Слова сдувает ветер

Майло Гарсия сидел на крыше своего старенького двухэтажного дома, привычно болтая босыми ногами. Кеды ему натирали, и он снял их, положив рядом с собой на замшелую, выцветшую с годами черепицу. Последние всполохи заката наконец скрылись за цветочной изгородью, и шершавое покрытие начало остывать, отдавая всё накопленное тепло июньскому воздуху вечерней Сономы. Пахло резиной, пылью и застоявшейся тишиной. Майло любил забираться сюда, садиться у самого края и провожать безликие вечера со своей смотровой площадки, откуда открывался прекрасный вид на южную часть их крошечного городка. Так и сменяли друг друга бессмысленные дни, оставляя в его памяти лишь терпкие запахи этого лета и багровые полосы заката. Однако нынешний вечер многим жителям Сономы казался поистине особенным. Вот только любитель зрелищных видов их восторгов не разделял. Событие, которому приписывались исключительность и запредельная значимость, представляло собой обычный выпускной в старшей школе Криксайд Континивэйшон похожий на тысячи других среднестатистических выпускных. Майло и сам был одним из виновников торжества, закончившим свои многолетние мучения с единственной четверкой по физике. Однако шумное подростковое сборище с попсовой музыкой, барахлящими спецэффектами, искусственно улыбающимися учителями и разбавленным пуншем специфического лилово-розового цвета не слишком прельщали его. К тому же всего один сегодняшний день отделял Майло от предстоящего совершеннолетия. Через пару часов беззаботная юность простого мексиканского паренька должна была уступить свое место взрослой жизни, затерявшись в неясных очертаниях сономских крыш. Потому выпускнику и не хотелось прощаться с ней в обществе самонадеянных умников, зазнаек «благородного» происхождения и пубертатных язв. Однако, по воле сжалившихся над ним небес, всё же существовал человек, чьё общество Гарсия мог выносить без особой неприязни. Им был Кайл Циммерманн. — Когда-нибудь эта черепица наконец раскрошится окончательно, ты проломишь крышу, рухнешь в свою комнату, скажем, вывихнув при этом кисть, — и это послужит тебе уроком о том, как принимать гостей точно не стоит. Слова всегда следовали впереди него самого — сначала раздавалась череда колких язвительных фраз, затем из окна высовывалась светлая макушка, показывалась пара вытянутых ушей, и лишь после этого выглядывала вся голова — тогда Майло мог рассмотреть его худое симметричное лицо с острыми скулами, способными рассекать терпкий июньский воздух. — Кто тебя впустил? — игнорируя едкий монолог, спросил Гарсия. Он протянул гостю руку, дабы помочь ему выбраться из узковатого окна чердачной спальни. — Как и всегда, твоя мама. Она любезно проводила меня до двери, раз уж мой друг даже не удосужился спуститься и встретить меня, — Кайл непринужденно устроился рядом, расправив полы своего новенького пиджака, и чуть помедлил, прежде чем продолжить собственную тираду. — Правда предварительно она отчитала меня. Сказала, что я patético incauto, раз бегаю по крышам в дорогущем костюме вместо того, чтобы красоваться в нём на выпускном. Понимал бы я ещё, что это значит… Не сдержавшись, Майло прыснул от смеха, из-за чего на загорелых щеках выступили крохотные ямочки: — Уверен, что хочешь знать? — Конечно! Испанские ругательства прекрасно обогащают речь. Гарсия ничего не ответил, наблюдая за тем, как насмешливые серые глаза Циммерманна сузились и засветились. — No importa… Забудь, — наконец отмахнулся Майло, когда проницательный взгляд гостя скользнул по его лицу. — И всё же, зачем ты напялил костюм, раз решил не идти на выпускной? — Через пару часов моему близкому другу исполнится восемнадцать. Как я мог пренебречь своим внешним видом? — будто оскорбившись таким вопросом, произнёс он. — Это моя дань уважения людям почтенного возраста вроде тебя. — ¡Dios! ¡Mejor cállate! — шикнул Гарсия и потянул друга за ухо так, что тонкая кожа его мочки покраснела. Кайл тут же взвыл: — Сдаюсь-сдаюсь! — виновато поднял ладони он. — Ты стар, но всё ещё энергичен. Больше никогда не буду смеяться над тобой. Будущий именинник наконец сжалился, отпустив свою жертву: — Ты по-прежнему невыносим. Наша разница в возрасте — всего месяц. В ответ раздался звук, похожий на смешок, но уголки губ Циммерманна остались неподвижны. Он замер, вглядываясь в далекие расплывающиеся круги разноцветных светодиодов, освещающих их школу в полумраке. — На самом деле, я скрыл от родителей, что не пойду… Помимо теней и отблесков по бронзовому лицу Майло проскользнуло удивление: — ¡Venga ya! Как ты мог не сказать им?! — Не хотел лишний раз тревожить. Снова решат, что у меня проблемы с социализацией… Циммерманн устало опустил голову, взглянув на носки своих белых лакированных ботинок. Конечно, никаких проблем с социализацией у Кайла не было. По крайней мере, Майло в этом не сомневался. Скорее, у самих людей могли возникнуть проблемы при общении с Кайлом. И то, лишь потому, что те позволяли собственной зависти и стереотипам разгуляться вволю. Гарсия вновь окинул друга внимательным взглядом. В вечернем сумраке неподвижное бледное лицо гостя походило на изящное каменное изваяние. Понимал ли он сам, насколько привлекательно выглядит? Вытянутые заострённые черты, аккуратный прямой нос, длинные руки и пальцы, белесые волосы — так явно давали знать о себе немецкие корни отца, что покинул Дрезден на пике своей пылкой юности. От матери же Кайлу достались проницательные серые глаза, выпирающие ключицы и очень тонкие для мужчины брови. Бывшая Мисс Додуэлл по происхождению была англичанкой, но с самого рождения жила в Калифорнии у своей тётушки, куда и забрёл однажды волей судьбы Роберт Циммерманн — её будущий муж. Выросший в семье с высоким достатком, всегда одетый в элегантные первоклассные вещи, не лишённый трепетной заботы матери, угадывающейся в каждом накрахмаленном воротничке или начищенном до блеска ботинке, Кайл Циммерманн просто не мог не приковывать к себе чужие взгляды. Майло никогда не причислял себя к ярым ценителям моды, да и единственной примечательной вещью в его гардеробе были конверсы насыщенного бордового цвета — подделка, купленная по дешёвке. Однако даже он не мог не обратить внимания на то, как прекрасно сидит на Кайле строгий голубой костюм с белыми вкраплениями, наверняка сшитый на заказ в каком-нибудь дорогом ателье. Его мать отлично постаралась. Действительно будет жаль разочаровать её. — Как давно я говорил тебе, что ты идиот? — устало вздохнул Гарсия, подперев подбородок мозолистой ладонью. Холодное лицо гостя оживилось лёгкой улыбкой. Циммерман сделал вид, что сверяет время по воображаемым часам на своём запястье: — Кажется, не прошло и двадцати минут. — Видимо, у тебя проблемы с памятью. Тогда придётся вновь прибегнуть к нравоучениям, — хозяин дома поднялся на ноги, хорошенько потянувшись и тряхнув копной непослушных тёмно-каштановых волос. — Научись ценить свой пылкий ум и хорошенькую физиономию. И, конечно же, не забывай пускать их в ход — чего добру пропадать? И да, мне нравится, когда ты сам нахваливаешь себя, так что не жди, что я скажу нечто подобное вновь. — Думаешь, я напрашиваюсь на комплименты? Улыбка Кайла стала мягче и доверительнее. Он тоже поднялся, приблизившись к другу, и Гарсия заметил, как хорошо аккуратные серебристые запонки пиджака гармонируют с его выразительными глазами цвета предгрозового неба. — Несомненно, — фыркнул мексиканец. — Ты ведь прекрасно осознаёшь все свои преимущества. Пусть другие и дальше говорят, что мой amigo задирает голову. Что же в этом плохого, когда действительно есть чем гордиться? — Ты не менее красив и талантлив, — засмеялся Циммерманн, тепло похлопав одноклассника по плечу. — Мы отличная пара. — Следи за словами, Señor perfecto. Твой образцовый аттестат мозолит глаза моей четвёрке по физике, — зацыкал Майло, потрепав гостя по волосам, из-за чего две светлые пряди выбились из укладки и упали на лоб, что, однако, никак не отразилось на привлекательности Кайла. — Ты не обязан быть идеальным во всём, — протянул Циммерманн, послушно предоставив свою прическу на растерзание. — Я никогда и не метил в перфекционисты. Моих знаний и навыков рисования вполне достаточно, чтобы укатить в Осло или Сан-Паулу и полностью посвятить себя архитектуре. Майло говорил неторопливо, вытягивал слова, будто каждая фраза оставляла на его языке приятное послевкусие. — Так что тебе я тоже запрещаю сдавать позиции. Обещай стать первоклассным врачом, — Гарсия наконец оставил волосы Кайла в покое и протянул вперёд свой крохотный мизинец, дабы скрепить их клятву. Циммеранн воодушевленно сплёл пальцы: — До встречи в Сан-Паулу, amigo. — В ответ обещаю, что и там не дам тебе спуску, — усмехнулся мексиканец, сильнее сжав чужой мизинец. — Я вытерплю это. Какой-нибудь навороченный небоскреб, спроектированный твоими руками, точно того стоит, — легко парировал Кайл. — Успешные, но не слишком зазнавшиеся и вполне себе скромные, мы будем сидеть на самом верхнем его этаже или даже на крыше, как сейчас, и вспоминать былое — например, твою четвёрку по физике. Стоило признаться, что несмотря на пафосную речь, Циммерманн слегка лукавил. Он с детства боялся высоты и потому предпочитал обходить все небоскребы на своём пути стороной — благо в Сономе их отродясь не было. Потому Кайл всегда и злился на Майло, когда тот тащил друга на крышу. Однако о своей тайной слабости Циммерманн однокласснику не рассказывал. По правде говоря, существовала ещё одна — его главная слабость, что, преисполнившись недовольством, смешно морщила нос, носила старенькую красную толстовку под цвет черепицы, никогда не укладывала буйные вьющиеся волосы, а кеды обычно ловко закидывала на спину, вместо того, чтобы обуться, ибо они натирали. Она, сама того не ведая, провоцировала Кайла на глупости, вроде лазанья по крышам в дорогом выпускном костюме, но Циммерманн никогда о таком не жалел. — В Сан-Паулу ведь и так полно небоскребов, Кайл, — оторвал лжеца от размышлений Гарсия. — А твой всё равно будет самым особенным, — без капли сомнений заявил гость, и в пронзительных глазах вновь вспыхнули огоньки. Майло долго молчал, пронзая взглядом черноту подступающей ночи, прежде чем наконец ответить: — Las palabras se las lleva el viento. Он произнёс это тихо, почти не раскрывая губ. Но слух Кайла уловил всю фразу целиком. На этот раз он не нуждался в переводе. Las palabras se las lleva el viento — слова сдувает ветер. Эту старинную испанскую пословицу Циммерманну нередко приходилось слышать от Майло, когда друг упрекал его за излишнюю разговорчивость и слишком смелые выдумки, намекая на то, что давно пора было перейти от болтовни к действиям. Кайл усмехнулся, подняв глаза к облакам, но ни одного так и не обнаружил. В темнеющем пустынном пространстве над головой вдруг замерцали мельчайшие искорки. Майло подошёл ближе к краю крыши и прищурился, вглядываясь в их изящные силуэты. С замиранием сердца он следил за тем, как взрывается небо, и шумным звездопадом разлетаются по нему гвоздики разноцветных огоньков. Кажется, школьный выпускной близился к своему благополучному завершению, равно как и сегодняшний день. — Mas vale tarde que nunca. Майло вздрогнул, различив шепот Циммерманна на испанском за своей спиной. Этот вкрадчивый бархатный голос будто просочился сквозь него, стремясь пропитать собой каждую клеточку тела. И хотя Кайл говорил с ощутимым грубоватым акцентом, по рукам Гарсии пробежалась череда колких мурашек. Он резко обернулся и зелёные глаза с коричневыми крапинками столкнулись с искрящимися серыми. Какое-то время они так и стояли неподвижно. Тогда Майло впервые обратил внимание на то, какие у Циммерманна тонкие губы. А ещё они оказались шершавыми и еле тёплыми — об этом Гарсия узнал чуть позже, когда одноклассник заботливо потянул его на себя, подальше от края крыши, и, отрывисто выдохнув, поцеловал. Небо над ними искрилось и пылало праздничными снарядами, а Циммерманн пытался усмирить апокалипсис в своей груди. — С Днём Рождения, amigo, — только и смог произнести он. И когда очередной фейерверк цветастой вспышкой прорвался сквозь непроглядную тьму, Кайл увидел, как на загорелом лице вновь выступили ямочки.