Долгие проводы — лишние слёзы

      Никто не проронил ни слова, когда он склонился над безжизненным телом Аглаи. Пульса не было — Артемий знал, что не нащупает его, понял, как только прозвучали выстрелы, но удержаться не смог всё равно. Может, врачебная привычка; может, безумная надежда.       Когда Артемий поднялся с телом Инквизитора на руках, ни один из солдат не стал ему препятствовать. Он не стал задерживаться ни на мгновение — не желая больше давать этим людям смотреть на неё такую. Пока она была жива, никто не был способен глядеть на неё с безразличием; теперь же всё безвозвратно изменилось.       Они не пытались его задержать: очевидно, единственной их целью теперь было направить столь нужного Городу медика обратно; как он туда доберётся и что заберёт или не заберёт с собой — их уже не волновало. Артемию хотелось злиться на них — и уже не хотелось ничего.       Он нёс её, идя медленным шагом и стараясь не тревожить тело слишком сильно. Аглая заслуживала уважения. Заслуживала заботы — пусть даже теперь она заключалась в том, чтобы не дать её голове безобразно болтаться у его плеча, как у истрёпанной куклы в руках капризного ребёнка. Её тело не было тяжёлым — вся твёрдость и плотность утекла из него вместе с громким титулом, вытесненная из груди пулями. Артемий нёс бы её, даже будь к ней прикованы пудовые гири.       Он шёл, пока не скрылись из виду огни поезда вместе с отрядом безмолвных военных, и продолжил идти, не считая шаги, пока не остановился — не думая о том, что именно заставило его выбрать эту конкретную точку в пространстве.       Артемий ушёл в сторону от железнодорожных путей, аккуратно опустил Аглаю в траву и тяжело сел рядом, не проверяя даже, не пострадает ли от его веса какой-нибудь неудачливый пучок драгоценной травы.       Он долго и бессмысленно глядел в глаза Аглае, прежде чем аккуратно прикрыть их. Мелькнула в голове мысль достать скальпель — не перст менху, не часть мира, которому она столь явно не принадлежала и который он не желал подпустить к ней так близко, не спросив. Мысль эту он отбросил — что бы ни скрывалось в теле Инквизитора, теперь это уже было не важно. Вообще мало что казалось важным.       Он начал рыть голыми руками, вонзаясь в землю пальцами и отбрасывая горсти в сторону уверенными ладонями. Артемий не думал и не пытался даже считать время — просто молча работал под аккомпанемент стрёкота насекомых и шелеста сминаемой травы. Когда яма стала достаточно глубокой, он снова обернулся к Аглае.       Говорить было нечего и некому; Артемий отряхнул руки, стряхивая землю, и, склонившись, поцеловал Инквизитора в лоб — с нежностью, как порой возникало странное желание целовать её при жизни. Осторожно обхватив Аглаю за плечи и под колени, он мягко опустил её в зияющую чёрную пасть могилы. На мгновение прикрыв глаза, он принялся сбрасывать землю в холодную яму. Он не раздумывал о том, примет ли Аглаю Степь: Инквизитору, кажется, нигде не было места при жизни, и решать, где ей лежать после смерти, выпало ему. Опускать её в измученную кладбищенскую землю, жечь вместе с трупами заражённых или сбрасывать в мутный загаженный Горхон казалось кощунством.       Закончив безрадостный труд, он заровнял земляную насыпь. Подумав, сложил у изголовья горсть изюма и засушенный цветок — всё лучше, чем ничего.       Он долго смотрел на могилу, устало опустив ноющие плечи. Хотелось остаться, лечь рядом и спать, спать, спать.       Вздохнув, Артемий отвернулся и побрёл обратно к железной дороге.