***
Чонгука принимают обратно в компанию, и он сам не замечает, как близится середина второго курса. Он вновь посещает университет, по вечерам подрабатывает курьером, а по выходным навещает родителей. Его жизнь возвращается в привычное русло за исключением того, что ему всё также больно, но он не может позволить себе расклеиться. Они с Тэ очень тесно общаются, и на смену депрессивной фазы приходит маниакальная. Теперь он хватается за любую возможность провести вместе как можно больше времени. Ему больно, но с Тэхёном не так сильно. В моменты ясного ума Чонгук думает, что это похоже на то, чтобы добровольно засунуть руку в костёр, нежели позволить себе сгореть заживо в горящем здании. Меньшее из зол, но всё равно ничего хорошего.***
— Зачем столько шариков? — возмущается Юнги и пытается отдышаться. А затем злится и пинает уже надутые шары. — Курить меньше надо, — умничает Хосок, за что ему тут же прилетает шариком по голове от Юнги. — День рождения Сокджина, а страдаю я, — выдыхает Мин и берётся за следующий шар. — Я нашёл колпаки, — в комнату влетает счастливый Чимин со стопкой праздничных колпаков. — Давайте заставим Джина надеть их все? Юнги кидает в Чимина шариком. Кажется, у него появилось новое увлечение. Чонгук сидит на полу перед журнальным столиком и выводит на плакате буквы, которые складываются в поздравление. — Почему мы просто не можем напиться? — ноет Намджун, расставляя закуски на столе. — Потому что Тэхён с Джису ещё не принесли алкоголь, — отвечает Чимин и подходит к Чонгуку, заглядывая через плечо. — Гуки, ты сейчас кляксу поставишь. Чонгук отмирает, убирает излишки чернил и продолжает писать. Ему стоило давно привыкнуть, но никак не получается. Как бы он ни пытался. Эта невзаимная любовь разрастается в нём раковой опухолью, с каждым днём в его теле появляются новые метастазы. Он умирает: медленно и мучительно. Им где-то вычитано, что большинство любовных несчастий сравнивают с сердечными заболеваниями. Чонгук же считает иначе: сердце просто орган, перекачивающий кровь, он не имеет ничего общего с любовью. Лёгкие — другое дело. У него туберкулёз из-за Тэхёна. Он задыхается. Бьёт со всей силы по груди, ставит синяки, ломает рёбра, но продолжает задыхаться. Не зря же от туберкулёза умерли Кафка и Шопен: любовь разбила их иммунитет, ласково пуская плющ хвори медленно обвивать их лёгкие, чтобы потом сжать и больше не отпускать. Задыхаться в ожидании агонии и последнего вздоха. И Чонгук лучше убьёт свои лёгкие раком от сигарет, чем туберкулёзом от любви в порывах жуткого кашля. — Мне нужен перекур, — он откладывает кисть и бредёт на балкон. Квартира Чимина ему почти как родная, он знает тут каждый угол и каждого паука в нём. Открытые окна впускают холодный воздух и Чонгук жадно дышит, в попытках подавиться и умереть, но лишь чувствует, как начинает кружиться голова. Он присаживается на небольшую софу и хлопает по карманам в поисках пачки сигарет. Когда он делает первую затяжку, то всё кажется не настолько плохо, но когда он выдыхает, то всё становится опять хуёво. Чон прикрывает глаза и призывает себе собраться. Ему ещё весь вечер наблюдать за ними. Дверь балкона приоткрывается и на пороге показывается Хосок. Он молча садится рядом, и Чонгук протягивает ему открытую пачку сигарет. — Как давно? — Хосок чиркает зажигалкой, прикрывая её ладонью от ветра. — Что? — Чонгук стряхивает истлевший табак в пепельницу. — Я вроде не похож на дурака. — Чон смотрит на него так пристально, словно забирается под слои кожи, разрывая один за другим. — Если ты думаешь, что это незаметно, то у меня для тебя плохие новости. Хосок падает на спинку софы, задирает голову к потолку и выдыхает черничный дым. Он выглядит расслабленным, но, на самом деле, он абсолютно напряжён. Как лист железа. — Я был на твоём месте и понимаю твои чувства, но это не конец. — Чонгуку хочется засмеяться, но ком в горле не даёт даже вздохнуть. — Любить друга, который, помимо этого, ещё и натурал, — самое неблагодарное, что ты можешь для себя сделать. Хосок тушит скуренную до фильтра сигарету и кидает её в жестяную банку с окурками на другой стороне балкона, игнорируя стеклянную пепельницу перед ним. Он поправляет волосы под шапкой и так же молча уходит, как и приходил. Чонгук сидит не в силах пошевелиться, догоревшая сигарета неприятно обжигает пальцы. Он ругается матом, кидает окурок в пепельницу и хочет спрыгнуть с балкона, но вместо этого идёт обратно в квартиру. Намджун с Чимином на кухне, Юнги увлечён последним шариком, который нужно надуть, Хосок не сводит с Мина сверлящего взгляда, а его напряжёнными скулами можно перерезать себе горло.***
Чонгук поднимается по лестнице, наблюдая через огромные окна, как валит снег. Он вздрагивает от того, что по-прежнему ещё не согрелся после перекура на улице без верхней одежды. Несколько снежинок тают в его волосах и в капюшоне худи, вынуждая повторно вздрогнуть. — Ты похож на взъерошенного воробья, — со смешком подмечает Тэхён, восседая на широком подоконнике с книгой в руках. Неосознанно Гук засматривается на это произведение искусства, от которого сердце тает не хуже снежинок. Кудри Тэхёна красиво подсвечиваются белым природным полотном за его спиной, а он сам сидит в тёплом кремовом свитере и кофейных брюках. Это явно глюк, хоть он давно не принимает. Нельзя быть таким нереалистичным, таким до чертей идеальным и таким не его. Ким Тэхён — ёбаное божество. — На себя посмотри, — беззлобно отвечает Чонгук, подходя ближе. — Чего забыл тут? «Блядство, как же я хотел тебя увидеть». — Ваш препод — мой куратор, — Тэхён спрыгивает с подоконника и оттягивает край свитера. — Жду его, чтобы обсудить кое-какие моменты. — Задержи его подольше, у нас сегодня… — Чон заминается, чтобы подобрать более правильное слово. — Жопа? — смеётся Тэхён. — Жопа, — соглашается Чонгук. Ким кивает и хлопает Гука по плечу, а у того тахикардия и сердце бежит десятый марафон на топливе из чувств к Тэхёну. Мороз забирается под тёплую кофту и иголками вонзается в кожу. Он тянется к переднему карману рюкзака. — Тэ, дай руку, — просит Чонгук, что-то энергично ища в рюкзаке. — Зачем? — вопрос кажется для галочки, потому что он всё равно протягивает руку. — Надо, — кратко произносит Чонгук и на секунду замирает, касаясь холодными пальцами рукава свитера Тэхёна, чтобы приподнять его наверх. Ким неожиданно тянет руку обратно к себе, стряхивая рукав, но слишком поздно. На его запястье тонкая бежевая лямка от женского бюстгальтера. Очередная чужая метка. Будто они ёбаные животные. Тошно. — Другую, — грубее привычного хрипит Чонгук и сам перехватывает руку. В этом жесте больше нет той нежности, которую ему так хотелось передать. Гук аккуратно и невесомо перевязывает запястье Тэхёна красной нитью, стараясь не поднимать на него взгляд. — Это тебе. Не снимай. «Не снимай, не убивай напрасно». — Красная нить? — Ким поднимает кисть к лицу, рассматривая запястье. «Я так хочу привязать тебя к себе и ни с кем не делиться. Так хочу верить, что наши жизни связаны такой же красной нерушимой нитью. Она не должна порваться, ни за что в этом мире», — взволнованно перебирает мысли Чонгук. В реальности его хватает лишь на молчание. Трель звонка, оповещающего о начале занятий, спасает Чона от неловкости и отсутствия объяснений своих действий, поэтому он срывается в аудиторию, бросая напоследок напоминание о задержке профессора как можно дольше.***
Чонгук теряется в собственных чувствах: он захлёбывается, тонет, задыхается и идёт ко дну. Если бы эту хворь можно было бы вырвать с корнем, то он бы так и сделал. Ему кажется, что его первая осознанная любовь — кошмар наяву. Очень трудно хранить в себе такие разрушительные чувства больше года и не принимать никаких попыток спасти себя. Сначала он считает, что заслуживает всего того гнёта, что валится на него, потом ищет способ забыться, а сейчас ему просто больно. Он хочет, чтобы это прекратилось. Уже не важно: ответит ли ему Тэхён или пошлёт нахуй — ему нужно это вырвать из себя. С корнем. И он не может придумать ничего лучше того, чем признаться в этот новый год. Другу, который в отношениях. Чон явно не блещет умом. — Эй, ты чего завис? — Джин подходит со спины и кладёт подбородок Чонгуку на плечо. Он никогда не привыкнет к спонтанным приливам чувств Сокджина. — Я, если честно, думал, что ты, как Хосок с Тэхёном, найдёшь оправдание, чтобы не приходить раньше для украшения квартиры. Чонгук хмыкает и отходит за очередным украшением. Ему и правда до одурения не хочется тут быть, но навязчивые мысли настолько громко вопят внутри, что он почти лезет на стену, а старые способы заткнуть голоса в голове под негласным запретом. Больше никаких маленьких смертей, чтобы пережить клиническую. Больше никаких костров, чтобы спастись от пожара. — А Юнги? — Чонгук присаживается около картонной коробки, аккуратно сдирая скотч. Ему иногда стыдно перед родителями Чимина, которые в постоянных разъездах, за использование их квартиры как безопасного притона. — Да и Намджун опаздывает. — Юнги сразу сказал, что не хочет ничего украшать и придёт только вечером, — Ким улыбается и идёт за ещё одной коробкой в углу комнаты. Судя по размеру, в ней новогодняя ель. Искусственная, как и всё вокруг. — А Намджун сейчас в магазине со списком того, чего мы не успели купить. — И лучше бы ему там задержаться, — Чонгук говорит это без злости, просто как мысль вслух. Никому бы не хотелось украшать квартиру, когда над тобой стоит грозный двухметровый амбал, постоянно поправляющий очки и делающий замечания. Там криво, там косо, там угол опущен, а вот тут цвета не сочетаются. В прошлый раз это был ад, поэтому они освободили Намджуна от всех организационных работ для сохранности своих же нервов. — Ты не выглядишь так, будто готов праздновать, — Джин кажется немного взволнованным. Он, как старший, вечно за всех переживает, если не поглощён работой или играми, что случается редко, особенно в последнее время. — Я просто ещё трезвый, — отшучивается Чонгук и вспоминает, что до прошлого дня рождения Чимина вообще не пил. Любовь — вот что на самом деле ломает человека. Сокджин подходит к Чонгуку и быстро заматывает его в новогоднюю мишуру. Гук протестует, матерится, но разорвать украшение всё же не решается. А когда Джин завязывает бантик в районе его лодыжек и от смеха падает на пол, то Чонгук позволяет себе засмеяться. Громко и искренне. Он так давно этого не делал, что эти чувство и звук кажутся инородными и чужими. Это по новому кругу ломает рёбра, которые когда-то сломались и неправильно срослись. Входная дверь хлопает, Сокджин и Чонгук одновременно оборачиваются, чтобы выглянуть в открытый коридор и увидеть, кто пришёл. На мягком коврике у порога мнётся румяный после мороза Тэхён. Его щёки и нос яркого спелого оттенка, кудри выбиваются из-под светлой шапки, на мягком пальто ещё нерастаявшие снежинки, а на лице самая светлая улыбка. Чонгуку тяжело дышать, его бросает в жар, и ему не верится, что можно быть таким, как Тэхён. — Я всё же решил прийти вам на помощь. — Ким раздевается, собирает влагу с верхней одежды и — с коварством в пылающих зрачках — бросается на выходящего из кухни Чимина. — Ёб твою мать, Тэхён! — орёт Чим и пытается отскочить от Тэ, который мокрыми холодными руками забирается под свободную футболку Пака. — Та отвали, холодно, пиздец! Тэхён громко хохочет, обнажая свою фирменную квадратную улыбку, а Чонгук совсем забывает, в каком глупом положении он находится. Все мысли о низком мелодичном смехе и о том, можно ли заново влюбляться в человека при каждой новой встрече. — А у вас тут весело. — Чимин заходит в зал, переступая через свалившегося Чонгука. — Ага, — Сокджин отсмеивается и кивает Тэхёну, который останавливается на пороге, осматривая Чонгука. — Тэ, этот новогодний подарок тебе, только у меня не хватило ленты, чтобы завязать ему рот. Чонгуку хочется убить Джина, но он только пинает его ногами, словно хвостом. Он поднимает глаза, встречаясь взглядом с Тэхёном. На его лице всё ещё лёгкий румянец и милая слабая улыбка. Смущение затапливает Гука, и он не знает, откуда это покалывающее чувство где-то между рёбрами и желудком. Пристальный взгляд Кима ощущается свежим зимним морозом по разгорячённой коже. — Не волнуйся, так тоже сойдёт. — Тэ проходит в зал и присаживается около скованного Чонгука. Ассоциации прогрызают подкорку мозга, выбираясь наружу. Это уже было. — Ну что, я снова прихожу тебе на помощь? «А я снова умираю, чтобы ты пришёл». Чонгук ничего не говорит, пока Тэхён не спеша распутывает узлы, заботливо завязанные Джином. Когда вся лента кучкой собирается рядом с ним, то Чон разминает затёкшее тело и думает о том, что в комнате слишком тихо для четвёртых. Ким по-прежнему в опасной близости около него, а Сокджин с Чимином будто ничего не замечают: они в нескольких шагах достают ель из коробки и ведут себя чересчур осторожно. Это забавно. Неужели Хосок говорил правду и всё настолько очевидно? Всем, кроме Тэхёна. — Мне нужен перекур, — Чонгук поднимается и вновь бредёт на балкон, прекрасно осознавая, что сигареты остались в кармане куртки. Он садится на софу, поглаживая её, словно жену, с которой в браке тридцать лет и которая была с ним рядом в самые паршивые моменты жизни. Ему не хочется идти обратно. Может, никто не заметит, если он не вернётся? А затем взгляд цепляется за сигареты отца Чимина, и он позволяет себе украсить одну, клятвенно обещая принести целую пачку. Ночь первого января наступает слишком быстро. Чонгук вновь среди бедлама наблюдает за вакханалией, но в этот раз его желание исполняется — Тэхён разделяет с ним эту участь, и всё хорошо, но Джису, по-прежнему, прилипает к его Тэ. Это зудит под кожей. До покраснений, до царапин и до крови. — Я вас так люблю! — язык у Чимина заплетается будь здоров, а он сам уверенно ползёт на комод, сбрасывая с него вазу с цветами и фотографии в рамках. — Люблю, люблю, люблю! Чонгук одновременно усмехается и тяжело вздыхает. Нужно снять Чимина, пока он не упал, и убрать осколки. Он порывается встать, но Джису его опережает: она уходит за пакетом и половой тряпкой. А у Чонгука всё внутри горит, он так хочет предложить протереть паркет её волосами — всё равно на швабру похожа. — Снимите малого, пока он шею не свернул, — со смешком произносит Юнги, собираясь выйти покурить на балкон. — Подожди, я тоже пойду, — Хосок отставляет свой стакан в сторону и, проходя мимо Чимина, помогает Намджуну его снять. — Не давайте ему больше пить. Юнги уходит на балкон, прикрывая за собой дверь. Чонгук наблюдает за Хосоком, и как раньше он мог быть таким слепым? У Чона дёргается кадык, и грудная клетка будто проседает. Хосок выдыхает, натягивает беспечную улыбку и идёт следом курить. — Нет бы, чтобы отрубиться, как Джин, — причитает Намджун, пытаясь удержать Чимина так, чтобы тот его не укусил, потому что он не оставляет попыток поквитаться за то, что его сняли с личной сцены. — Чимин, если ты не успокоишься, то я утоплю всех твоих резиновых уточек! — Уточки? — Пак замирает в сантиметре от кожи Намджуна, которую он собирался прокусить. — Только не уточки! — Пойдём, я уложу тебя спать рядом с ними. — Ким уводит в хлам пьяного Чимина, который непонятно когда успел так накидаться, хотя ещё даже трёх часов ночи нет. Чонгук остаётся один на один с Тэхёном, и ему впервые так некомфортно. Все мысли о том, что он хочет признаться ему в чувствах, растворяются в необоснованном страхе перед человеком, который сидит напротив. — Тэхён, я неважно себя чувствую, — в зал возвращается Джису с принадлежностями для уборки. — Вы меня простите, если я пойду немного отдохну? «Простим, если ты забудешь обратную дорогу», — Чон уже даже не корит себя за подобные мысли, настолько у него всё застряло в горле. — Да, конечно, давай я сам уберу, — Тэхён поднимается с места, и то, как Чонгуку становится одиноко, не передать словами. Это та тяжесть, которую он всегда замечает. — Иди полежи в гостевой. Я чуть позже подойду, тебе что-то нужно? — Нет, — она качает головой и слегка кланяется. — Отдохните нормально, не волнуйся обо мне. Джису уходит, а Чонгук вновь может дышать, но воздуха хватает на одну затяжку, потому что с балкона возвращаются Юнги с Хосоком, из спальни Чимина приходит Намджун, а в кресле — в углу комнаты — просыпается Джин, который уснул ещё полтора часа назад и сейчас кажется протрезвевшим. Гук ловит себя на мысли, что, быть может, это знак, что лучше молчать? Но как молчать, когда душа кричит и плачет? Он не знает. Вокруг так много звуков, но в голове звенящая тишина, давящая на просевшее сердце. Чонгук тянется за вторым стаканом за весь вечер, выпивая его залпом. Последняя его трезвая мысль: «Что будет — то будет». Это начало конца. Ребята продолжают веселиться: они поют, играют в желания и пьют. Он же просто пьёт, чтобы всё-таки забыться. Джин закрывает Намджуна на балконе и наотрез отказывается его выпускать. Юнги сидит с игрушечными кошачьими ушами на голове и разрисованным лицом (стоит ли ему сказать, что маркер перманентный?). Хосок прикладывает к разбитому носу кусок замороженной говядины, потому что ему загадали пойти к Чимину и сказать, что он утопил уточек. Пак в порыве эмоций и опьянения заезжает Чону по лицу и в слезах вновь отключается. А Тэхён… Тэхёну загадали час просидеть с голым торсом, демонстрируя ещё свежую татуировку на рёбрах. Клубок запутанной красной нити. Ким никому ничего не объясняет, просто бросает, что это было по пьяни. Чонгук хочет верить, что нет. Неожиданно всё настолько сдавливает его в тиски, что становится нечем дышать. Гук откидывается на спинку дивана, прикрывает глаза и пытается глубоко и медленно вдохнуть, но в его горле будто металлическая заслонка. Это не на шутку пугает. Чонгук встаёт на дрожащие ноги и не спеша пытается выйти из зала, пока все заняты Намджуном, который показывает пантомиму за стеклом на балконе. — Боже, это будет тупо, если я так умру, — с заминками хрипит Чонгук, хватаясь за стол и присаживаясь на стул. Он ложится на сложенные руки и вздыхает. Голова идёт кругом, в горле пересыхает, а сердце сейчас выскочит из груди. Гук очень переживает, чтобы кухня Чимина не стала его могилой. Столько всего пережил, и какие отходники не ловил, но сейчас всё по-другому. Словно чересчур реально. — Ты как? — Чонгук поднимает голову, натыкаясь на взволнованный взгляд тёмных глаз. В свете фонарей за окном глаза Тэхёна кажутся абсолютно чёрными, но это не выглядит пугающе. В них столько трепета и волнения, что неосознанно он улыбается. — Подожди, сейчас. Тэ торопливо подходит к столешнице, берёт стакан, идёт к холодильнику, чтобы набрать льда, а потом к кулеру, чтобы залить его водой. Чонгук неотрывно за ним наблюдает, не оставляя попыток сморгнуть двойственность картинки перед глазами. Ким уже в футболке. Жаль. — Возьми, — холод стакана обжигает, Чон делает глотки и понемногу приходит в себя. Тэ стоит рядом с ним, упираясь поясницей в косяк стола. — Я в порядке, — Гук оставляет воду в сторону, оставляя лёд таять. — Лучше Джису проверь. Ему хочется дать себе затрещину, но даже в такой ситуации ревность прорывает себе путь когтистыми лапами, чтобы всё испортить, а следом обвинить во всём Чонгука. — Я был в комнате, она спит. — Тэхён отодвигает стул и тоже присаживается. Всё снова становится неудобным, это бесит. Жужжит в голове, скребётся на душе и свербит под кожей. Чонгуку хочется ментально проблеваться, чтобы стало легче дышать. Неловкость, повисшая между ними красной нитью, крепко стягивает горло. Тонкая нить впивается в молочную кожу с особым зверством, медленно разрывая слои кожи. — Я…— Гук замолкает, в неведении, как вообще о таком сказать. Он допивает остатки воды и встаёт, точно зная, что в холодильнике есть ещё виски. Тэхён не спрашивает, но и не продолжает. Просто молчит, и эта тишина бесприютнее бога. Чонгук игнорирует пытливый взгляд на себе. Он делает всё на автомате: достаёт бутылку, зубами отрывает акцизную марку, срывает с резьбы крышку и наливает виски в стакан со льдом. Всё для того, чтобы тут же осушить его и заново наполнить. — Ты так скоро проблюёшься или вырубишься, — между делом предупреждает Тэхён, но не делает ничего, чтобы его остановить. «Тебе от этого лучше», — думает он и делает очередной глоток обжигающей жидкости. Его пищевод горит, а желудок разъедает желчь. — Я… — Чонгук заглядывает в глаза напротив и забывает все слова, кроме «Полюби меня, пожалуйста». — Я знаю, давно знаю, — Ким сдаётся и ломается. Он вздыхает, и Чонгук, если сконцентрируется, рассмотрит, как его потрясывает. — Но… Всегда ёбаное «но». Что на этот раз? «…но мне не нравятся парни». «…но это твои проблемы». «…но ты ненормальный и тебе лечиться нужно». «…но отъебись от меня со своими чувствами, я счастлив в отношениях». Чонгук не хочет слышать продолжение, он знает все возможные вариации, потому что сам их перебирал. Он пьёт с горла и кашляет, когда горечь становится невыносимой. — Я хотел напомнить, что в зале ты проиграл мне желание, которое я не назвал, — Гук видит, как Тэхён облегчённо выдыхает, и от этого его внутренние демоны просыпаются. Ему так больно, что он отпускает поводок, позволяя адским псам растерзать Тэхёна. — Поцелуй меня. Его лицо вытягивается и белеет. Чонгук будет жалеть, уже жалеет. Но он вспоминает, как Тэхён выдохнул, когда он не признался ему в чувствах. Мерзкое желание заставить его за это заплатить щекочет гланды, и Гук больше не сопротивляется. — Ты же… — Я абсолютно серьёзно, — Чонгук толкает полупустую бутылку виски по столу к Тэхёну. — Накати, если настолько противно. Он не может остановиться. Чонгук держит в зажатом кулаке землю над ещё не закопанной могилой. — Как пожелаешь. Он слышит глухой звук удара земли о крышку гроба. Его гроба. Тэхён встаёт, медленно обходит стол, а затем наклоняется над Чонгуком, который уже ни черта не соображает, у него от такой близости рвёт крышу. Пальцы намертво цепляются за стол, он перестаёт ощущать реальность, когда запах геля для бритья Тэхёна щекочет нос. Ким вгрызается в него взглядом: его зрачки расширены, от чего чёрные глаза кажутся ещё больше. Он облизывает сухие губы и следит за реакцией Гука. За тем, как он замирает, как перестаёт моргать и, кажется, дышать. Губы Тэ так близко, что Чонгук ощущает просачивающийся между ними тёплый воздух. Тэхён отстраняется, хватает бутылку и запрокидывает её, делая жадные глотки алкоголя. Ожидаемо. И больно. Но отступать некуда — бесы голодны. Гук поднимается, выхватывает у Тэхёна бутылку и, швырнув её на стол, нависает над Тэхёном, а затем накрывает его губы своими. Виски жжётся на их губах, мешается со слюной и горестью поцелуя. Чонгук вероломно целует Тэхёна, словно вор. Он вжимается в него, проводит языком по зубам и проталкивается в полость рта. Его серёжка неприятно впивается от силы соприкосновения, но Чону всё равно. Тэхён ведёт себя как тряпичная кукла: он не пытается отстраниться, но и не проявляет никакого интереса. Это злит ещё больше. Чонгук нуждается в реакции, плевать, какая она будет. Ему нужно его вывести и задеть. Нужно причинить такую же боль, которую он чувствует сам. Чонгук отстраняется и быстро дышит, он хватает Тэхёна за загривок, вглядываясь пьяными разбитыми глазами в любимое лицо. Хочется забраться ему в грудь, лишь бы быть рядом. Хочется поселиться в нём и ломать кости по одной, разорвать нервы и перегрызть вены. Хочется любить его до потери пульса. А ещё хочется сказать: «Я не могу без тебя дышать». Но Чонгук говорит: — Можешь идти. И Тэхён уходит, совершенно не замечая, как Чонгук задыхается. Красная нить между ними натягивается, трещит и тихо рвётся.