели приятно мигающие огоньки, на полу был расстелен плед, а где-то рядом маячил старенький проектор, который уже едва доживал свой срок.       — Какого хрена…       Тот вечер закончился тем, что Тайлер тайком проводил её до Офелия-холла. В тот момент на улице пахло сыростью, — значит, находясь, на свидании Уэнсдей пропустила всё чудо дождя. Но кажется, её это совсем не расстраивало, ей было вообще не до этого. Всю дорогу до общежития парочку сопровождало молчание, однако Тайлер смело шёл вперёд, будто отчётливо зная эти места и крепко держа её за руку, не давая развеяться теплу из девичьих ладоней. Аддамс чувствовала, как поцелуи до сих пор адским пламенем горят на её опухших до боли губах. Мозг стал постепенно включаться, наводя в сознании черноволосой штормовые тучи. Галпин оставил её, будучи уже более спокойным, и вновь принявшим на себя личину добродушного парня: он поцеловал её в щёку с благодарностями за прошедший вечер, и скрылся во мраке наступающей ночи.       Сама черноволосая долго не могла уснуть. Она в мельчайших подробностях воскрешала у себя в памяти все детали: когда захватывает дыхание, а тело волнительно напрягается от нарастающего возбуждения, а самое главное — преобразившееся лицо сына шерифа, его воспламенившийся огонь и палящую по-звериному страсть, побуждающую отдаться телом и душой… Поджимая под себя ноги, ощутив меж ними уже знакомый жар, Уэнсдей совершенно точно поняла, что Тайлер что-то скрывает, и она намерена выяснить это уже в самое ближайшее время.