Ein bisschen Liebe

Ольга не сразу замечает маленькие нежности. Года грызущего одиночества отучили её от подобного, привив простую истину смертности всех тех, кому она отдавала кусочки своего сердца, чтобы после похоронить их в сырой земле под шестью футами. Простая истина треснула, когда в её жизнь осторожно, как диковатый кот Барсик, зашёл Родерих, да так и остался. Незаметно, ни разу не требовательно и крайне аккуратно, будто всегда был под боком и рядом. Возможно Оля замечает это чутка опосля, но всё же замечает. Совершенно случайно. Может, это случается тогда, когда её заваливают работой. Вываливают сотни документов, от подписывания которых начинает ломить пальцы, заставляют звонить десяткам людей, заговариваясь с ними до начинающихся хрипов в горле, и смешивают это со стрекотом работающего на износ принтера, укладывающего ровной пачкой ещё штук двести белых листов, исписанных медленно кончающимися в технике чернилами. Заданий на пару дней — говорят они. Заданий оказывается на неделю — говорит реальность. И если в первые дни Ольга послушно верит и делает всё в своём темпе, умудряясь отвлечься за едой, кофе и сном, то под отмеченные красными субботу и воскресенье она понимает, что ни разу не пара дней. И приходится ненадолго убрать из жизни еду, сон и даже любимый кофе. Организм послушно замолкает с нуждами, регенерирует умирающие от "лёгкого" флёра стресса нервные клетки и находит силы на то, чтобы не спать три дня, начиная с вечера четверга. Отвыкший от подобного организм малодушно ноет, постоянно подкидывая в голове мысли об уютной постели, горячем латте и пушистом, давно неглаженном, коте. Это больше надоедает, чем выглядит наградой за все её старания, которые она оказывает не разгибая спины. И только горький опыт в обращении удерживает Украину от пары звонков с не самым цензурным содержанием, потому что эта тактика уже проверена и давно не работает. Даже хуже, её после будут звать ПМС-ной бабой с отсутствием секса и личной жизни. Под вечер субботы тело решает, что работа подождёт и они сделали достаточно, а потому осторожно прикрывает Ольге глаза, закрывая весь разум туманом, из-за которого текст на бумагах и экране ноутбука становится едва читабелен, а если и читабелен, то непонятен. Засыпает она на кипе подписанных бумажек, сложив руки под головой и спрятав в них лицо, пытаясь подсознательно спрятаться от всей этой никому не нужной волокиты, которую зачем-то подсовывают ей. Это несколько даже обидно, но поделать с этим она ничего не может, да и не хочет как-то. Лень мучиться со всеми этими звонками и глупыми людьми, считающими себя умнее неё, которые в итоге сведут её с ума и она точно кого-нибудь прибьёт. И это создаст ещё больше муторной деятельности, от которой хочется стать маленькой девочкой и спрятаться под кровать, среди слоёв пыли и смешного паука Аркадия, лениво плетущего свою сеть в уголке между ножкой мебели и стеной. Из состояния сна в полудрёму её вытащило аккуратное прикосновение и знакомая тёплая тяжесть подаренного на День рождения Людвигом одеяла с котёнком. Кроме тепла от одеяла был ещё неразборчивый шепот, с очень нежным прикосновением губ ко лбу. Но может это было сном, может воспалённое от недосыпа сознание решило повыделываться и подослать галлюцинацию, но по итогу своего сна Оля проснулась в своей кровати с урчащим Барсиком в ногах и ощущением медленно нагнетающейся подозрительности, которая достаточно быстро исчезла, когда на кухне запахло завтраком и знакомо пиликнула кофемашинка. А на рабочем столе вместо несуразных кип разносортных бумаг стояли ровные колонны разобранных и подписанных её подписью документов, в то время как экран ноутбука светил разосланными по нужным местам договорами и отчётами. Даже принтер показывал полный запас чернил и блестел загруженным запасом чистой бумаги. Царевич-лягушка в это время на кухне доготавливал кофе. Скорее всего она замечает заботу со стороны Родериха тогда, когда на неё в очередной раз накатывает осознание. Нет, Осознание. Мысли были быстры, она быстрее, но иногда они стреляют по коленям, и Оле ничего другого не остаётся, кроме как понять, что большинство родных и любимых ею людей мертвы. Старость, войны, случайности и стычки — человек был, а потом его не стало. Некогда маленькое кладбище, в котором она спрятала своих родителей, друзей и первую любовь, спустя пару сотен лет разрослось по площади и часто торчало руками воспоминаний, ломающих внутренний барьер. Время не вылечило, лишь построило заграждение, трескающееся деревяшками забора от любого толчка с той стороны, вынуждая сворачиваться в клубок на кровати и безмолвно рыдать в подушку, игнорируя всё вокруг. Физическая боль в такие моменты была бы гораздо проще, чем эмоциональная. Физическая глушится таблетками и временем, часто не оставляя шрамы. Эмоциональная льётся как вода сквозь трещины, и заливает собой всё, оставляя тяжелое ощущение в голове и позволяя дышать только ртом из-за заложенного носа. И самое тяжелое в моменты осознания было то, что это неизбежно. Ольга нежное создание, цепляющееся за людей и тянущаяся к ним, чтобы после обжечься о факт реальности. Люди умирают. И смерти плевать на то, кто эти люди и сколько и для кого они значат. Даже смирение с этим фактом сильно не помогает. Глушит, как плохое обезболивающее, но продолжает ныть где-то в груди. Ольга не замечает, как к ней под одеяло забирается кто-то гораздо больше кота, нервно мяукающего у подушки. Этот «кто-то» обнимает её за плечи, тянет на себя, позволяя уткнуться носом в ткань рубашки, и ничего не говорит, лишь мягко гладит по спине и целует волосы, вкладывая смысл слов в жесты, оставляя тишину для Барсика, пытающегося всеми кошачьими способами утешить хозяйку. У них вдвоём это получается гораздо лучше, чем у самой Оли, и осознание медленно растворяется в привычной молочной дымке постстрессового сна. Слезами делу не поможешь, этому делу уже ничто не поможет, но ей становится легче. Совсем чуть-чуть, но и этого достаточно. Австрия никуда не уходит, засыпая вместе с Украиной, разморенный чужим теплом и собственным утихающим беспокойством за эту великолепную девушку. Женщину его настоящей жизни, которая пленит собой целиком, умудряясь раскрываться с самых разных сторон и так хаотично, что он едва способен понять некоторые её грани, но ему нравится это подобие загадки. С одной стороны такая домашняя и уютная, с другой — боевая и целеустремлённая, хрупкая — и похожая на бетон. Роза с разными лепестками одного бутона. Разные по размеру, форме и времени, но всё равно единые, скрывающие свою ласковую притягательность острыми шипами, которые срезать грех и смерть которых уничтожит саму концепцию цветка. Но на домашнюю неженку, умирающую от недостатка в капле воды, Ольга не похожа. Скорее уж мирную красавицу, переносящую холод и раскрывающую своё великолепие только в соответствии со своими личными стандартами. И эти стандарты Родерих узнаёт медленно и постепенно, желая получить итог как настоявшееся вино. Самой осторожной нежностью оказываются лакомства, распиханные по карманам и в сумке, которые Ольга находит случайно, но находит всегда. Это оказывается не только приятным подарком для неё, но иногда и для детей, которых она навещает в приютах, угощая и их, довольствуясь маленькой радостью. Оля не понимает, как и когда Родерих умудряется сделать своё сладкое дело, но делает он это качественно: шоколадки в сумке не ломаются от давления других вещей внутри, конфеты в карманах не растекаются по своей обёртке, а леденцы не трескаются, ломаясь на несколько частей. Самым милым оказывается то, что Австрия быстро угадывает, что именно Украине нравится, а что нет. Горький шоколад ей не нравится, но молочный, с какими-нибудь дополнительными ингредиентами, которые не являются сухофруктами, идеально подходит. Ириски нравятся, шоколадные батончики. Не зная его, Оля бы предположила, что Родерих владеет магией на подобии всезнания Людвига, но это не магия. Это наблюдательность. Когда замечаешь что-то важное и запоминаешь это, чтобы порадовать попозже. Как латте — не кофе в молоко, а молоко в кофе, и ложка сахара — к завтраку и как передвинутый в верхнюю полку прикроватной тумбочки телефон во время сна — малозаметные мелочи, которые являются слишком показательными. Это гораздо проще назвать маленькой бытовой магией от Родериха. Который на все сто процентов не маг, просто человек — Страна — и просто врач. Интересно, что на это говорит статистика? Возможно из-за того, что Родерих врач, Ольга позволяет ему проявлять небольшое внимание к её шрамам. Не такому большому количеству, которое можно было бы ожидать, но и не нулю. Несколько царапин на боках от шрапнели, крупный шрам на левой груди на три пальца от соска — отлетевший кусок металлической пластины, который встрял в мышцах и ребре, едва не угодив в лёгкое или сердце, — и небольшой шрамик на шее, прямо на грани волос. Десяток случайностей, некоторые из которых привели к ранам, но не более того. Она их не стыдиться, лишь не любит вопросы из-за них, прятать ей нечего. Родерих на такое проявление доверия, дёргает бровями и улыбается, целуя Олю в щёки, но сам цепляет чужие пальцы на рубашке, отклоняя предложение-просьбу посмотреть. Позже — говорил он. И Ольга его понимала, принимая его желание. Жажда узнать что там подгрызала внутри, но открывать ящик Пандоры хотелось также сильно, как видеть разочарование в зелёных глазах — не хотелось вовсе. Как врач Родерих и вытаскивал её из редких приступов нежелания есть. Голод пропадал, будто кто-то внутри щёлкал тумблером, и она работала на автопилоте, вливая в себя кофе скорее по привычке, чем по нужде. Австрия внимательно следил за ней в такие моменты, чтобы затем поймать и совсем несерьёзно взять её на руки, как принцессу, чтобы утащить на кухню, не вынуждая, но сильно намекая на то, что ей нужно есть. Намекал он чем-то вкусным, нездорово мясным и пахнущим настолько хорошо, что тумблер выключался сам по себе, сдаваясь под натиском австрийца. Не сдаться под напором чуть щурящегося без очков Родериха в смешно-розовом фартуке с оборочками и надписью «никогда не сдавайся — позорься до конца» — подарок от Гила, не иначе — было сложно. Также сложно, как и не поддаться полуистеричному приступу смеха при Австрии в таком виде. Единственное, что Оля себе позволяла, улыбнуться слишком широко и поцеловать повара за его старания, осторожно наступая на пол, стараясь не придавить вьющегося под ногами любителя попробовать всё, что падает на пол. И всё же Ольга понимала целиком и полностью, что Родерих делает всё это ради неё. Не для себя и уж точно не для бродяжки, зашедшего в дом через однажды открытое окно. Для неё. Чтобы ей было легче, счастливее и проще. И это работало — прошлое медленно уползало в коробку с прошлым, утаскивая за собой и всё плохое, что было в её жизни, оставляя ей настоящее и будущее, полное тёплых объятий, нежных поцелуев, ласковых взглядов и поддерживающих касаний, чьё число перебегало приличное для подобного количество и обгоняло всё те же действия от других людей. Родерих был лучше. Местами, конечно, он проявлял некую колючесть, но всё же старался показывать себя с мягкой стороны и открываться. Со скрипом несмазанных петель, обжигающей нос застарелой пылью и шелестом сгнившей сухой древесины, но всё же открываться. Украина открывалась ему в ответ, не боясь осуждения или резкости со стороны. Шрамы, прошлые партнёры, взгляды на жизнь — это всё её часть. Такая же, как улыбки по уютным утрам, когда она сплетала замёрзшие ступни с его ногами и прятала лицо в чужой груди, и как смена рисованной попытки накукситься из-за чего-то несущественного на довольный смех и блеск в глазах. Родерих это принимал и впитывал. Дарил свою любовь и заботу, всем своим видом показывая уверенность и мягкость своих намерений, и Оля не могла подобному отказать. Не после стольких лет голодного по любви одиночества, смешанного со страхом потерять новоявленную любовь. Австрия ей гарантировал то, что это не произойдёт. Никогда и ни при каких условиях, потому что они оба бессмертны. И их братья очень хорошо показывали, что некоторые противоположности складываются крепче, чем кажется на первый взгляд. И да, такую маленькую нежность, крохотную и дрожащую, Ольга была готова беречь в своём сердце совершенно не случайно.