Аромат цитрусовых

Прочь из моей головы! Оборвав провода, спутав карты, фигуры сметая с доски, Разбивая шлагбаумы на полном ходу, Оставляя разрушенными города.

Кап-кап-кап. Очевидно, в его камере протекает потолок — закованный в кандалы Ксавье не может добраться, чтобы это проверить. Весь диапазон движений ограничивается короткой цепью, закреплённой толстым кольцом к полу. Всего четыре шага, не больше. Ужасно чешется лопатка, но оковы настолько сильно ограничивают движения, что дотянуться не представляется возможным. Пытаясь отвлечься, он начинает считать падающие капли, но сбивается уже после четвёртой сотни. Он уже успел посчитать прутья решётки — их оказалось двадцать семь, и путём нехитрых математических вычислений установить, что на полу ровно двести двадцать пять плиточек. Подобные размышления помогают хоть немного отвлечься от его персонального проклятия с бездонными чёрными глазами. Но очень скоро считать в камере больше нечего, и мысли об Аддамс снова начинают отравлять его разум. Проклятый аромат цитрусовых въелся в его одежду, проник под кожу — ощущать его невыносимо. Избавиться невозможно. Когда-то он считал, что никакая в мире сила не способна оторвать его от Уэнсдэй. Теперь он не питает иллюзий. Такая сила существует, и это вовсе не тяжёлые кандалы. Это она сама. Каким глупцом он был, поверив, что ему под силу разбудить в бездушной Аддамс хоть какие-то человеческие чувства. Она безжалостно сломала его и, ни на секунду не испытывая угрызений совести, двинулась дальше. И даже сейчас, когда ему стоило бы побеспокоиться о своей судьбе, Ксавье не может думать ни о чем, кроме предательства Уэнсдэй. Наркотическая зависимость рано или поздно приводит к гибели. Жаль, что он не задумался об этом раньше. Ксавье ненавидит себя за это, но его разум до сих пор точит червячок сомнения. Она могла бы просто сдать его полиции, для того, чтобы подбросить улики, ей вовсе необязательно было заниматься с ним сексом. Что двигало ею, когда Аддамс сама потянулась к его губам? Желание отвлечь? Опасение, что он обнаружит улики и успеет от них избавиться? Или что-то другое? Она не притворялась, ей и вправду было хорошо в его объятиях — сыграть такое с ее скудным умением демонстрировать эмоции ей было бы не под силу. Возможно, Уэнсдэй привлекало его несуществующее альтер-эго монстра. Зная ее, Ксавье вовсе не считает эту мысль абсурдной. Время тянется невыносимо медленно, в карцере нет окон, и он не знает, день сейчас или ночь. Жутко хочется есть, за долгие часы ему принесли лишь алюминиевую миску с грубой несоленой кашей, к которой Ксавье почти не притронулся. Теперь он об этом жалеет. Он усаживается на твёрдую тюремную койку и прислоняется спиной к стене, пытаясь найти более-менее удобную позу, чтобы задремать. Но стоит лишь прикрыть глаза, перед ними встаёт чертова Уэнсдэй. Он не вспоминает детали их страстного соития, лишь только безразличное выражение безупречно-красивого лица, когда его проволокли мимо в наручниках. Это перечеркивает все, это разделяет жизнь на «до» и «после». Вряд ли он когда-нибудь увидит ее снова. Ксавье не знает, что бывает с изгоями, которые являются опасными для общества, но явно ничего хорошего. Серия убийств и одно покушение однозначно потянут на пожизненное заключение — в тюрьме или в психиатрической лечебнице, смотря как решит суд. На долю секунды Ксавье вспоминает об отце и не может сдержать усмешки. Сын-маньяк явно навредит безупречной репутации Торпа-старшего. Наверняка отец откажется от него. Наплевать. Ксавье не испытывает нужды в нем. Он испытывает нужду лишь в Уэнсдэй. Но она не разделяет его желаний. Кап-кап-кап. Проходит несколько часов (дней? месяцев?), он не знает, сколько именно. Ксавье напоминает себе, что время теперь для него неважно, ведь всю дальнейшую жизнь он проведёт в оковах. Не жизнь. Существование. Впервые в жизни он задумывается о самоубийстве, но вряд ли у него будет такая возможность. Ему бы ненавидеть Аддамс. Ведь это целиком и полностью ее вина. Но Ксавье не может испытывать ненависти к смыслу своей жизни. Лишь только сводящую с ума беспросветную горечь. В уголках глаз скапливаются слезы, в горле стоит ком, но он почти этого не замечает, вперившись потухшим взглядом в один из двадцати семи металлических прутьев. Кап-кап-кап. Кажется, ему все-таки удаётся задремать, потому что, услышав в коридоре торопливые шаги, Ксавье не сразу может сфокусировать зрение. А когда картинка перед глазами становится четкой, ему начинает казаться, что он видит кошмарный сон. По ту сторону решётки стоит Уэнсдэй. — Времени мало. Вещь отвлёк охрану и зациклил камеры, — совершенно буднично произносит Аддамс, словно это не она совсем недавно вонзила ему нож в спину. От такой наглости у Ксавье перехватывает дыхание. — Зачем ты пришла? — выплевывает он, и даже сокрушительное влечение к ней отступает на задний план, оставляя лишь злобную обиду. — Я знаю, что ты не хайд. Хайд — Тайлер, и он подставил тебя с моей помощью. В любой другой момент Ксавье бы вздохнул с облегчением, осознав, что теперь она ему верит, но только не сейчас. Не после того, как она беспощадно отдала его копам спустя десять минут после того, как стонала в его руках. Это слишком чудовищно даже для неё. — Как ты поняла? — он не может не задать этот вопрос. — Мне было видение… — Аддамс на мгновение запинается, но продолжает. — Когда он поцеловал меня. Он ощущает почти физическую боль, такую сильную, что теряет способность дышать. Она ведь уже уничтожила его. Зачем она продолжает с садистской виртуозностью наносить все новые и новые душевные раны? Вряд ли он когда-нибудь сможет доверять людям. Если вообще сможет выбраться из тюрьмы. — Я рад, что вы с ним терлись, пока я тут сидел, — Ксавье пытается задеть ее в ответ, но эти попытки не более чем укол булавкой против сокрушительных ударов огромного молота. Вряд ли ей хоть немного стыдно. — Зря я тебе не верила, — Аддамс подходит ближе, он невольно отшатывается назад, опасаясь попасть под ее разрушительное влияние. — Но раз у тебя психическая связь с хайдом, может быть, ты представил что-нибудь, что поможет нам разобраться. Нет, ему совсем не требуется прилагать усилия, чтобы удержать себя в руках и не простить ее. Аддамс сама превосходно справляется с этой задачей, вбивая все новые клинья между ними. — Помощь моя нужна? — ему почти смешно, но через секунду нестабильный эмоциональный маятник смещается в сторону гнева. Всего за несколько месяцев Уэнсдэй расшатала его нервную систему до предела. — Ты мне жизнь сломала! Нет, я хотел быть с тобой. И где я теперь? — Дело не в нас, Ксавье, — кажется, она впервые называет его по имени. — Да, дело в тебе! Ты причиняешь всем лишь горе! Ты только все портишь! Уэнсдэй молчит, явно не находя, что ответить. Она выглядит подавленно, но теперь Ксавье на это абсолютно наплевать. — Хочешь, чтобы предсказание не сбылось?! Так уйди, уйди подальше и не возвращайся! Поняла меня? Без тебя этого не случится. Именно так ты всех спасёшь. Уходи! Он почти не думает, что говорит, движимый гневом и обидой, отчаянно пытаясь причинить ей хоть каплю боли. Чтобы она хотя бы на сотую долю ощутила то, что разрывает его сердце на части. Чтобы она почувствовала, каково это — быть отвергнутой. Быть ненужной. Возможно, его слова попадают в цель. А возможно, ей просто некогда слушать его бурные излияния. Ксавье отчаялся пытаться понять ее. Ни проронив больше ни слова, Уэнсдэй уходит, а он обессиленно опускается на кровать. Кап-кап-кап.