Ричард и сам не понял как его занесло в класс для рисования.
После скудного ужина унаров как обычно разогнали по кельям. Ричард вышел из столовой последним, минул два поворота вместе со всеми, а на третьем свернул к классным комнатам.
Если бы в тот момент кто-то спросил его зачем, он бы не смог найтись с ответом. Да и сейчас, заглядывая внутрь себя, ответа не находил. Что-то вело его. Какое-то внутреннее чутье, суть которого сводилась к тому, что келья — последнее место, где он должен быть.
Свет луны, пробивающийся сквозь мутные стекла под потолком, заливал весь класс. Неспешно обойдя зал, Ричард сел за мольберт. Закрепил на нем сероватый лист, захваченный со стола мэтра Шабли. На деревянной раме очень кстати нашелся кусочек угля.
Коснувшись им бумаги, Ричард сделал первый штрих. Ничего конкретного в его мыслях не было, только желание чем-то занять руки и отключить голову.
Ричард не знал сколько времени прошло, мало-помалу линии и штрихи начали неспешно приобретать форму, когда позади тихо открылась и закрылась дверь. Кто-то вошёл внутрь. Судя по легкой, едва различимой поступи — еще один заблудший унар с полуночной тягой к искусству.
Ричард решил не оборачиваться и ничем не выдавать своего присутствия. Хотя шорох угля по бумаге в тишине казался чем-то оглушающим.
Не заметят — хорошо, заметят — так тому и быть, — подумал он и вернулся к рисунку.
Судя по приближающимся шагам, остаться незамеченным не вышло. К слову, визитер не пытался скрыть шаг (при желании унары прекрасно умели маскировать свои передвижения) и Ричард понадеялся, что кто бы то это ни был, он не имеет дурных намерений на его, Ричарда, счет.
Этот кто-то замер за спиной и казалось просто наблюдал за движением его рук. Взгляд был настолько ощутим, что у Ричарда зачесались кисти.
— У вас проблема с объемом, — наконец подал голос унар, оказавшись Эстебаном. Немного помолчав, тот добавил: — И со свето-тенью.
У Ричарда заломило зубы от досады. Надо же. Из всех возможных людей Леворукий привел сюда именно Эстебана. Ричард упорно не понимал за что ему такое наказание в лице вездесущего навозника.
Моргнув, Ричард вгляделся в рисунок. И увидел его словно впервые: тот точь-в-точь повторял кусок комнаты с преподавательским столом, только на первом плане расположилась мужская фигура, опирающаяся на стол. Неуклюжая и плоская. Ричард с неудовольствием признал чужую правоту, но обличать мысли в слова не спешил.
Эстебан за спиной оставался на удивление молчалив. Обычно острое жало языка не медлило и «обласкивало» Ричарда со всех сторон еще до того, как тот успевал сделать или сказать что-то откровенно нелепое. Наверное, чужое молчание должно было вызвать облегчение, но возымело обратный эффект, потому как Ричард не мог даже предположить, что оно может под собой таить. Унар Эстебан — последний человек, рядом с которым стоило воспринимать тишину как должное.
Погруженный в свои невеселые мысли, Ричард едва успел уловить странный шорох. В тот самый момент он твердо для себя решал, что не потерпит насмешек и прикажет Колиньяру не мешать или убираться.
Наконец уверенный в себе и словах, что были готовы вот-вот сорваться с губ, Ричард обернулся. И застыл. Видимо все недоумение и смущение ситуацией отразились на его лице, потому что Эстебан усмехнулся. Усмешка вышла какая-то другая, совсем не такая какой тот обычно одаривал всех вокруг. Беззлобная что ли.
— У нас не так много времени. Объяснять долго, проще показать.
К столу Шабли Эстебан прошел абсолютно беззвучно и замер в квадрате лунного света ровно так, как фигура на рисунке. Совершенно, кошки его дери, обнаженный.
Ричард лишь усилием воли не отвел взгляд, потому что отвести взгляд означало проиграть. Эстебан улыбнулся уголками губ понимающе.
Объективно Колиньяр был хорош собой. И ни капли этого не стеснялся. В серебристом свете он виделся почти ненастоящим, точно призрак, сотканный из тончайшей божественной материи. Но в следующий момент он показался реальней и низменней некуда, когда поднял руки и плавно потянулся. При движении подбородок приподнялся, натянулась шея, а на груди и руках сократились мышцы.
Чрезвычайно, неимоверно откровенно.
Вернувшись в позицию, Эстебан взглянул в ответ с нескрываемым интересом. Прищурился, как делал всегда на совместных играх или занятиях по фехтованию, пытаясь решить как поступить, разгадать за кем следующее действие.
— Я слышал, что на ощупь понять объем проще. Прошу, не стесняйтесь.
Сердце забилось чаще. Почему у Ричарда ощущение, что в независимости от выбора — покориться или противиться чужой воле — он проиграл? Закатные отродья из Лабиринта издохли бы от зависти от такого умения выворачивать любую ситуацию в свою пользу. Ричарду бы стряхнуть оцепление да бежать пока есть возможность, пока Колиньяр не довел что бы ни задумал до конца. Но уступить сейчас, когда один полностью одет, а второй обнажен, когда у Ричарда чуть ли не впервые есть преимущество, хоть и полученное по неясной прихоти Эстебана, кажется чем-то сверх сил. Ричард так хотел… Да понятия он не имел, чего хотел. Знал лишь, что если не примет правила этой странной, путанной и без его воли навязанной игры сейчас, то возможности больше не представится. Такие люди как Эстебан никогда и ничего не предлагали дважды.
Ричард неловко поднялся с табурета, едва не сбив мольберт, и приблизился к Эстебану. После потягивания его расслабленная поза претерпела лишь незначительные изменения: немного иной угол наклона головы, более глубокий прогиб в пояснице и полная безмятежность в чертах лица.
Стыдно признаться, Ричард не решился дотронуться. Уже было протянул руку, но в последний момент сжал ладонь в кулак, и та бесполезной плетью рухнула вниз. Глупо, но своим прикосновением он побоялся разрушить эту хрупкую недо-идиллию между ними. Показалось, что все спокойствие Эстебана пойдет трещинами, как пересушенная глина под солнцем. Последнее, чего сейчас хотел Ричард — услышать привычную колючую издевку.
Эстебану явно не откликнулось его задумчивое промедление.
— Смелее, — шепнул он и сам положил руку Ричарда себе на живот.
Ничего не произошло. Эстебан остался таким же безмятежным, лишь преступил с ноги на ногу, будто в нетерпении.
Кожа ощутила прохладу и гладкость чужой. Ричард на пробу двинул рукой, потирая живот всей поверхностью ладони: под небольшой прослойкой юношеского жирка угадывались плотные мышцы. Их сокращение волнительной пульсацией отозвалось под пальцами, когда Эстебан сильнее отклонился, упираясь ладонями в столешницу. Перенесенный на руки вес тут же выгодно подчеркнул жилистые предплечья.
Желание касаться приобрело совершенно новый по остроте виток. Ричард понял, что больше не хочет ему сопротивляться. Сказывался то ли физический голод, то ли эмоциональная отчужденность унаров друг от друга: впервые за несколько недель он ощущал кого-то живого рядом и не хотел упускать ни мгновения этой близости.
Эстебан молчал, но его внимательный взгляд впился куда-то под горло. Он не торопил, не принуждал, лишь ждал. И это зрелище было до того неуютным, что захотелось по детски встряхнуть его за плечи, чтобы оттаял. Вместо этого, Ричард скользнул с живота к ребрам, ощутимо сжал бок — другой рукой на контрасте невесомо огладил бедро с легким пушком.
Ответом стал шумный выдох, и в этом выдохе почудилось облегчение.
Наконец-то примирившись с мыслью, что Эстебан всерьез предложил ощупать себя, Ричард принялся исследовать его тело с энтузиазмом слепца: каждый выступ и впадинку, напряженные сухожилия, мускулы, синяки и царапины. Кончиками пальцев он обвел одну из них, покрытую шершавой корочкой, криво тянущуюся от левого соска до ребер. Скользнул выше, через грудину над мерно бьющимся сердцем, погладил вдоль ключиц, плавно коснулся шеи, обхватывая, но не сжимая, лишь обозначая. Задержался на мгновение на пике кадыка и поднялся к челюсти. Скользнул подушечкой большего пальца по самой кромке к углу и провел обратно к подбородку.
В следующий момент до того неподвижный Эстебан дёрнулся, склоняя голову так, чтобы большой палец лег четко на его приоткрытые губы. Касание получилось сухим, но тут же сменилось влажным и коротким, самым кончиком языка.
Ричарда будто молнией пронзило от макушки до пят. Только теперь он заметил, что в своем исследовательском порыве неоднозначно навалился на Эстебана, зажимая его между собой и краем стола.
Ричард хотел уже было отпрянуть, но Эстебану слишком невовремя надоело изображать бездушное пособие по анатомии для нерадивых надорцев. Он подался ближе гибким движением, стремительный словно атакующая змея, и вполне естественным жестом, будто делал так не один десяток раз, поцеловал. Не робко, не напористо, просто уверенно. С решимостью человека, который брал свое.
Возможно так оно и было: с их самой первой встречи все шло именно к этому моменту. Они бранились с такой страстью, что оказаться в объятиях друг друга стало чуть ли не более естественным, чем все их безобразные драки, в которых один грозился прибить второго.
Внезапно пришло осознание, что с того самого момента, как Эстебан переступил порог этой комнаты, Ричард вел борьбу не с ним, а с самим собой. Приняв это, целовать Эстебана в ответ стало просто и, как выяснилось, приятно.
Прежде воинственные и нетерпимые друг к другу, они чересчур естественно оказались на равных — хотя Ричард для себя решил, что в такой деликатной теме в любой момент будет готов уступить. Возможно, Эстебан решил для себя нечто схожее, потому как чутко откликался на самое мимолетное движение губ, не стремясь навязывать свою волю, чего прежде за ним, темпераментным, а временами откровенно безжалостным, не водилось.
Оторвался Колиньяр только на секунду и лишь для того, чтобы запрыгнуть на столешницу, развести колени и притянуть к себе ближе для нового поцелуя. Ричард придержал его за бедро, провел от коленей до тазовых костей вверх-вниз.
С непозволительным запозданием до разума, помраченного вседозволенностью касаться, дошло, какая ненормально прохладная кожа у новоявленного — кого? Как называется недруг, который обнажается столь непринужденно, выставляя себя напоказ, почти ластится, ищет близости? И от чьей настойчивости теперь приятно кружится голова, а не набатом бьет кровь в виски в неукротимом желании развязать драку. Разум молчал. Ответа не было. Единственная трезвая мысль мотыльком билась о стенки черепушки: позирование голым и босым на каменном полу, обдуваемым со всех сторон сквозняками древнего аббатства, не пройдёт бесследно. Ричарду как никому другому было известно, как даже за небольшой промежуток времени камни умели вытягивать тепло.
— Ты совсем замерз, — пробормотал он, отрываясь от Эстебана, которого на первый взгляд холод совсем не волновал.
— Целуйте, унар Ричард, и ни о чем не думайте, — ответил Эстебан, возвращаясь к его губам.
Упрямца выдала дрожь. Мелкая и почти взятая под контроль.
Ричард хотел увернуться, сказать, что так нельзя, но почувствовал язык, скользнувший внутрь рта, за несколько вертких движений породивший безумие в голове и теле. Такое восхитительное. Такое желанное. За какие-то жалкие секунды оно довело до отчаяния.
Пуговицы колета оказались слишком мелкими и скользкими для непослушных пальцев. Ричарду с трудом удалось вытянуть из петлиц половину, когда к раздеванию подключился Эстебан. На удивление получалось у него значительно ловчее, хотя выглядел он ровно так, как Ричард себе чувствовал: разрумяненный, без конца облизывающий рот и... Повелитель Скал трусом не был, но полноценно посмотреть ниже, не говоря уже о том, чтобы дотронуться, пока не решился, удовлетворившись беглым взглядом на жавшийся к животу орган.
Едва последняя обтянутая тканью пуговка оказалась вне петли, Ричард потянул с себя колет. Внезапно озаренный идеей, он замер на половине движения, а затем, немного посомневавшись, с еще большим энтузиазмом потянул вещь прочь только ради того, чтобы накинуть её, еще хранящую тепло, Эстебану на плечи.
Глаза Колиньяра потешно округлились стоило чужому колету укрыть спину и плечи на манер плаща. Ричард не успел толком разобрать выражение его глаз, потому как был занят выпутыванием из ворота рубахи, а когда кончил, стянув её через голову, оно неуловимо переменилось.
Обнажившись по пояс, Ричард наконец вжался в твердое тело. Контакт грудь к груди вышел чувствительным: Ричард укутал собой как одеялом, вжал в себя крепче и для надежности обнял за поясницу поверх колета. На что Эстебан мотнул головой, прядями волос щекоча скулу, напрягся под руками и рвано выдохнул. Звук больше походил на запертый в грудной клетке стон.
Ричард сделал вдох — Эстебан отмер, его холодные ладони неспешно скользнули по груди вниз, впитывая тепло; выдох — ощупали твердость ребер. С новым вдохом — перетекли на лопатки; на выдохе пальцы пересчитали позвонки и сжали ягодицы. Не убирая с них рук, Эстебан медленно поднял глаза, томные с поволокой неги, заглянул в лицо серьезно, оценивающе, почти вопросительно, и, разглядев что-то одно себе понятное, обрушился с неистовством зверя.
От жадного обмена поцелуями, щипками, лизанием, тисканьем, Ричарда всего из шкуры выворачивало, всего наизнанку. Больно было… Или хорошо? Все смешалось в какофонию из звуков, касаний и запахов.
Из памяти начисто стерся момент, в который Эстебан запустил руки между их телами, распутал завязки и приспустил штаны. Зато, кажется, на всю жизнь отпечатался тот, когда скрестил лодыжки за спиной, подтянул к себе ближе и уложил чувствительную влажную плоть на свою.
В процессе Ричард старался шевелиться как можно меньше, опасаясь сбить ладный ритм крепких умелых пальцев. Взамен все свое одобрение и жажду движения он попытался вложить в соприкосновения губ и переплетения языков — рот Эстебана был не менее умел и чуток.
На фоне мозолистой ладони, без ухода и масел огрубевшей от бесчисленных часов упражнений со шпагой, тонкая и бархатная кожа члена ощущалась еще мягче. Потираться о нее было сплошным удовольствием на равне с точными ритмичными движениями пальцев, сложенными в плотное кольцо. С каждым рывком вверх из набухших чувствительных головок сильнее подтекало, чтобы тут же смешаться, и на рывке вниз размазаться по стволам.
Каков разврат: смотреть было невыносимо, а не смотреть — вдвойне. От такого только поцелуями отвлекаться, чтобы не сдуреть в край. Или наоборот… Жаться губами вдоль линии пульса до каменеющих в напряжении бедер, слизывать горьковатый вкус кожи и целовать распухший от укусов рот, пока внизу живота затягивает все туже и туже.
Эстебан уловил напряжение, откликнулся, толкнувшись бедрами, потеревшись о продольную складку плоти головкой. Колени позорно и сладко дрогнули, предвещая.
Когда сконцентрированное напряжение в бедрах, пояснице и паху почти разрешилось острой вспышкой, Ричарда неожиданно и цепко схватили за подбородок, вздергивая, вынуждая смотреть себе прямо в глаза.
Уплывающим сознанием Ричард отметил, что зрачки были словно дула пистолетов: темные, жадные, пугающие. В них даже получилось разглядеть собственное отражение, но испугаться или хотя бы обдумать такую вопиющую откровенность сил уже не осталось. Тело тряхнуло, а по венам растеклось жидкое пламя, такое живое и ненасытное, что дыхание перехватило.
На то, чтобы проморгаться ушло несколько секунд. Ноги дрожали как у новорожденного жеребенка, хотелось прилечь, но опора, внезапно обретенная в Эстебане, сохраняла в относительно вертикальном положении.
Эстебан все еще удерживал за подбородок и глядел не мигая — ну ни дать ни взять змея, с шутливой нежностью подумал Ричард. Перевел взгляд на губы, вздымающуюся грудь с поджавшимися сосками, живот, завораживающе-плавные движения рукой — и стало не до шуток.
Он сглотнул горлом, во все глаза таращась на ласкающего себя Эстебана. Потянулся к нему, перехватил запястье, отводя в сторону, заменяя собой.
Пальцы осторожно сомкнулись на твердом, липком, очень-очень горячем и полном пульса.
Рот Эстебана приоткрылся, щеки, шея и грудь раскраснелись. И его глаза… Создатель. Немного отойдя от сладкого морока Ричард по достоинству смог оценить их помутневшее выражение.
Глаза — отражение души, потому наблюдать за приближающимся пиком наслаждения, вглядываясь в их глубину, показалось чуть ли не самым чувственным из всего, что они друг с другом делали.
Закончил Эстебан тихо, лишь выдохнул резче через нос, прикрыл глаза и крепко впился ногтями в бок. Он вообще был непривычно тих в сравнении с тем, что обычно демонстрировал в и вне классов.
Они замерли так на какое-то время, переплетенные и взмокшие, среди царящей вокруг стылости. Сердце постепенно замедляло ход, уже не грозясь проломить грудину и выпорхнуть прямо в руки Эстебана, чье выравнивающееся дыхание щекотало ключицу.
В конце-концов Эстебан заерзал, повел плечами, сбрасывая колет, затем вывернулся из объятия. Ричард покорно отступил, давая ему пространство для манёвра.
Едва босые ступни коснулись каменных плит пола, Эстебан зашипел точно облитый водой кот. Ричард хотел сказать, что не стоит, ему несложно подать одежду и туфли, но почему-то промолчал. Наверное к лучшему, потому что выражение лица Эстебана сменилось обычным высокомерно-равнодушным видом, а взгляд принял льдисто-отрезвляющее выражение. Досадливо скривившись, он прошел мимо Ричарда к табурету, где ранее оставил рубашку, колет и штаны с чулками.
Одевались торопливо и не смотря друг на друга. Мурашки то и дело пробегали по рукам и загривку — разнеженная кожа протестовала от нехватки тепла. Ричард обтер изнанкой рубашки ладонь, поправил штаны, быстро натянул рубашку через голову и просунул руки в рукава колета. Когда обернулся, Эстебан уже был полностью одет и ничто не выдавало в нем то, чем он занимался меньше четверти часа назад. Даже волосы были не встрепанней привычного. Хотя Ричард точно помнил, что запускал в них пальцы, оттягивая у корней и наклоняя голову так, чтобы было удобнее целовать кожу щек и шеи, усыпанную крошками-родинками.
Надо было что-то сказать, но молчание было безопаснее. Наверное им вообще не следовало ни о чем говорить. Никогда.
Так и не проронив ни звука, Эстебан шагнул к двери из класса, приоткрыл ее и замер, прислушиваясь — не скрипнут ли где ржавые петли, не зашуршат ли платья мышей, не раздадутся ли шаркающие шаги капитана. Ничего. Тишина стояла звенящая. Не оглядываясь, Эстебан поманил к себе рукой и вышел из комнаты.
Ричард поспешил за ним. Когда он вывалился в коридор, Эстебана за дверью уже не было.
***
Ночь прошла быстро. Ричард просто упал на кровать и проспал до самого рассвета. Без движения. Без кошмаров и бестолковых мыслей. Хорошее настроение и бодрость после пробуждения стали приятным дополнением к целой ночи беспробудного сна.
С завтраком он расправился довольно споро в отличии от остальных унаров, чьи вялые ковыряния в тарелках вызвали порцию брани от похмельного Арамоны.
Эстебан невероятным образом оказался в их числе.
Обычно он заканчивал одним из первых и шушукался со своими прихвостнями до конца завтрака, но сегодня он едва ли не дремал в тарелке.
Ричард нет-нет, но поглядывал на него украдкой. В голове само собой возникло нелепое сравнение с совой, выгнанной из дупла на свет божий.
Краем глаза Ричард заметил движение, которое отвлекло его от каких-то уж чересчур несуразных размышлений об Эстебане: к капитанскому столу проковылял мэтр Шабли и принялся что-то втолковывать Арамоне. Одутловатое лицо капитана вытянулось и вскоре побагровело. Заметив это, отец Герман втиснулся между спорящими, и разговор продолжился уже втроем.
Какая-то смутная тревога настигла Ричарда от этого зрелища. Словно он что-то забыл… Или не забыл, а… Леворукий и все его кошки! От осознания и последовавшего за ним ужаса Ричарда едва не вывернуло. Он вспомнил! Вспомнил, что оставил в классе рисунок! Конечно Шабли нашел его и понял, что ночью кто-то из унаров вопреки запрету покинул келью и решил доложить об этом происшествии капитану.
Страх липкой паутиной опутал сознание. Ричард беспомощно вскинул взгляд на Эстебана, но тот не подавал вида, что происходящее его хоть как-то волнует, и продолжал размазывать кашу по дну тарелки.
Ричард сжал руки в кулаки — Арамона ничего не докажет, но все равно накажет
унара с севера (фамилия Окделл так и повиснет в воздухе, не произнесенная, но всеми услышанная). Оставалось лишь дождаться, когда Капитан выкрикнет его имя и потребует объяснений.
Буйный нрав Свинамоны не вынудил долго изводиться в ожидании. От его яростного крика, почти что рёва на столах зазвенели кубки. Ричард даже не сразу понял, какие именно слова орет Капитан, а потом стало совсем не до того. Унары повскакивали со своих мест, побросали ложки и устремились к выходу из столовой, следуя приказу убираться на занятия.
Окруженный приятелями, Ричард на дрожащих ногах добрался до фехтовального зала. Страх несостоявшегося разоблачения все еще бурлил в крови.
***
Ричард в очередной раз убедился, что унар Эстебан — южная бестия. Чертовски быстрая, ловкая и портящая жизнь любому, кто оказался с ним в паре.
Ричарду относительно повезло — его партнером на сегодня оказался Константин. Арно же рядом громко сопел и вполголоса ругался, когда Эстебан играючи уклонялся от атак раз за разом.
Наблюдать за ними двумя было увлекательно, но Ричард все чаще ловил себя на том, что куда пристальней следит не за движениями своего друга, а за плавными перемещениями его оппонента. Эстебан не раз и не два ловил его за этим, и взгляд его в те моменты делался нечитаемым, а лицо застывало безэмоциональной маской, но очень скоро возвращало себе выражение всезнающего превосходства.
Мысленно Ричард признался сам себе, что с поплывшим взглядом и не контролирующим мимику тот был куда более симпатичной версией себя. Глядеть на него такого — собранного и ехидного — и при этом знать, какие жадные у него губы, а ловкость рук не ограничивается упражнениями со шпагой, было по меньшей мере волнительно. Ричард соврал, если бы сказал, что не хотел бы продолжения между ними. Эти мысли тревожили, но в то же время манили. И… и будь проклят этот рисунок, с которого все началось!
Угасший было страх наказания вновь вспыхнул, стоило вспомнить об этом треклятом куске бумаги. То, что Свин еще не заявился в зал вселяло какую-никакую надежду. Как и неясно каким образом добравшиеся до унаров слухи о том, что он спешно покинул Лаик, вереща на мышей поджаренным ызаргом. Ожидаемо никто не мог поручиться в правдивости и том, что желаемое не выдавалось за действительность.
За всеми этими размышлениями Ричард пропустил укол в подреберье. Манрик самодовольно оскалился, когда ментор засчитал ему победу. Ричард покорно поднял руки и отошел к стене, к уже скучающему там Валентину. До конца занятия им предстояли роли продувших в первых рядах наблюдателей.
Унары выбывали по одному, реже по двое. Под конец занятия предсказуемо осталась лишь пара Арно и Эстебана. Оба потные, взвинченные и злые как закатные твари, они кружили вокруг друг друга под одобрительные восклицания менторов. На лицах обоих читалась решимость победить любой ценой. Это выглядело даже красиво. Ровно до того момента, пока по какой-то нелепой случайности Арно не запнулся на ровном месте и не начал заваливаться назад. Эстебан тут же оказался рядом. Но вместо того, чтобы коснуться его шпагой, обеспечивая себе легкую победу, схватил за грудки, возвращая тому равновесие.
До того затаивший дыхание унары неудовлетворенно загудели. Эстебан сморщил нос, очевидно, раздосадованный сам на себя. Разжал кулак, выпуская ткань, сделал шаг назад и отсалютовал Арно шпагой, завершая поединок. Арно с очень сложным лицом отсалютовал ему в ответ.
Эстебан спешно развернулся на каблуках и зашагал прочь из зала. Глядя ему в спину, Ричард поймал себя на мысли, что впервые жалеет о том, что оказался не на месте Арно.
***
Как выяснилось во время ужина, Свин действительно уехал из Лаик. Под управлением Германа унары вздохнули с облегчением. За столом даже звучали штуки, прерываемые негромкими смешками.
Ричард немного успокоился, но все равно его мучили вопросы: неужели Шабли не нашел рисунок, а если нашел, то почему промолчал, не сдал капитану? Или сдал, но у того появились проблемы посерьезней, чем шатающиеся по ночам без дела унары?
Раздеваясь в купальнях и складывая одежду в аккуратную стопку на лавку, Ричард продолжал терзаться мыслями. Снедаемый ими, добрел до мыльни и врезался в кого-то у дверей.
— Прошу прощения, — прошептал он, потирая плечо.
— Не стоит ваших извинений, — насмешливо ответили из полумрака, и у Ричарда дыхание замерло.
Эстебан прошел мимо, обдавая влажным жаром, и скрылся за поворотом.
Почему я то и делаю, что смотрю ему вслед? — устало укорил Ричард сам себя и шмыгнул в наполненное паром помещение.
Обмывшись, он твердо решил, что сегодня ночью снова проберется в класс, чтобы лично убедиться нашел Шабли листок или нет. Без этого знания он же не уснет и изведет сам себя.
Вытеревшись досуха, Ричард вернулся к лавкам и принялся неспешно одеваться. Он был предоставлен сам себе, потому как последний унар покинул помещение еще до того, как Ричард вышел из мыльни. Постепенно облачаясь, он размышлял о том, пойти ему в класс прямо сейчас или дождаться глубокой ночи. Расправившись с завязками на свежей рубашке, Ричард потянулся к колету и заметил кое-что странное. Лежал он не так, как был оставлен.
Под полой обнаружился сложенный в несколько раз лист бумаги. Ричард отметил, что кто-то очень постарался спрятать послание от чужих глаз. Оно лежало так, чтобы никто посторонний не смог добраться до него, даже если стопка одежды случайно или намеренно упала бы на пол. Вариант с намоканием тоже был продуман. Колет надевался последним и шанс того, что руки после натягивания чулок, двух пар штанов и рубашки все еще будут мокрыми стремился к нулю.
Ричард на всякий случай оглянулся по сторонам. В купальнях было все так же пусто, не считая его самого и неизвестно кем подложенного листка. Где-то в желудке защекотало. Ричард даже не смог точно выделить природу этого чувства. Смесь опасения и интриги, наверное, было самым близким для описания. Выдохнув, он схватил лист и развернул. Щеки потеплели от одного мимолетного взгляда на содержимое.
Это был рисунок. Его рисунок, исправленный и дополненный талантливой рукой новыми деталями. К первой, теперь тщательно проработанной фигуре прибавилась вторая, плотно сплетенная с ней. Не оставалось ни единого сомнения, чем они занимались, и какое конкретное таинство стремился передать творец. Подписи у произведения не было, но Ричард и без нее прекрасно знал имя того, кому на подобное хватило бы остроты ума, таланта и дерзости.
Помимо рисунка, в углу листа острыми чернильными буквами выделялось послание из трех слов:
«
Сегодня. Там же».
Кажется это было приглашение, от которого Ричард не мог отказаться, да и не хотел.
