Пепел внутри нас

Руки Дилюка продолжали сдавливать шею Тартальи с силой, не характерной для человека, которому даже малейшие движения недавно причиняли боль. В его глазах пылал бесконтрольный гнев, который долго отравлял, изводил морозными ночами, переполняя все его существо, ядовитыми путами окутывая разум, извиваясь, колючими иглами впиваясь в сердце. Этот гнев копился в нем слишком долго, и теперь, наконец, нашел свой выход. Рагнвиндр не думал о том, что последует за смертью Аякса. У него не было никакого плана, как он сможет прорваться сквозь ряды хорошо обученных бойцов, охранявших тюрьму. В тот момент инстинкт шептал ему одно – убей. Раздави. Не оставь даже маленького шанса на спасение. Он этого заслужил. Так он больше никому не причинит вред. Плевать, что это уже ничего не изменит. Плевать, что его самого прикончат вслед за Предвестником. – Сдохни уже, наконец, – хрипло прорычал Дилюк, чувствуя, как тело Чайльда медленно ослабевает, а попытки вырваться начинают напоминать предсмертные секунды утопающего. Он усмехнулся. Криво, хладнокровно. Рагнвиндр испытывал почти животное удовольствие и ликование, ощущая, как замедляется его пульс, а вместе с ним – и биение жизни. Однако внезапный удар в живот коленом заставил его вздрогнуть. На долю секунды хватка ослабла, и этого Чайльду было достаточно, чтобы оттолкнуть его и стремительно припечатать к стене. Предвестник тяжело дышал, но на его губах играла улыбка. Дерзкая, азартная – как у игрока, который готов пойти ва-банк. – А ты молодец, – прочистив горло, довольно заметил Тарталья. Он прижал его всем телом, не позволяя пошевелиться. Рука Рагнвиндра, все еще скованная цепью, оказалась натянутой между их животами.– Но, серьезно, Дилюк, твое желание умереть невозможно переоценить. Ты ведь не рассчитываешь, что мы во всей этой крепости одни? Это было бы слишком романтично даже для наших свиданий. – Мне плевать, – хрипло отозвался Рагнвиндр. Быстрым рывком он дернул рукой влево так, что цепь между ними натянулась, и, воспользовавшись этим, Дилюк резким движением отбросил от себя Тарталью. Тот пошатнулся, собравшись подобрать оказавшийся совсем рядом Глаз Бога, но Рагнвиндр быстро схватил его за лодыжку. На мгновение Чайльд потерял равновесие, но сумел удержаться на ногах. Оказавшись за пределами досягаемости Дилюка, он скрестил руки на груди и тихо хмыкнул. Он знал это. Знал и слишком долго ждал, чтобы теперь так легко отказаться от сражения. Но получит ли он хоть какое-то удовольствие от победы над человеком, который, очевидно, не сможет даже активировать свой Глаз Порчи? Тарталья тяжело вздохнул. Их битва в очередной раз откладывается до лучших времен. Дилюк в бессильной злости крепко сжал кулаки. Его стремительно поглощала ярость – на самого себя. Даже умереть от его рук было бы не так унизительно, как стоять вот так, не имея возможности приблизиться и закончить начатое. Еще немного – и Чайльд бы ничего не смог сделать. Еще немного – и его бездыханное тело упало бы на каменный пол, застыв навсегда. Он бы никогда больше не призвал свои водяные клинки. Никогда бы больше не зашел сюда с этой безумно надоевшей, мерзкой улыбкой. Но момент был безвозвратно утрачен. А вместе с ним – последняя надежда сделать хоть что-то. Что-то, ради чего не жаль было бы умереть. То, ради чего он вообще проделал такой путь. Сейчас оставалось только признаться, что все это было бессмысленно. Все жертвы, все страдания, кошмары, с которым ему пришлось и еще придется столкнуться. Чайльд его не убьет – он видел это по горевшему в глазах вызову, по ухмылке на губах. Рагнвиндр не знал, что его теперь ждет. Но чувствовал, что о смерти думать пока рано. – Выпустил пар? – спросил Аякс. Он совсем не злился. Скорее выглядел, как ребенок, расстроенный тем, что веселье закончилось так быстро. – Если тебя это немного утешит, ты действительно на мгновение застал меня врасплох. Но твои силы истощены, а я в своей лучшей форме. Честно, у меня была идея сразиться с тобой, используя только наши Глаза Порчи, но это было бы совсем несправедливо и неинтересно. Ты бы, наверное, согласился, да? – Тебе ведь все это нравится? – глухо спросил Дилюк, опускаясь на пол. Он устало приложил голову к стене, прикрыв глаза, перед которыми плыли разноцветные круги. Он бы согласился. Зацепился бы за свой действительно последний шанс, пусть это и абсолютно бессмысленно. – Что именно? – уточнил Чайльд, присаживаясь на корточки в противоположном углу. Он поднял свой Глаз Бога, пристегивая обратно к ремню на брюках. – Как минимум – когда тебя прижимают к стенке и душат, – мрачно усмехнулся Рагнвиндр. – Я видел твои глаза. Ты не был взбешен. Ты был рад. – Не вижу поводов злиться, – рассмеялся Чайльд. – Я понимал, что ты не будешь просто так сидеть на месте и греть своей горячей задницей каменные плиты. Я долго предвкушал этот самый момент. Но тебе все равно удалось меня удивить и провернуть свой маневр, когда я ничего подобного от тебя не ожидал. Это даже более захватывающе. Победа теряет всю свою ценность, когда ты можешь просчитать каждый ход противника. Я ненавижу проигрывать, но иногда даже проигрыш приносит больше удовольствия. Для меня дело больше в самом процессе. В его непредсказуемости и спонтанности. – Говоришь об этом, как о своем хобби, – хмыкнул Дилюк. К рукам медленно возвращалась недавняя слабость. – Так оно и есть, – немного подумав, согласился Чайльд. – Поле битвы не имеет никаких границ, потому что бесконечны и наши возможности. Никогда нельзя стать достаточно сильным. Всегда найдутся те, кто сможет тебя превзойти. И я с нетерпением их жду. – И это смысл твоей жизни? – холодно усмехнулся Дилюк. – Я не ожидал большего. Ты так дорожишь своей силой, потому что ничего другого у тебя нет. Забрать силу, твой Глаз Бога, Глаз Порчи – и останется лишь пустая, никому не нужная оболочка. Для всех окружающих, для Фатуи ты представляешь ценность, только пока можешь сеять вокруг себя разруху и хаос. В этом ты хорош. Но лишь в этом. Губы Тарталья дрогнули в ухмылке. Защитный механизм. Впервые за долгое время Дилюк попал в цель. Достойная месть после его бесконечных попыток влезть к нему в голову. Только вот Чайльд бил наугад, ни разу по-настоящему не получив от Рагнвиндра опровержение или подтверждение его догадок. Дилюку даже не пришлось стараться. Один четкий, поставленный удар, от которого нельзя увернуться, как от вражеского клинка. Это была пропитанная ядом стрела. Ядом собственных мыслей, затаенных признаний, подавляемых страхов. Ядом его «я», в котором не было ничего, кроме разрушительной силы, поглотившей все остальное. Он был не способен создавать – только сеял вокруг себя хаос, который однажды точно причинит вред близким ему людям. Именно поэтому он предпочитал держаться от них подальше. Можно было тысячу раз сказать себе, что он хочет уберечь их от интриг Фатуи, от бесконечных хитросплетений столицы, но глубоко в душе понимал – опасность исходила в первую очередь от него. От него настоящего, который с хладнокровием добьет свою жертву, который оставляет за собой кровавое месиво и опустошение. Тоня, Тевкр, Антон… Они бесконечно любили своего старшего брата. Того брата, который привозил им диковинные безделушки со всего Тейвата, который приезжал в Морепесок на редкие выходные, улыбался и смеялся вместе с ними. Они не знали его за пределами родительского дома. Отец знал. Поэтому смотрел на него так – словно спрашивал себя, в какой момент он превратился в чудовище, и могли ли они с матерью это исправить. Поэтому с облегчением вздыхал, выпроваживая за порог. – Да, в этом весь я, – с обманчивой легкостью усмехнулся Чайльд. – Надо же, я не ожидал от тебя такого попадания. Продолжаешь удивлять меня, Дилюк. – Тебя весьма легко удивить, – тихо хмыкнул Рагнвиндр. Он ожидал опровержений, ожидал, наконец, разозлить его и заставить показать свое истинное лицо. Вместо этого Тарталья просто согласился с каждым сказанным словом. У него определенно были и свои проблемы, но Дилюка они мало интересовали. – Достаточно просто сказать, кто ты есть на самом деле. – Знаешь, в Фатуи это большая редкость, – вздохнул Чайльд, оперевшись спиной о стену. – Их слова очень редко совпадают с тем, что они действительно хотят сказать. Приходится постоянно быть начеку и искать подвох в каждой улыбке. Иногда это изматывает. Даже больше, чем Глаз Порчи. Мы с тобой могли бы стать неплохими товарищами, что думаешь? Вдвоем было бы куда веселее пробиваться сквозь эту стену лицемерия и интриг. Фатуи не хватает таких людей, как ты. И я говорю это не для того, чтобы обмануть твою бдительность и втереться в доверие. У меня все равно ничего не выйдет, да? Дай угадаю, ты сейчас пожелаешь мне сдохнуть в Бездне. – Неужели ты начал делать правильные выводы, – Дилюк устало прикрыл глаза. – Долго же до тебя все доходит. Зачем ты вообще вступил в Фатуи, если терпеть их не можешь? – Ты уже забыл, к каким заключениям пришел? – усмехнулся Тарталья. – Служить Фатуи и Царице – значит постоянно находиться в самом эпицентре битвы. Здесь границы моей силы действительно бесконечны, и я никогда не остановлюсь на достигнутом. Пока Фатуи подкидывают мне все новые и новые возможности тренироваться, я готов отбросить свою неприязнь. К тому же, не один ты хочешь сразиться с Предвестниками, – его взгляд загорелся уже знакомым Дилюку огоньком. – Если я однажды решу уйти, мы непременно станем врагами, потому что членство тут… не совсем свободное. И тогда я, наконец, смогу сразиться со всеми, кого мечтаю прикончить. – Если мне не изменяет память, Предвестники ранжированы по своей силе, а ты одиннадцатый из одиннадцати. Любопытно, кто кого прикончит? Я был бы рад любому… Рагнвиндр не успел договорить, как в миллиметре от его головы пролетел водный клинок, тут же разбившись на мелкие капли о стену. Прикосновение ледяной воды к голым плечам и груди отозвалось во всем теле эхом неприятной, почти болезненной дрожью. – Боюсь, ты все же не застанешь этот момент, Дилюк, – в голосе Чайльда не осталось и намека на прежнюю готовность принять любое оскорбление и проклятие со стороны Рагнвиндра. Его глаза словно стали темнее на несколько тонов, а уголки губ заметно напряглись, выдавая растущее раздражение. Дилюк удовлетворенно хмыкнул, улыбнувшись. – Что, правда тебя задела? – продолжал давить он, нисколько не опасаясь последствий. – Неприятно осознавать, что, даже посвятив свою жизнь сражениям и тренировкам, ты по-прежнему остаешься худшим из отбросов? Первым порывом Тартальи было схватить Дилюка за глотку и заставить заткнуться. Уже навсегда. Плевать на потраченные силы и время. Плевать на миссию. Был огромный соблазн дать волю своей вспыльчивости и просто прикончить этого идиота. Какая разница, когда он умрет – через минуту или немного позже по приказу Педролино? Внутренняя борьба продолжалась недолго, и, на удивление, победу одержал разум. Сорваться сейчас – значит поддаться Дилюку, который только и искал любую возможность сцепиться с Предвестниками. Будь на месте Чайльда кто-то другой, ему бы тоже пришлось услышать о себе много не самых лестных слов. – А куда все это привело тебя? – усмехнулся Чайльд, сумев успокоить свою злость. – Три года упорной борьбы непонятно за что – и вот ты здесь, а твоя жизнь целиком и полностью зависит от воли тех, кого ты ненавидишь. В каком-то плане ты совсем не лучше меня, Дилюк. Скольких людей ты убил на своем пути? Уже и не посчитаешь. Сколько из них имели хоть какое-то отношение к смерти твоего отца? Правильно – нисколько. Ты убивал пешек, которые даже не были задействованы в той игре. Потому что в какой-то момент ты стал получать от этого удовольствие. – Потому что я их не считал людьми, – сухо возразил Дилюк, отвернув голову. Он невольно вспоминал того себя, который без колебания перерезал горло обезоруженной жертве, молившей о пощаде. Первое время было страшно – предсмертные вопли и наполненные отчаянием глаза стали преследовать его в ночных кошмарах. Прежний Дилюк – любимец рыцарей, защитник Мондштадта – никогда бы не убил человека с высоко поднятыми руками и отброшенным в сторону мечом. Прежний Дилюк бы не вырезал целые вражеские лагеря посреди ночи. Прежний Дилюк не видел ни черта дальше своих глупых идеалов и мечтаний, которые, разбившись о стену реальности, превратились в острые осколки, уничтожившие его вымышленный и такой удобный мир, где Ордо Фавониус было воплощением его представлений о рыцарстве, а семья всегда поддерживала во всех начинаниях. Хорошо, что тот Дилюк умер вместе со своими глупыми надеждами и верой в близких. Он бы не смог выдержать реальность, в которую его выбросили. Не смог бы заглушить в себе чувства и подавить пресловутый рыцарский дух. Этот Рагнвиндр забыл, что означают сострадание и пощада. Более того – он не хотел вспоминать. – А ведь они тоже были чьими-то отцами и сыновьями. Братьями. Ты ведь скучаешь по своему брату? Дилюк вздрогнул, резко метнув в Чайльда удивленный взгляд. Декарабиан его подери – с чего он вообще решил заговорить о Кэйе? – Если ты собираешься угрожать, вперед. Мне нет до него дела, – холодно предупредил его Рагнвиндр, больше стараясь убедить в этом себя. Одно упоминание Альбериха до сих пор отзывалось в груди болезненной тяжестью – как бы Дилюк ни старался вытравить из своей души это чувство, стереть все воспоминания, разорвать связующие нити. – Угрожать? – переспросил Чайльд. Педролино недвусмысленно намекал воспользоваться близостью братьев, чтобы убедить Дилюка принять их сторону, но Тарталья пообещал себе: он никогда так не поступит. Никогда. Это слишком подло даже для него. Чайльд понимал, что, решившись на такой шаг, он закроет себе путь домой навсегда и больше не сможет смотреть в глаза своих братьев, сестры, родителей – будет держаться от них, как можно дальше. Он больше не сможет смотреть даже на свое отражение в зеркале. – Нет, Дилюк, это не входило в мои планы. Но прозвучало почти убедительно. Я бы, возможно, поверил, если бы не услышал такое трогательное «Кэйа» из твоих уст. Рагнвиндр впервые за долгое время растерялся. Он что, действительно звал Альбериха, пока мучился лихорадкой? Как же это унизительно. Как же жалко. Почему. Почему он никак не может выжечь из памяти каждый совместный момент. Каждое чертово воспоминание, каждую его лживую улыбку. Почему не может оставить их навсегда в прошлом. Все дороги туда уже закрыты. Оглядываться некуда. Вот бы и свои чувства можно было просто запечатать, отказаться от них. Дилюк действительно старался. Но тени счастливой, беззаботной юности, проведенной в объятиях близких под сенью сочных виноградников, продолжали преследовать его, не хотели отпускать, протягивали к нему свои израненные, покрытые ожогами и мозолями руки. Оставалось только бежать. От них, от самого себя. Бежать быстрее, пока расстояние не станет непреодолимым. Пока силы не иссякнут, а голос Кэйи не станет лишь одним из многих голосов. – Ты выглядишь смущенно, – неуверенно произнес Тарталья. – Не переживай, я не стану осуждать тебя за тоску по дому и семье и смеяться над этим. – Моя семья погибла три года назад, – тихо отчеканил Дилюк, стиснув зубы. – Кэйа Альберих не имеет к ней никакого отношения. Не знаю, что я сказал, но, очевидно, я был не в здравом уме. Буду благодарен, если ты прикончишь его. Последняя фраза – отголоски слепой ярости, которую Рагнвиндр испытывал к самому себе. Потом промелькнет непрошенное сожаление. Где-то глубоко в душе он понимал, что смерть Кэйи не принесет ему желанной легкости. – Вот как, – немного растерянно протянул Тарталья. Да что с этими братьями не так? Бросают друг друга в момент, когда обоим больше всего необходима поддержка. Дилюк вообще готов вычеркнуть Альбериха из своей жизни. Не похоже на обыкновенную семейную ссору. Что же между ними произошло? Дилюк точно не станет с ним этим делиться. – Не буду лезть в ваши отношения, но, поверь, я знаю, что в некоторые моменты братья могут казаться невыносимыми. Мои иногда такое вытворяют, что и я с ними с трудом справляюсь. Но от этого не перестаю их любить больше всего в этом мире. Ты, я думаю, тоже не перестал. Иначе не звал бы его. – Просто забудь это, черт возьми! – сиплым голосом уже закричал Дилюк. – Забудь, слышишь? Кэйа ничего для меня не значит. Все, что ты слышал о нас, осталось в прошлом. Я не хочу о нем слышать. И меньше всего на свете хочу видеть его сейчас. Все, что я сказал – это не более, чем лихорадочный бред. – Хорошо, – пожал плечами Чайльд, нахмурившись. – Если в Мондштадте у тебя никого не осталось, почему так цепляешься за этот город? С рыцарями ведь у тебя тоже все сложно. – Мондштадт не заканчивается на рыцарях и Кэйе, – после недолгой паузы ответил Дилюк. В этом городе прошла вся его жизнь. Там он был счастлив. Он любил Мондштадт. Любил больше, чем мог себе в этом признаться. Он не мог бросить его на растерзание Фатуи. Не мог принимать в этом участие. Лучше действительно подохнуть в этой дыре, чем стать частью их планов. – После наших разговоров у меня всегда остается больше вопросов, чем ответов, – Чайльд провел ладонью по лицу. – Вот так и однажды придется убить тебя, так их и не получив. Может, устроим перед этим предсмертную исповедь, что думаешь? Дилюк усмехнулся – на этот раз беззлобно. Даже хорошо, что его смерть не увидит никто из мондштадцев. Никто не посмотрит на него со скорбью о безвозвратно загубленном будущем, никто не придет на его могилу и не произнесет последнюю речь, чтобы почтить память некогда любимого капитана. Последним, кого он увидит, станет Чайльд. Один из Предвестников. Один из тех, кого он должен был убить сам. Как же иронично и даже смешно все сложилось. Когда Тарталья ушел, Рагнвиндр понял, что в очередной раз соврал себе. Ему бы хотелось вновь оказаться в Мондштадте. Хотя бы на мгновение почувствовать на своей коже полуденный зной, послушать шелест ветра, вдохнуть полной грудью аромат спелого винограда. Увидеть тонкий силуэт вдали. Приблизиться. Увидеть легкую улыбку, такую родную, но ставшую почти ненавистной. Дилюк никогда не простит Кэйе предательство. Рагнвинд одергивал себя, заставлял проматывать в голове его признание вновь и вновь, презирать, проклинать. Но ему бы хотелось встретить Кэйю снова. Хотя бы один раз. Хотя бы на долю секунды. Дверь в камеру снова открылась, за что Дилюк был впервые безмерно благодарен – хоть что-то отвлекло его от этих глупых, сентиментальных мыслей. Но, когда он увидел своих гостей, это тут же сменилось привычным холодом и напряжением. На этот раз к нему пришел не Чайльд.