Процент уязвимости

      Уже вечером я оказался в одноэтажном кирпичном здании на окраине нашего города. До этого я никогда не жил в частном доме. У Никиты он, кстати, был на последней стадии ремонта: на участке между редких грядок лежали завернутые в пленку стройматериалы. Несмотря на это, я быстро понял, что пора привыкать к новой жизни, которую девочки в школе называли «лакшери» или чем-то подобным. Хозяину все комнаты казались маленькими и необжитыми, но я ходил по ним с огромными глазами, иногда мерил шагами, прикидывая метраж. На кухне впервые увидел электрическую плиту, и это был просто восторг! Я спросил, можно ли настроить температуру так, чтобы положить кисти на панель и греть свои руки, но преподаватель почему-то выгнал меня из комнаты в гостиную и сказал к технике больше не подходить. Зануда!       Просторная гостиная с двумя окнами и новым диваном была завалена учебниками и методичками, на полу лежал ковёр с длинным мягким ворсом. Кем бы я был, если бы не пролежал на нем около получаса? Но самое потрясающее было впереди — ванная! У большинства были душевые, тем, кому повезло меньше — бани, а у Никиты была ванная. И туалет прямо в доме! Мой был на улице, два раза я брил свои достопримечательности и чуть не провалился в яму с собственным дерьмом, а здесь можно было сидеть спокойно даже зимой, читать состав на освежителе воздуха и благодарить бога за такое счастье.       Мы решили высаживать меня в полукилометре от школы, обратно я должен был идти один, чтобы не вызывать подозрений. К тому же, Никита заканчивал работать в шесть, так что у меня было время на уборку и осознание своей полезности. Бытовые обязанности быстро были распределены равноценно: хозяин дома готовил, я орудовал шваброй, мыл посуду. Через неделю я вернулся к учёбе.       Жизнь пошла в привычном ритме. Меня захватили занятия, особенно уроки русского и литературы. Мы находились в метре друг от друга, но сидящий напротив был предельно сдержан. Днем мы перебрасывались редкими взглядами, я улыбался ему самой искренней улыбкой, отчего становился похож на нашедшего закладку наркомана. Никита хладнокровно подкидывал мне дополнительные задания. В любом случае, что бы ни было в школе, я понимал его, поэтому ещё сильнее ждал встречи дома. Моя посуду, протирая пыль, я ждал, что он обнимет меня, но хозяин дома возвращался уставшим, его широкие плечи были опущены вниз, как будто держали тяжелый груз, невидимый для остальных.       — Спасибо, что убрался. Я буду у себя, если что, — говорил он коротко, закрывая дверь в спальню.       Промелькнувшая между нами нежность показалась мне сном. Живя так близко, мы превращались в соседей.       От волнения мой сон стал совсем плохим. Я просыпался от каждого звука. Ко мне снова возвращались лица из прошлого, я закрывал глаза, понимая, что снова буду переживать день, когда моя жизнь раскололась на две части.       — Ох, блядь, не соврал, что не ебался ещё!       Мужик в форме прижал меня сзади к письменному столу. От пугающего, болезненного и такого непривычного чувства подступила тошнота к горлу. Все кружилось перед глазами, казалось липким и мерзким. Жарко.       — Не дергайся, сам всё сделаю. От вас, зеленых, особо ожидать нечего, — говорил он между толчками в мои ягодицы.       Я молчал: не было сил кричать. С каждым его движением по моему телу расползалась пустота. Наверное, если бы я видел себя со стороны, лежащего на столе, упирающегося грудью в невысокую стопку бумаг участкового, растрепанного, бесшумно ревущего, наверное, во мне бы проснулось чувство собственности гордости, но я видел только размытый из-за слез трехцветный флаг и портрет нового президента.       — Ох! — прохрипел мужик сзади, ударившись о мою спину пивным пузом.       Следующие восемь минут прошли в его счастливых хрипах и моих редких всхлипываниях. Через девять минут он пыхтя и задыхаясь упал на кресло, стал застегивать ширинку на старых засаленных джинсах.       — Теперь пиши, что ты там хотел.       Я сполз на стул. В ушах звон, внутри пустота. Мужик сунул мне лист бумаги, я уставился на бланк, пытаясь разобрать сквозь слёзы хоть что-то.       — Не…не смогу писать, — заикнулся я.       Мент загоготал, а потом закашлялся от отдышки.       — Понарожают бляди идиотов. Давай сюда, сопляк, будем считать, что оплатил.       Я смотрел перед собой в стол и сбивчиво дышал, слёзы пропали. Хотя, сегодня не то, чтобы мне было стыдно реветь в три ручья.       — На кого заява?       Мне с трудом удалось проглотить ком в горле.       — На мать.       Мент заинтересовано хрюкнул. Чем-то это напоминало смех, но очень отдаленно.       — Дальше что?       Руки пробило холодом: я схватился за дрожащие пальцы, принявшись нервно массировать холодные фаланги. Кончики губ дрожали. Хотелось понять, было ли случившееся изнасилованием или просто невыгодной сделкой, но голова гудела, всё размывалось в нечёткие образы.       — У неё проблемы с алкоголем, если без деталей.        — Можешь с деталями, если захочешь на кого-нибудь ещё заяву написать. Вдруг у тебя кроме матери-шлюхи ещё проблемы есть. Отец-пидор начнет приставать, такое часто бывает, когда бухаешь.       В комнате впервые за всё время наступила тишина. Мужик пялился на меня, его мерзкая улыбка выдавала ожидание моей реакции, но её не последовало. Мент неловко выдавил из себя пару хриплых смешков.       — Я бы хотел жить отдельно, мне исполнилось шестнадцать, я хочу съехать. Может, есть какие-то пособия…       — Написал, — будто самому себе объявил мужик.       Я посмотрел на лист но, как обычно, ничего не понял.       — Теперь беги вприпрыжку, если сможешь, конечно, после моего этого…ну, сам понимаешь. Короче, будем считать, что заяву на родную мать, хоть и шлюху, ты отработал.       «Отработал» — последнее, что я услышал перед тем, как проснуться под тяжелые удары сердца. Раньше у меня был холодный пот, я вскакивал, будто с похмелья, оборачиваясь по сторонам; как сумасшедший, пытался отдышаться. Через полгода это стало привычкой, данностью, которая присутствовала и возвращалась ко мне каждую неделю. Шестнадцатилетие слишком сильно изменило мою жизнь, чтобы просто остаться в прошлом. Всё проходит, но не всё забывается.       Кто был после него? Наверное, второй был недели через три, после того, как мать растворилась в воздухе, и у меня закончилась еда. А, нет, это была женщина. Из двух зол я пытался выбрать меньшее, но быстро понял, что если никто из тех, кто платит мне за секс, не может возбуждать, то лучше выбирать мужиков, потому что с женщинами сложнее. Со временем, это стало привычкой, я не умел жить по-другому. Через год я даже перестал думать, что делаю что-то не так, я просто хотел сократить рабочие часы, чтобы было больше времени на себя. Иногда меня это даже устраивало, потому что со временем мой мозг научился просто отключаться. Я думал о музыке, погоде, составлял маршрут в магазин, пока меня трахали.       А сейчас я лежу дома у Никиты, ещё месяц назад я пересчитывал деньги, полученные из его рук. Вдруг понял, что не знаю, способен ли на любовь, потому что плохо представляю, как это должно выглядеть. Странно осознавать это, когда в тебе было сорок два члена.       У меня пиликнул мобильный, купленный по пути домой. Я потянулся за ним. На крохотном квадратном экране серыми пикселями высвечивалось сообщение от оператора. Реклама. Мои пальцы принялись листать скромный список контактов. Самые важные были помечены смайликами, чтобы не нужно было читать. На меня смотрела составленная из скобки и двоеточия довольная рожица. Я прикусил губу. Время было час ночи, на кухне за стенкой слышались шаги, значит, мы оба не спали. Я застучал по клавишам.       «Некфта я ф первы е ково то люплю. Болцше всиво яй ратъ што этхт челавек тыь»       Я редко находил силы перечитать то, что написал минуту назад, оставалось только отправить. Нажатие кнопки отозвалось механическим бульканьем. Я замер, услышав короткий рингтон на кухне. Он точно прочитал.       «И я тебя люблю. Я на кухне. Бутерброды будешь?»