Псы и шакалы

Вот что-то свербит настойчиво под ребрами. Не могу, как ни стараюсь, перестать прокручивать дурацкую историю с неудавшимся поцелуем в голове, а заодно страдать желанием вернуться назад и собственную реакцию переиграть. Мы с Шакалом не парочка и ничем друг другу не обязаны. Глупо, казалось бы, кидать какие-то обидки при сложившихся обстоятельствах. Но, знаете, стоит вспомнить, как у него рожа скукожилась, когда я к нему потянулся — и у меня банально разгорается пердак. Можно же было по-человечески. Ну, по-мужски сдержанно подставить рыло под поцелуй, и ничего бы с Шакалом не случилось. Так что обидку я все-таки кидаю. Понимаю, что мой маленький бунт тотчас не заметят и не оценят по достоинству глубину своего проеба, нет. Я просто терпеливо жду. Хожу на пары, часто гуляю с Янкой, потому что Тимур укатил на две недели к бабке в деревню — честно, надеюсь, что за время разлуки Яна прочувствует разницу между нормальной жизнью классной девчонки, которой не приходится ежедневно реветь, и жизнью на побегушках у говна и сделает выводы быстрее, чем с моими советами. Гуляю с Бимом. Клепаю ремиксы для папки «Творчество» и ремиксы для папки «Коммерция». Зарабатываю немного деньжат и возвращаю в свой рацион завтраки. Короче, не убиваюсь днями и ночами, не думайте. Что немаловажно, я целую неделю не выхожу постоять с Шакалом, пока он курит. Не буду врать, без его звуков меня ломает. Хочется безумно этого «Тш-ш-ш» тлеющего табака, да даже стремного «Клац-клац-клац» цепочкой иногда не хватает позарез. Но запрещаю себе со всей строгостью предпринимать какие бы то ни было первые шаги. Не на того напал! Я. Обижен. Шакал особой разницы не замечает. Мы с ним пересекаемся в коридорах универа и на парах, но садимся по разным углам и друг на друга привычно не смотрим. На лекциях упорно делаю вид, что не палю, как он скрывается за боковой дверью с пачкой сигарет и курткой, только поглубже в ухо, прикрыв волосами, сую капельку наушника и на полную громкость слушаю «Дайте танк!» «Я ду-у-ума-а-ал, ты чу-у-удо, а ты-ы-ы Иу-у-уда…» Злободневно, правда? Короче, неделю жду, гоняя одну и ту же песню по кругу. И тут в субботу, когда меня уже подмывает малодушно написать «Ты там не охуел?? Ну не дрочить же собрался в одинокого весь остаток жизни?», мне прилетает свежее сообщение. Роман Шакалов. 19:01: Я у себя. О да, Ром, дрочить ты будешь, как пить дать будешь. Как минимум сегодня. С самой коварной ухмылкой в мире выжидаю пару минут и печатаю ответ. Ars Veter. 19:03: Не, я занят. Лаконично-безразлично, как кто-то любит. И пусть сидит и думает, чем я так занят. Ответ не приходит долго. Кручусь в кресле на колесиках перед письменным столом, отталкиваясь ногой от системного блока, и нервно покусываю губу. Нет, если он проигнорит, это будет вполне в стиле Шакала, но… Опа, снова звук уведомления. Роман Шакалов. 19:21: Отец вернулся? От удивления закашливаюсь на глотке «Байкала» не первой свежести, со вчерашнего дня оставшегося в кружке. Не поймите неправильно, но Шакал никогда, НИКОГДА, блядь, не спрашивает, в чем причина моего «Не могу». Обычно я объясняюсь сам. Чтобы спросил он? Стояк-то, небось, там что надо, здоровенный такой, бери и… Так, Сеня, стоп, хватит думать о члене Шакала! Лучше напиши что-нибудь небрежное, мол, и без тебя есть чем заняться. «Я думал, ты чудо… А ты Иуда…» — играет в колонках. Нет, не надоело. Если что-то заедает в моей голове, будьте уверены, оно там останется до тех пор, пока я не хапну храбрости и обожания песни настолько, что спою ее в караоке. Вот потом как отрежет, а до тех пор — слушаю. «Я не злопамятный – держу для этого блокнот…» Ars Veter. 19:23: Иду гулять с друзьями! «Я не забуду, месть – это блюдо… которое едят горячим, обжигая рот…» Незапланированное мероприятие. Если честно, полный пиздеж — я вообще уже в пижаме, наелся пельменей от пуза и собирался блаженно потупить в компик. Но прямо в эту секунду я понимаю, что слова требуют дела. Пойду гулять, и что ты мне сделаешь? Сиди, Рома, с вот такенным стояком, и делай с ним много приятных… короче, ты понял, гуляй, свободен. Роман Шакалов. 19:23: С какими? Я этого сообщения не ждал, поэтому замечаю, уже когда при полном параде — в неподранных джинсах, футболке с гусями, толстовке для утепления и дутой куртке — нахожу телефон свалившимся в открытую пачку с чипсами. Стою, варежку раскрыв, и не знаю, что думать. Ну ничего себе. Это как же тебе, Шакал, трахаться приперло, что я удостоился аж двух наводящих вопросов? Сердце колотится о ребра с удвоенной силой. «Тудумс-тудумс-тудумс…» В любом случае нельзя давать заднюю — у меня же, кажись, действительно получилось устроить ему облом! Чего этим добиваюсь, правда, не очень понимаю. Поцелуи вне кровати мне не очень всрались, вроде бы, чтобы плакаты рисовать «Я имею право сосаться!». Просто на принцип пошел. Пусть не думает, что у него бессрочный абонемент на пользование моей задницы, когда ему вздумается. Меня могут ждать и не в его квартире. Вот Янка, к примеру, затею смотаться к местному торговому центру, на заброшенной парковке за которым вечно по выходным какой-то движ, поддержала на ура — мы с ней договорились встретиться через пять минут. Бляха, а мне выходить, вообще-то, пора. Ars Veter. 19:40: Со своими, прикинь? Зло вышло, но и у Шакала его вопрос — как будто я ему кругом должен. Бесит, сука, до трясучки. «Трудно наладить отношения – легко испортить… лютая ненависть – наследница былой любви… и если ты всё осознаешь – реви…» Вырубаю колонку. Убираю телефон в рюкзак, застегиваю куртку и влезаю в прихожей в зимние ботинки-говнодавы, чтобы не окоченеть через первые пару минут. Треплю Бима за ухом, обещаю ему вернуться до десяти с половиной и с ним погулять тоже — и пулей вылетаю в подъезд. Натягиваю серую шапку в лифте, спуская всю челку на глаза. Янка уже ждет меня на улице. В длиннющем пуховике с кроличьими ушами на капюшоне, с объемным шарфом, которым укуталась по нос, и в зимних сапогах. В универ гоняем налегке, потому что крутые, нам морозы, звенящие яйки и циститы не страшны (а еще мы не очень умные, ага). А как выбраться потусить, так заматываемся в три одежных слоя, чтобы между уличным холодом и попавшим в организм холодным пивком оставалась какая-то тепловая прослойка (не то чтобы пиво зимой тоже относилось к разряду умных поступков, ага). — Мы ж ненадолго? — уточняет Яна, считая мелочь на раскрытой перчатке. — Конечно, — подтверждаю, деятельно колупаясь в своем кошельке. С пельменей осталось немного как раз на то, чтобы устроить им веселую компанию. Мы заглядываем в магаз на углу дома, покупаем по пивасу и черному пакету-майке для шухера, убираем добро мне в рюкзак. Идем длинным путем через дворы, любуясь блестящими, покрытыми ледяной коркой сугробами в лужицах рыжего фонарного света, короткими сосульками на подъездных козырьках. Прислушиваемся к хрусту песка, которым дворники забросали пешеходные дорожки, под ботинками. «Шорх-шорх-шорх…» Красота. В середине декабря во дворах по-особому тихо. Вроде привычная жизнь кипит, и то тут залает собака, то там пропищит сигналка криво припаркованного авто, а люди бегут суетливо с работы и на работу, из магазинов и за покупками, гулять с детьми и волочить их на санках домой, но все вокруг будто замирает поминутно, оглядываясь через плечо, в ожидании волшебства, в ожидании боя курантов. Мне уже двадцать, а впечатления от этой поры одинаковы из года в год. Будто что-то хорошее рядом, надо только потерпеть и дать этому хорошему шанс собраться с духом и тебя догнать. «Эй, ты про меня не забыл? Я знаю, ты ждал. Прости, что задержался». Сдуваю залетные снежинки с челки и очень-очень глубоко в себя погружаюсь. Надо назад выныривать — я, вообще-то, не один. — Уже не скучаешь по Роме? — спрашиваю, прерывая молчание, а Яна таращится на меня широко распахнутыми глазами, чуть не врезаясь в урну. — Чего? — По Тимуру, говорю, не скучаешь? — спрашиваю, делая морду кирпичом, что под челкой легче легкого, а сам в момент покрываюсь испариной. Пиздец и эпик фейл. У меня Шакал головного мозга, что ли? Я же специально на улицу выбрался, лишь бы не думать о том, как он там обо мне и моих прогулках переживает, хотя на самом деле, конечно, нет. Янка косится на меня подозрительно, но благородно делает вид, что ей послышалось. Смотрит внимательнее под ноги и бурчит в шарф: — Уезжал, переспать пришел… На утро позавтракал и свалил электричкой. Поел — полная раковина посуды, даже одной котлеты из тех, что наделала, не оставил. Спать всю ночь не давал. А у меня на следующий день смена была на двенадцать часов. — Она фыркает горько: — Клево, забота… В горле ком обиды за нее. Ну зачем ты так себя мучаешь, Янка? — Знаю, что скажешь, — предупреждает она мрачным тоном, глаз не поднимая от дорожки. — Я пыталась с ним поговорить… Словами и просьбами как-то все поменять, вернуть как было — в начале. Не вышло. Думала, пришла к выводу, что оно, блин, всегда так было, просто я первое время не замечала, что выхлопа в мою сторону — ноль. Так что я соберусь… Обязательно соберусь, Сень. Время дай… Отрицание-принятие-смирение… — Она мотает головой, и кроличьи уши дергаются на капюшоне. Янка сильная, она справится, я в нее верю. И скрещу-ка пальцы за то, что ей подвернется тот, кто будет заботиться о ней, как она того заслуживает. Будет к ней внимательным. Будет интересоваться, где она и с кем. Давать ей хорошенько поспать и будет уверенным, что она нормально жрет и не загоняет себя до потери пульса. Янка вдруг говорит, видно, замечая, что я вот-вот начну тему педалировать, пусть она и просила спустить на тормозах: — Ладно, давай не будем о грустном. — Давай не будем, — соглашаюсь со вздохом. Мы слегка ускоряемся на повороте к дороге, потому что время не резиновое. Огибаем торговый центр, больше напоминающий трехэтажный рынок всякой всячины — футболка с гусями, кстати, оттуда — и ныряем по очереди в брешь в заборе-сетке, отодвигая и возвращая на место фанерный лист. Тусовка, признаться, если пива для храбрости не бахнуть, максимально стремная. Компании сюда стекаются под вечер пятницы и субботы каждый раз новые, не угадаешь, когда нормальные, а когда не очень. Парни с девушками разных возрастов и разной степени визуально различимой опасности. Кто-то просто курит и семки лузгает под бессмысленный треп, присев на бетонные блоки, где вентиляция торгового центра выходит и потеплее. Кто-то в раздолбанных и фонящих колонках — смерть трезвым ушам — слушает русский рэп, кто-то выпивает легкого пива и винишка, а то и напитки покрепче. Кто-то обязательно бьет кому-то морду на этом узком, и, в общем-то, потому и выведенном из эксплуатации парковочном пятачке. Снег расчищают энтузиасты, облюбовавшие место под пьянки-гулянки, но занимаются этим с ленцой и через раз, поэтому под ногами вечно каша из снега, песка, бычков и мусора. Мы с Янкой сюда редко заруливаем. Так, адреналинчика набраться, пива тяпнуть и сделать ноги до того, как первый перебравший быканет на кореша с грозным: «Че сказал, козлина?» Сегодня один из таких дней. Янка не спрашивала, зачем мне, если предложил — значит, мне надо, ну а я… не признаваться же, что у меня шакалиный бунт и мне отказали в поцелуе, сделав страшно недовольную рожу. Поэтому мы достаем пивасик и выбираем угол, где потемнее и никто не топчется, чтобы не нарваться на терки за забитое место. Пьем и, разумеется, от холода снаружи и внутри моментально коченеем, начиная дрожать, но слабоумия и отваги не теряем. Подпрыгиваем, как два пингвина на льдине, и болтаем о какой-то чепухе. О том, что скидываемся вредному преподу по статистике на коньяк к юбилею и к сессии, о новинках забугорных сериалов, о том, что Биму позарез нужны собачьи тапочки, пусть я и не знаю, кто в своем уме бриару тапочки покупает. Пиво, падла, все не кончается: ледяное, залпом на морозе не выпьешь, приходится цедить. А выкидывать жаба душит — фигуральная, не наша, хотя наша вот вчера пыталась тоже, когда наговорил ей ереси у доски вместо нормального ответа, потому что сдуру решил, что на меня Шакал с дальней парты палит, и перенервничал. Спойлер: палил он в ответы, которые Жаба случайно вывела на доску, забыв отключить проектор, и благополучно их сдул подчистую к себе в тетрадь. Морщусь и давлюсь остатками пива. Янка морщится и давится тоже. — Пойдем, что ли? — спрашивает она умоляюще, и я киваю. Все, хватит приключений, набунтовался. Но только мы двигаем обратно к бреши в заборной сетке, нас подрезает поц из соседней компании, перекрывая путь к скорейшему отступлению, и прокуренным сиплым голосом спрашивает: — Ребят, на догнаться есть? — Не, прости, на последнее выпили, — говорит Янка, косится на меня, губами выговаривая «Валим». По спине прокатывается капелька холодного пота — впрочем, оно и неудивительно, у меня все сейчас холодное. — Да ладно, и пятьдесят не наскребете, что ли? — спрашивает поц с ленивым угрожающим намеком, который распознаю на раз. Он делает скользящий шаг влево, когда Янка пытается протиснуться мимо него вдоль забора, и та отшатывается, мыкнув испуганно, и прячется за меня. Толку от этого, как прятаться от волка в соломенном домике. Блин. Будь я один, удрал бы на сверхзвуковой, так что поц не успел бы произнести и «Какого ху…» Моя спортивная дисциплина — драпанье со всех ног, вы, наверное, помните. Но со мной Янка. Она в длиннющем пуховике за мной не угонится, поэтому не вариант. Бабки отдавать тоже не вариант. Я уже наученный. Дашь пятьдесят, хоть отчеканишь мелочь из воздуха, начнется: «Э, а чо пиздели? Нехорошо, ребята, посмотреть бы вам по карманам еще». Дашь двадцать — отожмет в недостачу первое же, что на тебе приметит, а еще и отпиздит напоследок. Вариантов мало. Нормальных — вообще нет. И я думаю дольше пяти секунд истекающего терпения поца, потому что он решает за меня и говорит, резким выпадом сдергивая с меня шапку: — Это возьму, — сует шапку себе в карман под протяжный Янин выдох. Его кто-то из компании неуверенно окликает: «Саш, да ну ты чо?», но активнее никто, разумеется, не вступается. Вижу из-под челки, что на нас озираются, шепчутся, но возвращаются немедленно к прерванным разговорам. Музыка из раздолбанной колонки звучит громче. Саша указывает на рюкзак. — Есть что ценное? И все. И я понимаю, что пропал. У меня там ингалятор, который Саша повертит и выкинет, и телефон, подаренный папкой в честь поступления на бюджет. Папка на него откладывал с трех зарплат. Я же себе не прощу, если проебу телефон в ночь откровенной глупости. «Вш-ш-ш-ш…» — это я воздух с шумом через нос втягиваю. И я готовлюсь к драке. Готовлюсь, что меня отпиздят в мясо, но если повезет, я выиграю Янке время, а там вывернусь, драпану следом — и ночь пролежу с Бимом в обнимку, под хлюпанье в разбитом носу уча свой горький урок. Сжимаю пальцы в кулаки. Саша хмурит кустистые брови. Чувствую, как Янка цепляется мне в локоть. Но Саша вдруг оборачивается. Не понимаю, в чем дело. Потом, как в замедленной съемке, в мозг наплывают картинки происходящего. Шакал разворачивает Сашу на себя и дает секунды две оценить противника. «Ухбл-л-ле-а-пх…» — вырывается из Саши нечленораздельное, когда кулак Шакала врезается ему под дых. Бам! Бам! Еще пару раз прилетает в бок, а Саша дергается конвульсивно, от перехватившего дыхания, кажется, ни увернуться, ни ответить не в силах. «Шурх…» — моя шапка выскальзывает из кармана Сашиной куртки и оказывается в кармане серого пальто. Шакал хватает меня за руку и тянет к бреши в заборе-сетке. Хватаю за руку Яну. Мы вылезаем наружу, держась за руки, как в фильме «Мечтатели» — ассоциация на миллион, учитывая пересер галактических масштабов, — и шуруем этим веселым паровозиком, набравшим полный ход, к дороге. Пролетаем пешеходный переход на зеленый свет. Все шуруем и шуруем дворами, и не думая расцепляться. «Шорх-шорх-шорх…» — песок скребет у нас под ногами. Никто за нами не гонится. — П-порядок? — только и спрашиваю, оборачиваясь на ходу на Янку. Глаза у меня, наверное, такие же круглые, как у нее. — П-порядок… — шелестит Янка, качая кроличьими ушами на капюшоне. Хватка горячих пальцев Шакала на моей ладони не ослабевает. Уверенное, крепкое сжатие, которое он мне дарит на повороте к нашему дому, одновременно обещает мне безопасность и пиздюли. Очко делает жим-жим. Почему-то уверен, что Шакал меня отчитает, хотя у нас так не принято, и от неизвестности того, что меня ждет, духа не хватает обнаглеть и спросить, какого фига он у торгового центра оказался — сталкерил, что ли? Мы заходим в подъезд и наконец расцепляемся. Ждем ползущий вниз лифт под протяжное «Вр-р-ру-у-у» по шахте. Янка нервно дергает уши на капюшоне и смотрит на Шакала с тем же немым вопросом «Ты как там оказался?» во взгляде и намеком на подозрительное «А главное — зачем?» Шакал хмуро разглядывает рекламный листок, предлагающий заказать суши по акции, и трет покрасневшие костяшки правой руки о карман, из которого торчит моя шапка. Не знаю, что говорить. Если и говорить что-то, то не при Янке. То есть, ей, конечно, завтра придется много чего сказать, но сегодня я только поднимаю на нее глаза и… улыбаюсь. Нервы, наверное, играют. Нас спасли, мы живы, целы, мы туда больше ни ногой — пожалуй, этого достаточно, чтобы заплыть в кабину подъехавшего лифта с ненормальной лыбой до самых ушей. Мы доезжаем до Янкиного девятого этажа и прощаемся с ней на пороге ее квартиры. То есть, я прощаюсь, обнимая ее и на ухо «Потом» интригующе шепчу — ну, Ян, держи за меня кулачки. Чтобы я выжил до этого «Потом». Спускаемся с Шакалом на мой восьмой пешком в гробовом молчании. Останавливаемся под подъездной лампочкой, которая то вспыхивает тускло, то снова выключается. Две секунды темноты — две секунды света. Темнота — бледное лицо Шакала. Темнота — морщинка между его бровей. Темнота — в глазах сложносочиненное выражение, новинка в линейке взглядов, назовем ее, пожалуй, «Арсений, тебя природа уже обидела, я, так и быть, пожалею». Темнота — Шакал мне шапку протягивает. Темнота — берусь за эту шапку с тихим и проникновенным: — Ром, бля, спасибо, я в курсе, что у тебя какие-то заебы с благодарностью, но… Темнота — я прижат спиной к собственной двери, за которой скребется и скулит, услышав мой голос, Бим. Свет — смородиновые глаза Шакала мне душу выедают на короткой дистанции, а его агрессивное дыхание жжет по коже лица. Темнота — и его губы на моих губах. Свет — поцелуй грубый, злой и горячий, нетерпеливый почти, будто со светом включается рубильник «Да чувствую я, сука, ваши эмоции ебаные, чувствую!» у Шакала в голове. Темнота — обхватываю его шею руками и отвечаю с не меньшей злостью. Свет — он обнимает меня, пустив руки мне под куртку. Темнота — у его губ вкус крови из прокушенного языка. Свет — его пальцы убирают челку у меня со лба. Темнота… — Бля… — шиплю, когда вой Бима за дверью уже напоминает вопль потерпевшего. Чует, жопа волосатая, что все самое интересное пропускает. — Бим, ты… «Тудумс-тудумс-тудумс…» — мое сердце делает. Темнота — две секунды на спрятать взгляд. Свет — ключ вставлен в замочную скважину. Меня трясет. Слышу его громкое сорванное дыхание за спиной. Умираю, как хочу послушать его сигарету. — Ну типа… — мямлю, — сходишь… с нами? Ссыкотно, вдруг… тот поц проследил… Темнота. Свет. — Ладно.