Процент уязвимости

      — Ладно, садись за эту парту, — сказал мужчина, поднявшись со своего места. — Расскажу, как будут идти уроки, а ты расскажешь, что у тебя с письмом.       Я поплёлся к указанному месту прямо у учительского стола и шлёпнулся на стул. Сидящий напротив снова копался в разложенных перед ним бумагах. Мне доставляло невероятное удовольствие смотреть на его кисти, пальцы, я сам не заметил, как подставил руку под щеку и откровенно глазел на движения впереди.       — Так, — он взялся за тетрадь и приготовился что-то записывать. — Мне пока не принесли твои работы, я даже личное дело не видел, так что пока будем опираться только на твои собственные ощущения. Как читаешь?       — Слева-направо.       — Значит так же, как и шутишь, — препод наконец поднял на меня глаза и терпеливо ожидал ответа.       Я же наоборот насупился, стал тереть руки под партой, рассматривать свои ногти, чтобы отвлечься. С другой стороны, рано или поздно он ведь всё равно увидит, как я мямлю, и вроде он нормальный, так что не будет ржать, как лошадь.       — Ну, короче, плохо, но это не главная проблема. Читать я ещё могу, а вот с письмом совсем пизд… — я поднял на него глаза и осёкся. — Совсем никак, в общем.       Он сделал несколько заметок и посмотрел на меня совершенно спокойно, затем снова погрузился в записи и на этот раз, не поднимая глаз, сказал:       — Так, совсем не пишешь, понятно. А как с экзаменами справляешься?       — Молюсь богу халявы, у меня есть какие-то бонусы, вроде, возможности устных ответов. Кстати, цифры мой мозг понимает! — похвастался я, будто это было невероятным феноменом.       — Круто же, у меня вот с письмом отлично, а про математику лучше не вспоминать.       Я благодарно улыбнулся, мы переглянулись.       — Так, давай, напишешь страницу о чём-то запоминающемся, что с тобой было.       Он протянул мне разлинованный лист.       — О сексе с двумя дальнобойщиками за обед в макдаке писать? — усмехнулся я, защелкав пластиковой ручкой.       — Нет, — отрезал он, но тут же резко обернулся на меня, вскинув брови. — Серьёзно?       — Ну, вот, теперь ты знаешь о моем темном прошлом: когда-то я совсем не следил за питанием. Только умоляю, никому не рассказывай, иначе тот биг-мак погубит мою репутацию!       — Пиши уже, но что-то нормальное, и давай печатными буквами, — велел он и постучал пальцем по бумаге на моём столе.       Я принялся за работу, но от волнения у меня совсем путались мысли. Я мял край листа, чиркал ручкой и, на самом деле, очень старался, особенно следил за почерком. Поэтому делал я это долго, демонстрируя всё своё терпение и трудолюбие. Учитель иногда бросал на меня короткий взгляд, но тут же возвращался к работе. Так что пока я прикладывал все усилия, чтобы написать целую страницу, он бегло что-то строчил в разных тетрадях и журналах.       Я тоже не упускал возможности незаметно поднять на него глаза. Мне нравились его брови, высокий лоб, как падают на него прядки темных, густых волос. Я делал так каждый раз, когда мой мозг в очередной раз отказывался писать, чтобы напомнить ему о мотивации не так сильно опозориться перед новым преподавателем.       Где-то через полчаса непрекращающихся мучений я довольно оглядел исписанный лист и заулыбался во все тридцать два. Не то чтобы я хорошо различал свой почерк, но чувствовал, что сделал что-то великое.       Собравшись с силами, я принялся всматриваться, чтобы перечитать свой труд снова. У меня получилось: «сначалу я незнал что мошна насипать но патом спомнил как ноч и вал влесу летам Поставил палатку о коло озера рижыл ни много погулять Кругом были соснй и па этаму пахла смалой у меня даже галава за кружылась но это было приятна Я хадил в лесу очен ь долго до тимнаты но холадуо небыло Я снова вышыл к вадэ и сел на берег. Писок был теплый мне стала оч инъ спокойна я сматревл нанеба оно бьл о прикрасное жывое цвета пепелной лазуре я пнчл што гатов сматрет на это ювс жызнъ если бы я строид дом я бы паств ил его влису илм у реки мошна лавитб рыбу Такии дни всекда запаминаюца»       — Вот, — гордо заявил я, повернув лист к учителю. Тот коротко улыбнулся, но на этот раз, посмотрев мне в глаза, и принялся осматривать работу. Пока он медленно опускался взглядом вниз по листу, вырванному из школьной тетради, я внимательно изучал его самого. На этот раз не от того, что любовался, а с волнением ожидал его реакции. Я улавливал малейшее напряжение в его мышцах, почти незаметное движение чуть сведённых бровей.       — Вот здесь, что это за слово? А, нет, извини, я понял, — быстро поправил сам себя он и снова вернулся к работе.       Я удивлялся полному спокойствию его голоса, моя тревога перестала быть пугающей, превратилась в приятное волнение, ожидание. Пальцы у меня сами ритмично застучали по парте.       — Насколько всё плохо? — тихо спросил я.       Преподаватель взглянул на меня с явным скепсисом и возразил:       — Почему сразу плохо? Как часто ты посещаешь специалиста по этой теме?       — Два раза был, лет пять назад.       — А вот это плохо, почему так мало?       — Ну, первый раз мне сказали, что я лодырь, и из-за моих оценок моя мать спилась, а когда учителя привезли меня в центр помощи второй раз, женщина, которая там работала, отвела меня в церковь, чтобы изгнать из меня демона.       Парень уставился на меня, и краешек его губ дрогнул. Левую руку он запустил в волосы и будто найдя пальцами щекотное место на затылке, нервно усмехнулся, переспросив:       — Чего?       — Блин, надо было про это написать, вот я дурень! Поржали бы хоть вместе, — сказал я и тут же стукнул себя по лбу. — Да успокойся ты, не было там ничего ужасного, просто бабушки повеселились, у них и так жизнь скучная, с нашими то пенсиями тем более, по телевизору два канала показывают, а тут такой рыжий-конопатый мальчик с бесом в душе. Это куда круче первого канала. — Не то слово, — согласился он, все так же тараща на меня глаза.