***
Роси больше не улыбался. В его глазах не было яркости. Он превратился в мешанину синяков, царапин и угрюмого безразличия, которое плохо сочеталось с мягкостью его памяти. Дофламинго всё же взял его на борт, отмыл, накормил, одел в приличную одежду. — Что с тобой случилось? Ответа не последовало. На шее и плечах появились новые шрамы, рассекающие плоское лезвие кости. При взгляде на них у Дофламинго заслезились глаза. Сердце заколотилось, но он не мог понять почему. Первой пустой мыслью было трясти Роси, пока он не скажет что-нибудь. Второй мыслью было избить его до полусмерти за то, что он ушёл. Но ни то, ни другое не представлялось целесообразным. Диаманте и Пика не могли понять, как он вообще здесь оказался. Они перестали строить теории только тогда, когда Дофламинго прямо сказал им, чтобы они заткнулись. По крайней мере, Требол молчал, хотя и висел возле каюты Дофламинго, как муха-переросток, даже после того, как перед его носом захлопнули дверь. — Я думал, ты умер, — сказал Дофламинго, намазывая мазью мелкие порезы, которые брат заработал, пытаясь проследить за ним на палубе. Их колени находились на расстоянии дюйма друг от друга, и, хотя они были за сотни миль в море и окружены мерцанием капитанской каюты, прошлое дышало между ними, как живое существо. Как только он закончил, его младший брат вздрогнул, длинное твёрдое тело сжалось в комок. Дофламинго оставил его в покое. Он никак не мог осознать, что Роси уже не маленький. Что у него теперь есть мышцы. Что у него есть шрамы. Ничего общего с тем восьмилетним мальчиком, которого он видел по кругу в течение почти шести с половиной лет. У него начала болеть голова. Дофламинго подошёл к своему столу и сделал глоток вина. — Ты знаешь, я искал тебя много лет, — сказал он в неподвижный воздух, — не могу поверить, что ты выжил. Кровать застонала, когда Роси встал и подошёл к нему, поравнявшись с ним плечами. Он уставился на бутылку вина Цезаря и медленно поднял её. — О, я бы не советовал, — предостерёг Дофламинго. — На вкус — дерьмо. Роси очень строго посмотрел на него. Роси так и сделал. Это было сюрреалистично. Дофламинго думал, что ему стало лучше, но, возможно, он просто сорвался. Может быть, это была самая грандиозная, самая изощрённая галлюцинация, которую только мог выдумать его мозг. Боже, как же болела голова. Поморщившись, Дофламинго потёр висок и рефлекторно повернул лицо к тени. Он надвинул очки и помассировал узел боли, пульсирующий между бровями. Это мало что дало. Мигрень приближалась. — Для тебя будет приготовлена каюта, — сказал он, — а завтра ты сможешь решить, каким будет твой следующий шаг. Он не сказал: «Оставайся со мной». Он не сказал: «Не уходи». Рука остановила его прежде, чем он успел снова надеть очки. Роси каким-то образом оказался перед ним и подтолкнул его обратно к свету. Дофламинго поморщился от боли и слегка прищурился, пытаясь восстановить зрение. Правый глаз болел и был странно сырым. Судя по выражению лица брата, широко раскрытых глаз, полного изумлённого беспокойства, возможно, снова лопнула пара кровеносных сосудов. — А, всё в порядке. Такое иногда случается. Он попытался отстраниться, но Роси удержал, схватив его за запястье. Они не виделись четырнадцать лет, и его ладони огрубели от мозолей, но прикосновение не было навязчивым. Это было то же мягкое, но настойчивое давление. Та же прохлада и липкость кожи. И это действительно был не сон, правда? Не галлюцинация, не кошмар и не очередной закоснелый призрак. Это был Роси. Он был настоящим. Его грудь скрутило. Она странно болела. «Куда ты, блять, подевался?!» — хотел спросить он, но не успел. Свободная рука брата поднялась и провела большим пальцем по усталой складке его рабочего глаза. Он проследил за неровной линией шрама на слепом глазу. Роси действительно выглядел обеспокоенным, почти до удивления. Виноватым. Ему следовало бы больше изучать этот вопрос или прислушаться к холодному, спекулятивному шёпоту на задворках своих мыслей. Он должен был отследить этот момент подозрения со всей дикой тщательностью, которой он славился. Вместо этого Дофламинго спросил: — Ты останешься?***
Доффи всё-таки потерял левый глаз. Он висел в центре, как потерянная луна, непрозрачный, как морской камень, холодный, как смерть. Правый смотрел на него, налитый кровью, с чёрными кольцами. Сердце Росинанта затрепетало и задрожало. Он держал лицо старшего брата в своих руках. Он не знал, что всё будет именно так. Доффи не обращал на это никакого внимания. На его губах плавала улыбка, которая так пугала Росинанта в те далёкие дни. Он выглядел голодным, полным надежд и странно молодым. — Ты останешься? Наверное, было удивительно, что Доффи задал этот вопрос и вообще решил дать ему право выбора. Росинант никогда не мог понять, чего ему следует от него ожидать. Он понимал Доффи и слишком много, и слишком мало. Иногда это утомляло. Росинант опустил руки: брат ждал с едва скрываемым нетерпением. Он должен был просто кивнуть. Кивнуть и перейти к остальным пунктам плана. Это было так просто, и, возможно, если бы он так поступил, всё было бы гораздо проще между ними. (Но что было последним, что он сказал Доффи, все эти годы назад? И как это можно было допустить, чтобы он солгал?) Росинант был мягким, Росинант был слабым. Он не мог закрыть своё сердце. Он не мог отвернуться.***
— Да, — сказал Роси, голос был царапающим и низким. — Я останусь.