Диапазон слуха человека — до 20 кГц
Диапазон слуха волков — предположительно до 80 кГц
Диапазон голоса волка — доподлинно неизвестен
Сначала Уэнсдей не замечает Инид. Не буквально — девчонка бьëт по глазам, как яркая вспышка. И это тоже не буквально, придерживайся она светлой расцветки, отлично бы вписалась в чёрно-белый мир Уэнсдей. Но нет, Инид фонтанирует всеми возможными цветами и, что хуже, окрашивает в них все вокруг. У Уэнсдей действительно аллергия на цвет, и прикосновения Инид вызывают на коже зуд — слишком ярко накрашены ногти. И все же Уэнсдей не заметила Инид. Она осталась для Уэнсдей в водовороте новых лиц, слишком немотивированно дружелюбных. А потом Инид выпустила когти в недвусмысленной угрозе. И Уэнсдей должна признать, это было настолько горячо, что она почувствовала слабость в коленях. Кажется, в этой чертовой школе все же есть кто-то интересный.***
Уэнсдей видит Инид насквозь. Инид смотрит на других оборотней слишком странно: со смесью сожаления и отвращения. Инид общается с кем угодно, кроме других оборотней. Инид всеми силами меняет внешность: распрямляет волосы и подвивает их заново, и окружает себя этими чертовыми отвлекающе яркими, слишком яркими цветами. Уэнсдей на секунду забавляет мысль об Инид, властью цвета из иных миров превращенную в несуразное, умирающее чудовище. Самый яркий цвет понравился бы Инид, не так ли? Смогла бы она от него отвернуться? Уэнсдей хватает одного дня, чтобы понять, что Инид неспособна обратиться. Оборотень, который боится своей звериной природы, брезгует ей, что за потеха! У Уэнсдей ужасные навыки общения, и люди часто думают, что это от непонимания окружающих. Бедная, странная девочка, ей просто нужны друзья! Еë семья не дает ребенку влиться в коллектив, что за ужасное воспитание! Чушь собачья. Ей просто неинтересны эти копошащиеся вокруг, скучные создания. Заслужить их симпатию все равно, что вываляться в грязи, и не во время раскапывания могил или иного приятного времяпрепровождения. Так непрошенная симпатия Ксавье вызывает желание сделать ему как можно больнее. И все же, странным образом, интерес Инид почти не раздражает Уэнсдей. Инид неплоха для оборотня в том, что минимально посягает на личное пространство Уэнсдей. Впрочем, Уэнсдей замечает, что Инид в принципе редко прикасается к другим людям. Редко для стайного зверя, конечно же. Похоже, она себя одергивает. Ещё один признак отвращения к своей природе. Это даже очаровательно — прирученный, очеловеченный волк. Что за глупое насилие над собой. Есть еще один человек, чьё внимание почти не раздражает Уэнсдей — Тайлер. В его взгляде мелькает что-то тёмное, отзывающееся внутренним сходством. К тому же, Уэнсдей смутно чувствует, что это внимание лишено тепла, и это тоже ей по вкусу. Тайлера Уэнсдей не понимает, это ей тоже нравится.***
Уэнсдей знает, что Инид слушает еë ночную игру на виолончели. Еë невозможно не услышать в такой близости. После сама Инид признает очевидное положение вещей с еë оборотом и хнычет о своём печальном будущем. Странным образом Уэнсдей чувствует порыв утешить Инид, хотя такая судьба вовсе не ужасает еë саму. И все же она пускается в сентиментальные откровения, и вовсе не для того, чтобы получить помощь с побегом. Просто поникшая Инид ощущается неправильно. Однако позже, после неудачного побега, Уэнсдей видит кое-что интересное. Глубокой ночью она просыпается, почувствовав движение в комнате. Еë нервы ещё приятно напряжены после неожиданного нападения, технически двух за день, и прочих событий этого длинного дня. Это Инид — тихо пробралась сквозь окно и сейчас стоит, запрокинув голову к луне. Затем она склонила голову к плечу, кажется, прислушиваясь? Инид простояла неподвижно минут пятнадцать, прежде чем тихо вернуться в постель. Она выглядит такой же печальной, что и несколько часов назад. Уэнсдей притворяется спящей — похоже, она увидела что-то, что не должна была. У Уэнсдей уходит несколько минут, чтобы понять: Инид выла на высокой, очень высокой ноте, недоступной человеческому слуху. В сущности, у людей очень узкий диапазон восприятия звуков, сама Уэнсдей не способна услышать высочайшую ноту, которую может взять. Уэнсдей слегка вздрагивает при мысли, что оборотни могут общаться вот так, поверх человеческого слуха. Какая интересная мысль. Но, судя по грустному лицу Инид, ей никто не ответил. Интересно, еë игнорируют или… Не слышат? Уэнсдей вспоминает о синем ките, в одиночестве поющего в диапазоне, не слышимом его собратьям. Но зачем кому-либо, кроме, разумеется, Уэнсдей, игнорировать такого яркого человека, как Инид? Похоже, еë и правда не слышат.***
Уэнсдей ни черта не понимает Инид. Кажется, она забыла, что та все еще оборотень, настолько сама Инид старается об этом забыть. Стайное существо, хищное существо. И достаточно амбициозное. Готовность к коварным уловкам для победы на этом глупом турнире кажется несвойственной Инид. Это завораживает Уэнсдей, кажется, Инид поддаётся еë, Уэнсдей, влиянию. Похоже, странным образом она оказалась включена в стаю Инид. И накануне турнира Уэнсдей определенно видела цветные элементы на чёрной сейчас лодке. Забота почти не раздражает, а смеющийся, полный злого ликования взгляд Инид почти заставляет губы Уэнсдей дрогнуть в улыбке.***
Уэнсдей становится неожиданно неприятно увидеть энтузиазм Инид от перспективы провести почти весь день с Аяксом. Уэнсдей душит это чувство — хотя придушить хочется не то Аякса, не то сияющую Инид. Возможно, именно из-за этого скрытого бешенства она сегодня так импульсивна. Впрочем, окончание всего этого… Дня сближения, да что это за название? Как будто день посещения в приюте для бездомных собак, оооо, посмотрите, как мы любим этих злобных блохастых монстров, этих забитых рычащих созданий, мы их любим и совсем не боимся, а стоим в десяти метрах — так это чтобы не пугать зверушек. И все же, окончание идиотского мероприятия греет душу Уэнсдей. Она искренне надеется, что ей удалось согреть весь город. Но вечерняя подготовка Инид уже к настоящему свиданию портит почти неплохой день. Инид сияет, Инид фонтанирует энтузиазмом, Инид собирается затащить Аякса на общепризнанную площадку для поцелуев под особенной, редкой, голубой луной. Возможно, Уэнсдей тоже собиралась посмотреть на эту редкость, у них же, черт возьми, в распоряжении кусок крыши и для любования луной нет необходимости куда-то идти. Возможно, она передумала и собирается мрачно стучать по клавишам машинки до поздней ночи. Когда Инид влетает в комнату через какой-то час, хлопнув дверью и всхлипывая, Уэнсдей напрягается. — Он тебя обидел? — ровно, положив руки по сторонам от машинки, спрашивает она. — Он не пришел, — мрачно откликается Инид. Повисло молчание. Через несколько минут Уэнсдей таким же бесстрастным тоном предложила, все еще не глядя на Инид: — Ночь ещё не окончена, а с нашей крыши луну видно гораздо лучше, чем с какой-то поляны. Ты не хотела бы разделить это редкое зрелище со мной? Жаль было бы пропустить его из-за мальчишки. Инид вздохнула. Уэнсдей все еще не оборачивалась и не видела еë лица. — Да, Уилла. Идëм. — Уилла? — Уэнсдей никто так не называл. Никто не сокращает еë имя, никто. Еë тон непривычно растерян. — Ох, извини, само сорвалось. Если не хочешь, я больше не буду тебя так звать. — Хочу. Слово вырывается само и слишком поспешно. Уэнсдей понимает, что не позволит кому-либо другому так к ней обращаться, но в устах Инид прозвище ощущается, как удар током. Будоражаще. Приятно. — Тогда идём! Инид разом повеселела. Подлетев к Уэнсдей, она подавила порыв схватить ее за руку и только заглянула в глаза, опершись на стол рядом с еë рукой. Уэнсдей почти могла ощущать тепло тела Инид и не находила это неприятным. — Идём. После они смотрели на луну в интимном молчании. Уэнсдей хотелось физически влезть в голову Инид, ощутить в руках еë мягкий мозг, вместилище еë души, и узнать еë мысли. Уэнсдей ошибалась, думая, что понимает Инид. Невольно закралась мысль: не может ли она ошибаться в чем-то еще?***
И грянул бал. Инид говорит, что собирается вызвать ревность Аякса приглашением этого идиота, сына мэра. Уэнсдей наплевать на чувства горгоны, но еë саму вновь переполняет раздражение. У Инид ужасный вкус на мужчин, Уэнсдей задумывается, не стоит ли ей переключиться на женщин. Возможно, на одну конкретную женщину. Уэнсдей начинает понимать, чего — кого — хочет, но пока отодвигает эту мысль. Не время, расследование не ждет. Как невовремя Вещь решает пригласить Тайлера, ей неожиданно неуютно под печальным взглядом Юджина. Мальчик похож на Паггсли, когда она слишком занята для игр с электрическим стулом. Но это приглашение кстати, возможно, она что-нибудь выведает. Тайлер полезен, Тайлер мил, Тайлер выглядит увлеченным ею. Тайлер не может скрыть сардонической усмешки, когда замечает, что Уэнсдей увлечена монстром. Под его тёплой улыбкой скрывается холод. Все это будоражит Уэнсдей, собственное недоверие подстегивает интерес. Из такого влечения не вырастает любовь, и все же, все же… Уэнсдей вовсе не уверена, что любовь ей нужна. Родители любят друг друга так отвратительно явно, приторно сладко и страстно, что это возмущает бесстрастную Уэнсдей. Ей не нужна подобная слабость. Привязанность — это слабость. Уэнсдей видит едва живого — да точно ли живого? — Юджина, и еë сердце скручивает острый приступ вины. Ей следовало сразу все объяснить Тайлеру, ей следовало идти с Юджином, это еë монстр должен был располосовать. Уэнсдей познает вкус раскаяния, и он горек.***
Ночью она снова просыпается от движения в комнате, но не открывает глаза. Кто-то стоит совсем близко. Рискнув приоткрыть глаза, она видит Инид. Еë глаза в темноте безлунной ночи кажутся чёрными, а на лице слишком много эмоций, чтобы Уэнсдей могла их понять. Она видит дрожь ресниц и слабо улыбается: — Хватит притворяться, Уилла. Зачем она говорит шепотом? Никто не услышит еë, кроме Уэнсдей. Уэнсдей открывает глаза и бесстрастно, как ей кажется, смотрит на Инид. Инид протягивает руку, — Уэнсдей молча следит, тёмные глаза Инид лишают еë воли, — и касается еë волос. Осторожно, ласково, вверх-вниз, и ещё раз, и ещё. Еë гладят по голове. Как домашнее животное, сухо думает Уэнсдей. Она отказывается признавать, что это приятно. — Ты не виновата, Уилла. Уэнсдей вскидывается, но не слишком сильно, чтобы не сбросить руку на макушке: — Что ты знаешь о моей вине, Волчонок? Это я должна лежать в больнице, меня должен был атаковать монстр… Может, будь там я, он не атаковал бы вовсе? Он уже отпустил меня дважды. Уэнсдей тоже шепчет, не зная, почему. Инид неожиданно смеётся: — Как самонадеянно, Уилла! Думаешь, если монстр не убил тебя при случае, значит, не тронет и впредь? Если тебе нравится дикая тварь из дикого леса, значит, ты тоже нравишься ей, а, Уилла? Еë смех оборвался. — Сытому хищнику ни к чему убивать добычу сразу. Играть с ней гораздо интересней.***
Инид не всегда плохо ладила с матерью. В детстве, когда ещё никто из еë потомства не умел обращаться, мать выделяла дочь из всей стаи. Инид, единственная рождённая ей женщина, когда-нибудь так же породит свою собственную стаю, станет матриархом. Женщинам тяжелее жить на свете, и девочке следует понимать суть вещей. — Когда-нибудь, — говорила мать, ласково ероша кудри дочери, — ты полюбишь другого волка. Полюбит ли он тебя, зависит только от удачи, но ты сделаешь все, чтобы склонить его к этому. Потому что любовь — это оковы. Она прерывается и вздыхает. Инид смотрит на неё во все глаза. — Любовь затянет на твоей шее ошейник, доченька. Ожерелье из горя и счастья, чего-то меньше, чего-то больше. Если тот волк тебя не полюбит, рано или поздно ты сможешь забыть его, и оковы разрушатся. Но если твоя любовь окажется взаимной, вы оба окажетесь скованны, быть может, до конца своих дней. — Я не хочу ошейник, мама! — мать никогда не врет Инид, и сейчас та в ужасе. Что за жизнь ждет еë за порогом взросления? — Да никто не хочет, кроме наивных человечьих девок, верящих в сказки. Любовь не спрашивает, хочешь ли ты, она берёт и приходит, ведя за собой большую ответственность. Тогда, дочка, ты сама станешь матерью, и вы с твоим волком возглавите собственную стаю, которую ты породишь. Мать снова треплет волосы Инид, тогда ещё буйную охапку светлых кудрей. Много позже она будет жалеть об этом разговоре. Может, лучше бы Инид верить в сказки, тогда бы она не отказывалась взрослеть нормальным для их вида образом, вовремя бы обратилась и не рядилась бы в чертовы пёстрые тряпки. Инид и сама — тряпка. Трусиха. Одно слово — последыш.