Вой на высокой ноте

      — ...дух, которого любил, дух, который рядом был... — сквозь эфир многомерного пространства, через которое он праздно скользил в форме, понять которую сложно даже ему самому, до него донёсся настойчивый речитатив. Примитивная речь, колебание частиц, но он уже слышал такую и не испытывал сложностей в понимании.       «Кого ты так настойчиво призываешь?», подумал он с любопытством, в удовлетворении которого не привык себе отказывать. Ему было легко вынырнуть в плоский, всего трёхмерный мир: заклинатель предусмотрительно начертал на одной из поверхностей своего обиталища, — пол, решил он, вспомнив местную систему координат, — круг, полный связующих знаков. Если знать такие, можно пообщаться с множеством существ в других реальностях, а эти конкретные позволяют прийти кому угодно. Он так и сказал, бросил звуковую волну в сторону двуногого разумного, — они называют себя людьми, — зависнув в круге сверкающим облачком:       — Кого бы ты не звал, здесь только я. Не я же тебе нужен? — и издал тихий перезвон, который очень ему понравился.       Человек обернул к нему свой верхний отросток и задёргал его мышцами. Он предупредил:       — Если ты говоришь сейчас не словами, то я не знаю этот язык. Если хочешь, можем пообщаться, но только речью. Ты же, полагаю, не умеешь мыслями?       К его удивлению, человек умел.       — Кто ты? — его обдало чужим замешательством и разочарованием. Он понимал эти чувства, хотя у него их было гораздо больше и маленький человеческий спектр казался ему бесконечно печальным в своей узости. — Нет, не так, кто же назовётся сам... Ты не Александр?       — Нет, это не моё имя, — он добавил в мысль иронию и несколько более сложных, но дружественных чувств, в надежде, что человек, хоть и не сможет их понять, уловит общий настрой. — Тебе следовало бы взывать к нему напрямую. Раз ты можешь общаться мысленно, ты видел его разум, его душу.       — Нет, этого мне не удалось, — человек вздохнул. — Ведь он... Сбросил эту плоть, и его разум... Неизбежно должен был измениться. Несмотря на связывавшие нас узы, я не думаю, что он всё ещё держится рядом... Он мечтал отправиться исследовать другие миры, разве не легко там потеряться? Однако, попробовать стоило.       Человек загрустил. Он подумал, что одинокое бесцельное фланирование, этот своеобразный отдых от прошлого долгого приключения, всё равно порядком ему надоело, и сказал:       — Раз твой спутник тебя покинул, я могу составить тебе компанию. Может быть, на дни, может, на годы, пока кому-нибудь из нас не надоест чужое общество.       Человек молчал.       Наконец, он спросил:       — Разве прежде не следует узнать друг друга? — Недоумение, вот что это за эмоция. И на его подвижной, почти не обременённой волосам стороне верхнего отростка, — они зовут её лицом, вспомнил он, — сложился сложный мышечный узор. Тоже, видимо, выражающий эту эмоцию.       Он зазвенел и облетел круг изнутри, забавляясь.       — Разве это так долго? — спросил он со смесью эмоций из весёлой части спектра. Надо сказать, у него эта часть занимает чуть ли не половину и отличалась особой тонкостью, из-за которой малоразвитые создания порой опасались его изысканного юмора. И он предложил человеку заглянуть в свой разум. Есть ли здесь постыдные тайны, которое этот мотылёк сможет обратить себе на пользу? Ах, первое — да, второе — едва ли.       Человек опустился на пол, будто его нижние отростки неожиданно потеряли силу. Он забеспокоился и осторожно дотронулся до разума собеседника. Растерян, но острое любопытство берёт верх.       Что они могли понять из разума другого? Их опыт лежал в разных плоскостях. Так птица не поймёт рыбу: что за странный полёт в этой вязкой и душной пучине? Что за ужасное плаванье в воздушной пустыне без малейшей опоры? Но они были разумны, любопытны и знали как привязанность, как и неприязнь. Им оказалось достаточно того, что другой не был настроен им закусить и раньше относился к своим друзьям в приемлемой манере... Более или менее.       В этом мире, будто по глупой шутке, имена имели власть над вещами. Обмен именами давал обоюдную власть, что, в сущности, означало никакой. Но так ему было проще остаться. Он редко представлялся настоящим именем, но лишь потому, что опасался наступить на шлейф собственной двусмысленной славы.       — Я Мельмот, — прошелестел он то, настоящее, имя, данное ему... А, он уже давно забыл, кем и при каких обстоятельствах. Человек склонил верхний отросток... Голову, в поклоне, который Мельмот по доброжелательно предоставленной памяти собеседника считал как учтивый.       — Моё имя — Джонатан Крэкстоун. Ты хочешь остаться незримым духом? Или же, — Джонатан лукаво улыбнулся неожиданной мысли: — Раз Александр, живший при моём доме последние годы, ныне более не появится, не хотел бы ты занять его место?       Так Мельмот обзавёлся этим обликом, взятом из идеализированных воспоминаний Джонатана и грубой работы портрета. Эти яркие зелёные глаза понравились ему настолько, что Мельмот решил оставить такие для любого обличья с подобными органами.       Спустя несколько десятков лет, наполненных странствиями по множеству измерений, в которые только можно протащить человеческое существо, и книжными изысканиями планомерно прочёсывающего это и другие измерения в поисках знаний Джонатана (здесь Мельмот служил ему в лучшем случае скучающим стражем) Мельмот, наконец, решил, что Джонатан, как бы это сказать, по узким человеческим рамкам глубоко безумен. По его, бесконечно широким, друг Мельмота стал несколько... Эксцентричен.       Возможно, ему стоило задуматься ещё тогда, в самом начале, когда он подсмотрел в памяти Джонатана неаппетитные подробности ухода Александра. «Надо же было придумать такой занятный ритуал,» — подумал он, забавляясь и испытывая веселье того холодного и циничного толка, которого логично опасалось большинство его собеседников.       Мельмот скользил между мирами и играл с их обитателями без особых научных изысканий, так чего бы ему интересоваться этими путанными знаниями, которых искал Джонатан? Он находил их бесконечно печальными, как, пожалуй, люди нашли бы руководство по сердцебиению, да ещё такое, что начинается с уровня этого крохотного тельца, множество которых составляют местных живых существ, и содержит ворох неточностей, способных привести к случайной смерти.       Возможно, Джонатан, чьи волосы давно уже побелели, спина склонилась, а разум становился всё менее ясным, задумал это давно. Втайне от Мельмота продумал ритуал, да ему и не пришлось бы для этого особо таиться — Мельмот мог сидеть на том же столе, передразнивая высокомерные формулировки этих слишком умных книг, набитых примитивными с его точки зрения максимами.       Возможно, он придумывал всё на ходу, черпая вдохновение в путанице обрывочных воспоминаний. Он всегда был находчив, его Джонатан! Его можно было оставить в одиночестве в незнакомом измерении в чужом, захваченном теле, и он отлично проводил время.       Неважно, как, главное, что однажды изумлённый Мельмот обнаружил себя в руках окончательно впавшего в старческое безумие бывшего друга.       — Ты станешь моим наследием, — скрипел Джонатан, поглаживая раздражённого Мельмота по голове. К сожалению, без прямого приказа теперь физическое взаимодействие у них стало односторонним, что вызывало к жизни весь спектр негативных эмоций Мельмота. — Если я не смогу жить вечно, ты будешь напоминанием о старом Джонатане и его Книге Теней.       Мельмот махнул рукой на то, что не может исправить, и принялся ждать. Его мысли и чувства бродили где-то далеко, там, где и раньше обретались, когда он попадал в заключение. Это был далеко не первый раз... Впрочем, людская жизнь коротка, и ему наверняка не придётся разбираться с этим колдовством самостоятельно.       «Труха и тлен твоё наследие, старый козёл», — мрачно думал Мельмот. Он не слишком отчётливо понимал, зачем вообще можно передать духа. Зачем им владеть? Зачем владеть другим существом? Разве общество подневольного компаньона хоть сколько-нибудь приятно? Хочешь сделать нечто, что развлечёт тебя одного и совсем, совершенно, абсолютно не понравится другому? О, для этого совершенно необязательно таскать его за собой. Так что Мельмот списал эту придурь на обрушивающийся внутрь себя разум старика.              В какой-то момент Джонатан отправил сыну письмо, велев прислать кого-нибудь из внуков, и умер в одном из коридоров своей вечно пустой башни под насмешливые комментарии духа. К разочарованию Мельмота, что-то больше свободы у него от этого не появилось. Итак, он сел у тела человека, которого последние годы не называл про себя иначе как козлом, и принялся ждать.       Мальчишка явился, когда на его деде повывелось уже несколько поколений мух. Его драгоценная книга, плод стольких исканий, валялась тут же. Первым делом дитя прочистило желудок прямиком на останки старшего родственника. Мельмот испытал секундную радость, но потом вспомнил, каким был Джонатан в лучшие времена. С беспечностью существа, не несущего реального урона, он взвесил хорошее и плохое и нашёл, что первого было, пожалуй, больше. Так что он пожелал Джонатану найти своего друга, если, конечно, тот ритуал вообще привёл хоть к какому-нибудь внятному результату и Александр обрёл искомую нечеловеческую природу.       Что там творилось на лице и в душе Джонатанова внука, Мельмот не имел ни малейшего понятия. Он всё так же ленился учиться читать эти мышечные сокращения. Под равнодушным взглядом невидимого ему духа мальчишка засуетился, нашёл где-то масло и спалил дедов труп там же, где нашёл, неустанно дёргая рукой. Голова-лево-право-низ-голова-лево...       «Колдует», — насторожился Мельмот, но явного эффекта не увидел и привычно махнул рукой. Как и положено колдунёнку, книгу мальчишка схватил ещё в самом начале. Вскоре Мельмот с раздражением понял, что вынужден следовать за этим созданием, как на верёвке.       Мальчишка додумался прочесть книгу только через несколько лет. Он всё замахивался, порываясь швырнуть её в огонь, и всё не мог. Всё дольше и дольше сидел над закрытым томом, листал запретные, — да ему и не интересно, — для Мельмота страницы во сне. От скуки Мельмот превратил мальчишку в объект наблюдения, впрочем, постоянно пренебрегая своим колдунёнком.       Это трёхмерное существование всё больше тяготило его. Особенно в этом нелепом нематериальном виде. Пока Джонатан не сошёл с ума, Мельмот редко болтался в этом измерении вовсе бестелесным. Впрочем, лучше вовсе без плоти, чем с такой, которая сама осязаема и всё ощущает, но Мельмот в ней может только пререкаться. Чёртово одностороннее взаимодействие, вот что действительно его злило.       Повзрослевший мальчишка дочитал книгу так быстро, будто только освежал её содержимое в памяти, и, растянув губы, взглянул прямо на Мельмота. Нечто, похожее на знакомый сломанный разум, приветствовало пленённого духа.       Мельмота не заботило, Джозеф ли это, Джонатан или нечто омерзительное, третье. Оно представилось ему как Джозеф и познакомило его с понятием Польза.       — Ты не отличаешь добра от зла, мой невинный Мельмот. Следуешь только за наслаждениями и избегаешь невзгод, — с возрастом голос Джозефа стал напоминать местных чёрных птиц. Кар, кар, каааар... — Тебе нравится красота и веселье и не нравится скука, невежественный демон. Будто дитя, ты не знаешь собственного блага!       Он снисходительно потрепал витающего в собственных мыслях Мельмота по голове и продолжил знакомую лекцию:       — Как агнцы, человечье стадо нуждается в мудром пастыре. На этой новой, диковинной земле, неблагосклонной к труду земледельца и переполненной язычниками, стадо следует содержать особенно строго. В страхе Божьем! — голос Джозефа загрохотал, как каждый раз при упоминании этого его Бога. Что он значил для Джозефа? Ужасал ли его, восхищал, пробуждал любовь? Гораздо легче было бы понимать этого человека, владей он мысленной речью. Впрочем, Мельмот, упорно отстраняющийся от его речей, жестов, выражений, никогда и не пытался понять. Он лишь ждал окончания плена с молчаливым упорством.       Джозеф придумал использовать его для запугивания жителей поселения, имевшего несчастье выбрать этого человека своим главой. Для выбраковки недостойных, грешников и козлищ, как называл их Джозеф. Что ж, хотя бы в этом Мельмот мог отыграться, чем непреднамеренно приобрёл крайне дурную репутацию в глазах следующей хозяйки.       Мельмот не заметил, как появилась ведьма. Зато Джозеф пристально следил за ней с самого начала. Не раз он подсылал Мельмота проверить, чем занята эта маленькая особь. Не желая защитить девчонку, Мельмот отвечал на вопросы Джозефа неполно и формально, — единственно от нежелания сотрудничать, — чем, похоже, здорово насолил этому святому ворону.       Когда ведьма начала набирать славу пророчицы, чьи слова и руки творят чудеса, Джозеф заволновался. Его авторитет как церковного лидера медленно осыпался под влиянием новой диковатой святой. Мельмот с пробуждающимся злорадным любопытством следил за разворачивающейся конфронтацией. А Джозеф впервые узнал, что молчаливый демон, доставшийся ему в наследство от богохульного деда, обладал способностью день и ночь сыпать насмешками.       — Тебе следует съесть её, — смеялся Мельмот: — быть может, в глазах твоих овец это преумножит твою святость и бросит на тебя отсвет её силы и юности? Разве ты не кормишь их символом плоти вашего спасителя каждый седьмой день? Так может, и девчонку они примут в качестве сосуда святости из хлеба и вина.       — Она от моей плоти и крови, — цедил Джозеф, не привыкший, к удаче Мельмота, что этого слугу можно как-то наказывать. — Грешница, язычница, ведьма, ошибка, как и чрево, её породившее, но это моя дочь, чертово отродье!       — Так прижми дитя к груди и приведи к раскаянью, — лениво советовал Мельмот, уже знающий ответ.       — Мне следовало бы изъять её у матери и воспитать в подобающем смирении, но сейчас эта овечка того и гляди станет даже не козлищем, — Мельмот весело подумал, что ведьма вся в деда: козел да коза, — а волчицей, голодной до этих невинных душ под моей защитой.       С возрастом становящийся всё более жестоким, Джозеф не столь долго балансировал между смутными отцовскими инстинктами и опасениями, в суть которых Мельмоту было по-прежнему лень вникать. Подстроил с помощью Мельмота пару зловещих неряшливых убийств и обвинил ведьму и образовавшуюся вокруг неё общину тех, кто по мелким внутривидовым признакам вроде переменной шерстистости и дурного глаза отличались от прочих жителей поселения. В одном только сердце Джозефа дрогнуло: он позволил ослабленной бременем девчонке разродится перед сожжением и тихо пристроил ребёнка на воспитание в какое-то из местных семейств, не скрывая, впрочем, от взрослеющего внука родства.       Когда через пару десятков лет Джозефа после обеда скрутила судорога, Мельмот удивился не меньше хозяина. Шаги ведьмы с возрастом не стали тяжелее, — это ждало её в будущем, по меркам Мельмота, не столь далёком.       — Здравствуй, отец, — тихо сказала она. — Если ты меня ещё понимаешь, не пытайся встать. Лишь разгонишь яд по телу.       — Гуди, — пробормотал Джозеф, чьи шарящие вокруг глаза едва ли видели женщину. — Достойная наследница... Мальчик не сможет владеть ими, слишком тяжкое бремя...       — Мальчик?.. — Рассеяно спросила она. И сразу: — Владеть чем?       Ведьма опустилась перед отцом на колени с выражением той почтительности, какой никогда не водилось между этими едва знакомыми людьми. Джозеф сунул куда-то в сторону клятую книгу, слепо шаря в воздухе:       — Давай же, забирай, забирай наследство, — с уголков его посиневших губ закапала пена: — Владей по праву, дочь, той истиной, что я забрал с трупа старого дьволопоклонника... Владей его слугой, и пусть его собачий нрав сослужит тебе лучшую службу, чем мне... Гуди Крэкстоун, дай мне умереть свободным человеком...       Потянувшаяся было за книгой женщина застыла и медленно отстранилась. Она не сказала более ни слова, пока не убедилась, что колдун окончательно испустил дух.       — Облегчить твою участь? — Процедила она, — Что за шутка! — Ведьма порывисто вскочила, отвернулась и несколько раз глубоко вздохнула. — Проклятый ублюдок, не видать бы тебе погребения, если бы не... — она прервалась и рассмеялась. Мельмот с затаённым дыханием, впрочем, ему вовсе не нужным, ждал развязки и надеялся, что ведьма спалит чертову книгу и...       Погодите, а это ему поможет? Если бы знать наверняка! Что ж, Мельмот решил, что ходульное людское колдовство по крайней мере его не убьёт, что Джозеф был скучнейшим существом и его дочь едва ли дотянет хотя бы до той степени интересности, каковой отличался Джонатан. Он чертовски устал и ему надоела эта скучная возня, эти нелепые убийства из мелочного расчёта. По его, Мельмота, мнению убивать нужно по велению души, для веселья, ради мести, но не во имя заурядного устрашения.       Что самое непереносимое, чувство юмора у Джозефа отсутствовало напрочь. И жертвы были такими скучными, просто скучнейшими, из тех, кто от скудости ума не признал бы устрашающими ползучий хаос Ньярлатотепа и слепого безумного бога Азатота, даже если бы те явились ночью к его ложу.       «Давай же, девчонка!» — думал Мельмот, — «Всего пара искр развяжет меня с этой дрянной макулатурой! Чего тебе стоит!»       Женщина глубоко вздохнула, извлекла откуда-то ручное зеркало, покрытое бурыми знаками по окружности, покрутилась, так и эдак рассматривая себя, и уставилась сквозь него прямо на изумлённого Мельмота. Она прерывисто полувздонула-полувсхлипнула и голосом, ей самой казавшимся властным, приказала:       – Твой старый хозяин мёртв, дух, отныне ты будешь слушаться меня!       Мельмот склонил голову к плечу:             — Предположим. Но не хочешь ли ты говорить со мной прямо? Лицом к лицу, глядя в мои глаза, не в лживое стекло? — Ведьма вскинула подбородок, молча глядя на него. Впрочем, тайны, скрытые за выражением её лица, не тревожили Мельмота: — Для того тебе нужно лишь назвать себя...       — Можешь звать меня госпожой, — скучающе ответила женщина. — Твоё имя Мельмот, и я запрещаю называть его мне. Ты да эта книга должны составить моё наследство? Ничего больше? — Она наконец подняла книгу и бегло пролистала. Казалось, труд Джонатана не привлёк её внимания: ни на единой странице её скучающий взгляд не задержался дольше, чем на прочих. Мельмот почувствовал себя слегко оскорблённым за работу друга.       — Игры, химеры, энциклопедические знания, — равнодушно резюмировала женщина.— Что за ничтожество придумало использовать свои знания и твою силу таким образом! О нет, я буду умнее; я возвеличу свой род и впишу своё имя в историю. — Её скучающий голос ни в малейшей степени не ожил, будто Мельмот и книга Теней были не достойны чуть более сложных интонаций.       «Сейчас начнёт про пользу,» — тоскливо подумал Мельмот и оказался прав. Обмен именами фактически провалился, и ведьма звала его только из необходимости, оставляя прозябать все остальное время.       Пока ведьму интересовало величие рода, понимаемое как накопление богатств, с ней можно было жить. Правда, когда её собственный сын, воспитанный дедом, поклялся изничтожить всех изгоев вообще и каждого Аддамса в частности, ведьма стала несколько... Эксцентричнее. Теперь она начала походить на своего прадеда, правда, лишь в поздние его годы, ставшие для Мельмота не самыми приятными воспоминаниями.       Величие рода обернулось замыслом обменяться телами с собственной дочерью, продлив жизнь этим неприятным даже по меркам Мельмота приёмом, и попыткой привязать духа к себе во всех воплощениях. Плоды своего чрева ведьма расценивала как средство достижения целей, по крайней мере, двоих младших. Старший стал ей костью в горле, методично вычищая из города следы созданного ею тайного общества. Мельмот симпатизировал его мрачному юмору, породившему цепь отравлений членов общества «Беладонна» ядом этого же цветка; ведьма была в бешенстве.       И всё же, она ни то не решалась, ни то не могла убить старшего сына. Мельмот с удовольствием бы позлословил над причинами странной для ведьмы нерешительности, быть может, он даже постарался бы вникнуть в её мотивы, если бы только ведьма позволила... Мельмот мрачно рассудил, что с каждым новым патроном его положение становится все менее удовлетворительным.       Поэтому, когда она заклала свою плоть и кровь, совершив убийство младшего сына на костях его деда, Мельмот приложил все силы, чтобы её заклятье развалилось. Он почти смог выйти в высшее измерение, но это безнадёжное усилие не смогло порвать их связь. Архаичное, уродливое, черт-те как работающее колдовство, узлом завязанное Джонатаном, не поддавалось разнонаправленным усилиям Мельмота и ведьмы.       «Да ведь она сама ничего в этом не понимает,» — с тупым удивлением понял Мельмот: «Бьёт наобум, не зная доподлинно, что сделал Джонатан, что сделать ей!»       Эти мысли совершенно его не утешали, когда, после вмешательства частично, — и, похоже, совершенно непреднамеренно, — оживлённого жертвенной кровью Джозефа, они трое оказались заперты в чёртовом саркофаге. Ведьме в этом плане повезло, поскольку её труп остался снаружи: она на последнем издыхании заперла гроб с отцом, сыном и привязанным к ним духом. Возможно, таким образом она рассчитывала спастись, но Джозеф мстительно откусил дочери палец, привязав её дух и плоть к своей тюрьме.       Крышка захлопнулась, и потянулись столетия скуки.       Впоследствии он воссоздал события ретроспективно, исполнившись бдительности к врагу, его коварным планам и странному колдовству.       Видимо, перед тем, как умереть, ведьма подготовила ловушку в склепе, рассчитывая, что рано или поздно кто-нибудь из её потомков в неё угодит. Должно быть, она радовалась, что не обращалась с дочерью дурно, что та богата, умна, приспособлена к жизни и мечтает о собственных детях.       Что стало с её телом, Мельмот осознал, когда в момент открытия саркофага его вынесло в другой склеп.       Чудесно, просто чудесно. Значит, ведьму похоронили. И он привязан к её трупу. Не воплотиться, не сбежать. Какие ещё последствия колдовства он увидит? План ведьмы провалился или она решила от него избавиться?       Ему не пришлось долго ждать момента, когда он впервые увидел деву. Она с группой других людей вскрыла гроб и присвоила безделушку, после чего Мельмот оказался к ней привязан.       «Это новое воплощение ведьмы?» — напряжённо размышлял он: — «Но где книга? Она больше ей не нужна? И почему она не призовёт меня?»       Он пробовал касаться сознания девы, но она не умела или не хотела ему ответить. Зато во сне Мельмот смог увлечь её в мир, называемый Джонатоном миром снов, где подтвердил свою догадку: перед ним была вовсе не ведьма. Это новое существо, языкастое, смелое и находчивое. Она рвалась исследовать тайные тропы и дальние земли этого измерения, не боясь их отвратительных человеку обитателей. Если только она сможет избавиться от ведьмы, что за жизнь они могли бы прожить! И, самое лакомое, если она не оставит потомства, разве Мельмот не освободится?