Отпускай

      Возвращаться в Невермор спустя пару месяцев каникул было самую малость волнительно, да и сама Уэнсдей не рассчитывала так скоро оказаться в этих мрачных стенах. Сейчас же полупустая академия, черным пятном возвышающаяся на фоне припорошенного первым снежком леса, казалась совсем чужой. Вместе с директрисой Уимс из нее упорхнула душа. Хрупкий мост из гнилых досок доверия между городом и этим местом грозил разрушиться от любого дуновения ветра. Много что изменилось. Назначили нового мэра, который временно приостановил сотрудничество между нормисами и изгоями, но намекнул о создании Рождественской программы. Подробности не разглашались, однако большого ажиотажа и праздничного духа не наблюдалось. Люди и не совсем люди смотрели друг на друга с подозрением, укрываясь за каменной стеной своих баррикад. Знающие не были готовы извиняться за грехи своих же, а другие все еще верили в опасность, таящуюся в лесу. Были и те, кто до сих пор рьяно отстаивал теорию о кровожадном медведе: надо же во что-то верить местным выпивохам, которые мнят себя бравыми охотниками.       Хотя бы убийства прекратились и у полицейского департамента появилось время заняться другими делами: бытовыми, но не менее важными. Шериф сложил свои полномочия. Дом Галпинов был словно мираж — брошенный в спешке, прослывший городской легендой и хранящий свои темные тайны. Во дворе все так же стояла будка, лежали ошейник и цепь, но не раздавался больше звонкий собачий лай, оповещающий о проезжающих машинах и незваных гостях. Вроде как, умного пса забрали к себе какие-то неравнодушные горожане. Тот обладал полезными навыками и ловко ориентировался в лесу, гоняя по нему еще не спящих пушистых белок. Витиеватый ловец снов, забытый в спешке и подвешенный возле входной двери, был уже знатно потрепан непогодой. На нем порвались белые нити — мокрые, подмерзающие, они походили на порванную паутину, чей хозяин больше никогда не вернется в свой дом. Когда-то они не сдержали самое страшное зло, оказавшись бесполезным амулетом, сплетенным Энид в подарок для «мальчика, который нравится моей подруге». Как она ошибалась. В морозном воздухе витало напряжение, и было оно настолько заметным, что опасно прикуривать любую сигарету споров. В Невермор только начинали возвращаться студенты, приглашенные обратно на занятия в полностью обновленный учебный корпус. Все еще опечатанной полицейской лентой стояла только оранжерея, где, как и в тот день, валялись разбитые горшки и вырванные книжные листы. Большая часть коллекции смертельных ядовитых растений была уничтожена в пылу адского огня или замерзла позднее, брошенная умирать без поливки и удобрений. Ветер прогуливался внутри, пиная туда-сюда оконную ставню на одной оставшейся петле.       Мэрилин так и не нашли. После того, как оживший пилигрим отправил ее восвояси, она словно растворилась в едком дыму и ночной тишине. Это напрягало и настораживало, а в городе был объявлен негласный приказ проверять документы и подозрительных рыженьких горожанок, коих и так никогда не было много. Не исключен тот факт, что она могла перекраситься обратно в родной блонд и уехать заграницу, но хотя бы на какое-то время горечь поражения собьет ее с пути. Все фотографии и архивные записи также были стерты, а учащиеся давно избавились от цветочных подарков, которые «подбирались специально для них». Подобно маленьким прислужникам, те непременно могли бы прослушивать разговоры и передавать информацию своей немагической госпоже.       Из какого-то важного министерства прислали новую надзирательницу, чья чрезмерная лесть вызывала только приступ тошноты. И сейчас, окидывая ее подозрительным взглядом, Уэнсдей не была готова ей верить.       Она больше никому не могла доверять.       — Как же здорово, что защитница «Академии Невермор» продолжит обучение у нас! Весь магический мир гудит, моя девочка. Твоя семья непременно тобою гордится. Все же тяжело переплюнуть госпожу Мортишу, но ее дочь ничуть не хуже. Лично встречать молодую кровь всегда так волнительно. Вам домой уже отправили почетную грамоту и шоколадный подарок! — Женщина жала ей руку, рассыпаясь в благодарностях, но вела себя настолько фальшиво, наигранно беря верхние нотки своим звонким голосом. Аддамс предпочла молча выслушать ее, кивнуть и поскорее удалиться вслед за Ларчем, который нес два ее чемодана прямиком ко входу в корпус общежития.       Эта вампирша — а именно такой вывод был сделан путем простого анализа внешности и мимики, типичных для ее подвида фразочек, ну, и того факта, что немолодая по голосу дама выглядела чуть старше самой Уэнсдей, — не имела никакого права прикасаться к событиям, о которых знала лишь по рассказам. Никаких «у нас» быть не может, поскольку этих «нас» просто не существует. Лариса Уимс осталась строчкой в академических хрониках, а любое упоминание Торнхилл было и вовсе вычеркнуто из истории. Новый директор здесь первый день, хватается за все и сразу, через платок касаясь грязных дверных ручек и придерживая на плечах розовенькую пелерину, дабы ту не унес холодный поток ветра. Была она жалкой в попытке прикоснуться к студентам, которые относились к ней скорее настороженно и враждебно, явно не готовые поддерживать любое ее начинание. Понравиться такое могло, возможно, только Энид или еще кому из девчонок, одаренных на голову.       Доверие — это такая вещь, которую нельзя завоевать одним громким титулом и блестящей табличкой «директор» на двери. Тем более среди разношерстных — во всех смыслах — нестабильных подростков.       Часть коридоров еще не успели отреставрировать после пожара, хотя большая половина здания была в полном порядке. Магия Крэкстоуна давно покинула эти места, как и его прах, испарившийся яркими-яркими частичками во тьме той роковой ночи. Он ушел вслед за кровавой закатной луной. И будет жизнь мирной до тех пор, пока какой-нибудь великий безумец не решит прикоснуться к другим мифическим историям Джерико и сызнова вызвать великое зло. И кто знает, чем бы закончилась вся заварушка, если бы пилигрим не был остановлен. После казни изгоев пошел бы он выискивать зло среди своих? Или все могло быть намного хуже — в масштабах даже не одного города.       Уэнсдей ненадолго задержалась на улице, осматривая пустующий двор. Раньше здесь всегда было шумно, но, возможно, все попрятались внутрь и еще распаковывали пожитки после трудной дороги. Ее взгляд задержался на одной из стен, где ранее красовалась картина, будто сошедшая со страниц стихотворения Эдгара Аллана По. И была она чарующе идеальной, отражая сценку именно в том виде, какой представляла ее Аддамс во время стократного прочтения трудов одного из своих любимых писателей. Все же тот сделал многое для этой академии, которая с гордостью носила название «Nevermore». Но картины там теперь не было. Лишь белая краска, кое-где потрескавшаяся от мороза, да мраморная лавочка, поставленная ради того, чтобы быть куда-то впихнутой.       Вещь стучит по ее ладони, осторожно выглядывая из сумки. Его пальцы совсем задубели от холода, потому придаток торопит хозяйку поскорее пройти в общежитие. Если Энид уже там, то она наверняка связала им что-нибудь теплое в качестве подарка к скорому Сочельнику. Ну ничего, подарит раньше — никто не против.       — Опять закрасили, сволочи, — выдыхает она, как-то буднично подмечая эту деталь.       «Воронов» закрашивали минимум дважды на ее памяти. Ксавье рассказывал, что первый вариант у него не удался, а второй испортили нормисы и Тайлер. Теперь произведение искусства было похоронено под белой грязью вот уже в третий раз. Возможно, если после ремонта еще осталась краска, то птицы скоро вернутся на излюбленную стену, вылетая из-под заботливой кисти своего хозяина.       Конечность вновь нетерпеливо щипает тыльную сторону ее ладони, а затем ныряет вглубь сумки, ворочаясь там в попытке согреться. Какой-то шорох доносится сверху, заставляя Уэнсдей инстинктивно сделать шаг назад и спрятаться в тени коридора.       Дежавю.       Она не задирает вверх голову, а молча смотрит, как снежная масса пролетает перед ее лицом и плюхается на дорожку. Простой снег, подтаявший и скатившийся по черепице, совсем не опасен, но внутри становится неспокойно. В этот раз никто не бросился бы защитить ее от такого жуткого врага, как кристаллизованные капельки воды. Неприятно. Аддамс переводит взгляд в сторону учебного корпуса. Горгулий с крыши все-таки убрали, а значит, трагически красиво закончить свою жизнь она больше не сможет. Придется учиться дальше. Не то чтобы ей это было в тягость, но расследовать дела нравилось больше.       Самую чуточку она будет скучать по их шумной детективной компании, которая выручала ее даже в самые тяжелые времена, когда больше никто не верил и нервы уже начинали сдавать. Может, и хорошо, что никто из взрослых не воспринял ее рассказы всерьез. Своим самым внушительным провалом Уэнсдей считала гибель госпожи Уимс.       Аддамс перевела взгляд в сторону той части здания, в которой располагалась дирекция, окна которой теперь были закрыты плотными шторами.       Роковое стечение обстоятельств было целиком и полностью ее виной. Тогда она просчиталась и была уверена, что Торнхилл не сможет причинить им вреда, будучи припертой к стене и безоружной. Как оказалось, была она почти безоружной. Еще так много нужно узнавать о людях, чья сила воли и желание вершить возмездие превращает их в натуральных монстров. Они с Мэрилин действительно пугающе похожи: ни одна не была готова уступать и не считала, сколько жертв придется принести во имя правды. У каждого она своя — зависит от угла, под которым смотреть. И если Уэнсдей смогла остановиться, удержать себя и свое дикое желание докопаться до истины, то Лорел Гейтс — нет.       «Мы все тебе доверились, черт возьми, и чуть не погибли! Тебе буквально плевать на всех, кто тебя поддерживает. А я с первого дня старалась быть для тебя другом».       Слова Энид ранили больно даже сейчас, несмотря на тысячу ее извинений, а еще неприятнее становилось оттого, что оборотень была права. И чем же тогда Уэнсдей отличается от мисс Торнхилл? Она еще не до конца разобралась со всем этим, поскольку времени на «подумать» было чертовски мало.       Дома наваливались будничные дела и удушающая семейная опека, ведь все вдруг решили считать ее особенной в квадрате. От постоянных разговоров тяжело скрываться даже в своей комнате, когда в твою стену постоянно ударяется мяч, с которым играет братишка, раздаваясь в голове монотонным глухим гулом. Кроме того, все равно приходилось возиться с книгами, изучая программу и историю «Невермора», которая была слишком легкой и скучной. Однако просто игнорировать эти задания было нельзя, ведь присутствовал единственный элемент контроля — Мортиша Аддамс. И Уэнсдей нехотя подчинялась. Они так и не поговорили обо всем произошедшем, а в частности о природе кулона, который мать подарила ей. Нужные слова не находились сами собой, а выпытывать что-то из эмоциональной домомучительницы было бесполезно. Она даже раскрыть секрет о возможном убийстве никак не хотела, пока обстоятельства не прижали щекой прямиком к раскаленной сковороде. Тогда мать была похожа на змею, загнанную в угол, размахивая туда-сюда воображаемым хвостом-трещеткой и готовая брызнуть ядом на каждого, кто подойдет слишком близко. Уэнсдей была уверена, что на такие грязные дела способна именно она, а не ее в целом безобидный папа. И, кажется, стала восхищаться ею чуть больше.       А вот с Энид они не общались все «каникулы», потому хрупкий росток надежды лишь осторожно выглядывал меж осколков черного сердца. Такой маленький и ранимый, готовый надломиться от любого отказа. А Уэнсдей, напротив, была бы чуть счастливее, если бы осталась изгоем навсегда. Она не хотела причинять боль тем, кто находится на ее стороне, но и не причинять ее тоже не умела.       «Нет, я не приглашаю тебя быть моей соседкой. Захочешь — заселяйся и жди меня в комнате. Не захочешь — беги к своему парню, только не сожри его, ради всего мрачного».       Аддамс никогда не говорила прямо о своих желаниях, принять которые было чем-то из разряда фантастики. Неистово борясь со своими мыслями, она обжигалась не раз. Лишь один раз подпустила к себе волка в овечьей шкуре.       И чем это кончилось.       Не была бы рада терпеть активного оборотня снова, но и не была бы против ее компании. Если только соседку не забрали в какой-нибудь Вульф-Камп, мысль о котором лелеяла ее мать. И если Аддамсы всегда говорили: «Мы гордимся тобой!», то Синклеры лишь натянуто улыбались, отчеканивая: «Милая, ты добилась какого-либо успеха»? Потому, чем дальше Энид от них, тем она была счастливее. Все же собакам нужно иногда давать право выбора, а не держать их на коротком поводке. Вообще контролировать кого-то под гнетом страха не всегда хорошо. И невыгодно. Теперь же, когда соседка может превращаться в большую вонючую зверюгу, у Уэнсдей появились сто и один повод, чтобы ее поддеть. Приступить к этому хотелось как можно скорее, потому она уверенно двинулась вглубь общежития.       Комната была ровно такой, как в воспоминаниях, если не считать совершенно пустой «черной» половины, ведь, уезжая, Аддамс забрала все до последнего фантика. Даже цветной витраж на большом окне все еще оставался на своем месте, отбрасывая на пол переливающиеся узоры. Судя по разбросанным вещам всех оттенков и фасонов, Синклер уже прибыла: раскидала пожитки и убежала на свидание. Тем лучше — можно вдумчиво разобрать чемоданы и начать вторую часть дилогии. После поездки особенно хотелось собрать воедино мысли, подумать о чем-нибудь своем.       Кротко кивнув Ларчу, она принялась расстегивать одну из сумок. Родич ничего, по своему обыкновению, не сказал, опуская свою большую ладонь на ее макушку и слегка взъерошивая волосы в попытке ее приласкать. Уэнсдей он обожал, нянькался с ней с пеленок и принимал участие во всех ее играх. В особенности оба раньше зажигали под музыкальную викторину, нелепо отплясывая. Однако сейчас этот черный утенок вырос и стремился избавиться от удушающих оков заботы. Совершать свои ошибки, набивать шишки и планировать собственную жизнь. Извернувшись, она пригладила обратно челку и фыркнула.       — Все-все, дальше я сама.       Передавать «приветы» родителям также не хотелось. Позвонят по хрустальному шару, если будет что срочное. Они нарочно упрятали ее сюда, легко приняли все рассказы о том, что здесь ее хотят убить, а потом вновь отправили обратно, как только ситуация стала чуть лучше. Их словно не тяготило все внимание, теперь обрушившееся на их семью. И если можно было понять Пагсли, который получал целых два сладких подарка, поскольку сама Уэнсдей страсти к сладостям не питала и отдавала свой брату, то с чего вдруг родители гордились ее проделками — загадка. Могли бы не мешать ей получить к восемнадцати свой первый тюремный срок за убийство. И парочка будущих жертв уже была в ее списке.       Аддамс нахмурилась, вставив ключ в замок чемоданчика с печатной машинкой, но не поворачивала его, пока дверь в комнату не закрылась. Выждав с минуту, Уэнсдей метнулась к своему столу, уже другим маленьким серебряным ключом открывая небольшое отделение на его поверхности. Фантики-то она с собой забрала, а вот более памятные вещи пронести незамеченными не удалось бы. Какой скандал был бы, если б мама увидела. А она бы увидела рано или поздно. Кроме воспоминаний о всем том ужасе, сохранились и фотографии со слежки. Почему-то Уэнсдей они завораживали, поскольку на них была она сама, снятая исподтишка, но все же. Когда она думала, что ее не видят, то выглядела менее… Напряженно? От снимков веяло спокойствием. Большая часть этой фотоколлекции была посвящена лично ей: вот фото с балкона, когда она играла на виолончели, фото ее рабочего стола, заваленного черновиками печатных страниц, прямиком из комнаты общежития, ее прогулки в городе, из леса. Хотя были и кадры, которые явно отличались.       И на них она была уже не одна. Кто-то снимал ее с Ксавье.       Аддамс поежилась и глубоко вздохнула. Раньше она не обращала внимания на эту деталь и не видела разницы в кадрах, но теперь все фото можно было разделить на две категории. И если Тайлер в это время точно не мог быть в стенах академии, то оставался только один подозреваемый. Мэрилин собирала и хранила эти фото, чтобы что? Не пришлось ломать голову слишком долго — ответ всплыл сам собою.       Заставить ревновать.       Психопатка методично выводила своего хайда, пользуясь его одержимостью самой Уэнсдей. Убеждая его, что все изгои гнусные и лживые, сама никогда не была честна. Лорел действительно разглядела в нем то страшное, таившееся за почти обычной личиной, и сумела этим воспользоваться. Помимо безудержной жажды убивать развлечения ради, было там еще кое-что.       Не причинять боли унылой девочке-готу. Не причинять.       Хозяйка никогда не давала эту установку — все случилось как-то само собой. Даже в моменты, когда он с легкостью мог свернуть Уэнсдей шею и принести в таком виде, поскольку для ритуала была нужна лишь ее кровь, хайд всегда ее отпускал. А потом, осознавая случившееся, продолжал быть на ее стороне как ни в чем не бывало. Скрывая, что охотится теперь сам на себя. Гейтс с упоением дергала за ниточки, как кукловод, вовремя подсовывая тот или иной кадр, снятый в стенах Невермора. Мол, гляди: они вместе прогуливают занятия, посещая лес, вместе запираются в мастерской за пределами академии, где никто ничего не услышит, вместе собрались идти на бал.       И вот Уэнсдей не было удивительно понимать, почему Галпин пришел прямиком в ее комнату. Чтобы не передумала, точно не вернулась к кавалеру, которого выбрала ранее. Откуда он мог знать столь четкое расположение спальни, если не был в академии ранее. Вздор, конечно, был, делая снимки в ее комнате, когда она отсутствовала. И путал ее незримые карты, подкладывая в колоду джокера. Сама удача могла быть на ее стороне, если бы хайда и хозяйку удалось разделить в самом начале. Может, удалось бы избавить мир хотя бы от Мэрилин — и все закончилось бы само собой. Без хозяина монстр не может долго существовать и снова засыпает, переставая мучить своего обладателя. Однако секреты Белладонны воспрепятствовали этому, словно нарочно, а послание матери Роланда окончательно запутало всех и сбило с верного следа. Аддамс злилась на саму себя, сокрушаясь, что разгадка всегда находилась у нее под носом и миловидно улыбалась в ответ, делая ей горячий латте.       «Я могу сама решить, с кем мне общаться».       Раз за разом она отталкивала Ксавье, у которого была поразительная чуйка на всякую паранормальную тварь. И сейчас, вспоминая все разы, когда он оказывался на шаг впереди их всех, появляясь как раз в нужное время, чтобы отпугнуть монстра и отсрочить его, Уэнсдей злилась. Понимала, что все могло быть намного проще, обзаведись она столь сильным союзником. Ее видения и его сны образовали бы поистине чарующий симбиоз, а приправленные рисунками и щепоткой магии, они могли бы достичь разгадки еще раньше. Он рисовал лесное логово, будто бы был там лично, и изнывал от ран, полученных во время ночного прихода хайда. В старинных трактатах она читала, будто бы верховные маги могут создавать и оживлять не только черно-белые небольшие изображения, но и точные копии любого существа. Цветные, теплые, но налитые черной кровью — их невозможно было отличить от живых. Стало бы жить немного проще, если б в мире, пусть ненадолго, существовало бы две Уэнсдей?       Одна — приманка для трех противников: Уимс, Мэрилин, Тайлера. Вторая же, настоящая, могла бы заниматься куда более интересными делами, чем прятаться по коридорам, чтобы улизнуть незамеченной. А иметь вторые глаза и уши вовсе очаровательно. Не о всем можно было рассказывать Энид, которая принимала все настолько близко к сердцу, что Аддамс больше думала не о сохраненных секретах, а о том, как бы не пошатнуть ее тонкое душевное равновесие. И никакие мизинчиковые клятвы ее не убеждали, что тайна под замком навсегда. Под страхом смерти все меняются до неузнаваемости, легко находя ключи. Да и в целом оказываться в двух местах одновременно, осязать больше — безумно выгодный навык. На самый крайний случай Ксавье был бы идеальной приманкой.       Кто, если не он, видящий такие правдивые сны, мог бы привести ее к ответам. Или ответы к ним. Уэнсдей не давали покоя его травмы: почему монстр оставил в живых? Как падкий трус, прокрался под покровом ночи в общежитие и почти ювелирным движением оставил раны, не задевая ни один жизненно важный сосуд. И все, чтобы навести ее на ложный след. Но поверь она во все рассказы о видениях, то могла бы укрыться в засаде и поймать врага на горячем.       Уэнсдей жаждала, что ее воспримут серьезно, а сама спустя рукава отнеслась к проблемам и чувствам других. Пока Торп буквально сходил с ума в своей комнате, теряя всякий сон и силы жить, она ходила на свидания.       И, может быть, эти отметины, ставшие грубыми шрамами за месяцы заживления, никогда бы не украсили тело художника. Хотя Аддамс всегда любила что-то подобное, не считая любые отклонения от модельных идеалов несовершенствами, наверное, он бы отнесся к ним по-другому. И относился: помнила, как тот поднимал воротник рубашки и старался слиться с другими учащимися, чтобы никому не мозолить глаза. С каждым новым днем он становился бледнее, при этом все больше сочетаясь с черно-белой палитрой самой Уэнсдей. Однако такой участи она никому не желала. Быть изгоем среди изгоев, замкнуться в себе и вместо шумных праздников часами просиживать в комнате, рисуя собственной кровью страшных большеглазых монстров. А потом снова портреты-портреты-портреты, что с каждым разом становились все более реалистичными. Добавить им искусственной — или не особо — крови в рваные царапины на холсте, и можно нести на выставку маленьких ужасов.       «Держись подальше от этого нормиса. Не могу понять, что с ним не так, но он определенно странный».       «Не страннее всех нас», — сказала бы она тогда, а теперь молча закусывала губу и опускала взгляд на фотографии, разложенные веером на ее столе.       По ним можно было проследить весь их долгий путь. От самых последних веяло безнадежностью, там уже оба стояли друг от друга на почтительном расстоянии. Разделив снимки на две стопки, Аддамс убрала свои изображения обратно в потайной ящик, а совместные запрятала меж страниц многочисленных черновиков. Обычно такие вещи она сразу выкидывала, но именно эти хотела сохранить на память. Жизнь настолько коротка, что у кошки жизней больше, чем отведенных каждому дней.       И ей нужно поговорить с ним прямо сейчас. Скорее всего, пунктуальный и собранный, он приехал пораньше и уже заселяется в свою комнату, которую больше ни с кем не делил. Осталось лишь понадеяться, что Бьянка не придет повидаться раньше и не испортит сюрприз. Хотя они разрешили все свои конфликты, напряжение возникало в воздухе, когда дело касалось Ксавье. Сирена пыталась огородить своего уже бывшего парня от общения, которое его лишь расстраивало, настороженно относясь ко всем. Особенно к Уэнсдей, которая стала причиной его травм. Если бы Бьянка знала, сколько раз они оставались наедине далеко от корпуса академии, вызвала бы ее на совсем не дружеский фехтовальный турнир.       Вещь нетерпеливо прошелся по закрывшемуся отделению стола, постукивая по нему пальцами, будто бы намекая: «Эй, все запечатленные должны знать о существовании этих фото». Если уж теперь Уэнсдей была готова относиться к своим близким как к членам семьи, а именно больше уважать и меньше подкалывать тех, кого может не стать в одно мгновение, то должна была расставить оставшиеся акценты.       «Тебе нужно больше говорить и меньше думать», — часто говорила Энид, подталкивая в будущем хоть «спасибо» сказать всем, кто участвовал в той схватке. Барклай получила свое «ну спасибо за помощь» еще в самый первый миг, а остальные благодарности были давно расписаны. В первую очередь порция ласковых досталась Юджину, которого уже и не надеялись видеть на своих двоих. За безграничную веру и помощь в самый роковой миг. Второе «благодарю» — для самой Синклер, пробудившей своего внутреннего волчонка. А третье… Еще не было вручено адресату.       Уэнсдей не удалось о многом поговорить с художником: сразу после сражения он обратился за медицинской помощью в городскую лечебницу. Да и слушать его невнятную речь было смерти подобно, слова были едва различимы. Наконечник стрелы вошел довольно глубоко в мягкие ткани чуть ниже плеча, разрывая их и затрагивая связки, потому стоял серьезный вопрос о дальнейшей подвижности всего сустава. Быстро примчался его знаменитый отец, не подпуская к палате ни одного из школьных друзей, послав куда подальше даже нового директора с ее дурацкими подарками и соболезнованиями.       Но теперь, спустя пару месяцев, ему непременно лучше и стоит открывать закрытые двери. Приносить извинения всегда трудно, особенно для Уэнсдей. Она не привыкла обращать внимание на других. Если они влезают в ее дела — это только их проблемы. Стоит признать, не каждый был бы готов броситься на чародея с людским оружием, чтобы ее защитить и принять на себя ответный удар.