Процент уязвимости

      Я ещё не успел до конца понять, какую глупость себе придумал про Свету и Никиту, про то, что лучше с ним не видеться, но когда мне сняли гипс, я уже успел соскучиться по своему учителю. Мне сунули обещанные костыли, и я стал учиться прыгать на них, учитывая, что наступать на ногу я пока боялся. Так ковыляя по палате, я наслаждался возможностью ходить, чувствовал свою независимость как никогда раньше и презрительно смотрел на больничную койку, на которой пролежал несколько недель.       Минутка спорта закончилась, когда в комнату вдруг ворвалась очкастая медсестра, а за ней промокший от дождя Никита. Я хотел было скрестить руки на груди, но терять драгоценные ходули не хотелось.       — Он тут что делает? — опешил я, изобразив всё своё недовольство.       Двое переглянулись.       — Вот, Никита Михайлович, я же вам говорила, что он совсем умом тронулся! — затараторила медсестра. — Устроил здесь пропускной пункт! Сколько вы к нему ходили, а он…       — Ну всё-всё, сами говорите, что он головой ударился, а пациентов ругаете, — процедил учитель. — Выписку подготовите?       Женщина тут же засуетилась, неловко завертелась на месте, будто забыв, где выход, сказала:       — Конечно, сейчас.       Застучали толстые каблуки, и женщина в халате поспешно вышла.       — Ну, и в чем дело? — спросил Никита, пройдя в палату ближе к моей кровати. Осмотрев тумбу и прочее, стал быстро складывать привезенные вещи по сумкам. Я выпучил на него глаза, зло сдул с высокого лба челку, но все-таки собрал в себе всю свою хрупкую уверенность в правоте и выдал:       — Света ко мне приходила, так тобой восхищалась!       Никита коротко глянул на меня, потом на белую майку, сложил её и бросил в сумку.       — Так, трусы сам будешь собирать, — серьёзно заметил он, прищуривавшись. — Говоришь, Свете уроки нравятся? Это хорошо, но она сама по себе очень старательная, у неё много интереса, и концентрация имеется.       Я ещё больше взбесился от его спокойствия:       — Да я всё знаю про вас! Чем вы там так старательно и с интересом занимаетесь, — сказал я и взмахнул рукой, всё-таки выронив костыль. Тот с грохотом упал, ударившись о старый радиатор.       Никита скептично глянул на меня, затем на упавший предмет, бросил сборы и, потянувшись к костылю, поднял его. Я ухватился за ручку и опёрся, восстанавливая равновесие. Так как ожидаемых мной оправданий и мольбы простить не последовало, сидящий передо мной на корточках брюнет только поднял бровь и переспросил:       — Что делаем-то? Молимся Богу Кузи?       — Издеваешься?       — А что тогда? Или тебя возмущает программа подготовки к экзаменам по литературе?       — Вы трахаетесь! Она тебя любит!       Никита молча посмотрел на меня, как на душевнобольного. Его брови поднялись ещё выше, челюсть слегка опустилась вниз. Мне стало неловко, растерянность обвиняемого быстро заставила меня почувствовать себя идиотом.       — Что, Гречишный, аскорбинками в больнице баловаться начал?       Я смущенно опустил голову, затем изобразил наблюдение за чем-то в окне. Лицо учителя снова стало выражать равнодушный скепсис, он повернулся к кровати, положил последний свитер в сумку, застегнул молнию.       — Пакуйся, Вудман хренов, и поедем, — велел он и вышел в коридор.       Бросая в рюкзак носки один за другим, я думал о том, какой я придурок. Оценивал свою истеричность от одного до десяти и решил поставить двенадцать, чтобы хоть в чем-то быть лучше. Смотря на синие боксеры, я мысленно просил у Михалыча прощения, думая, не лучше ли отшутиться. Шутить я не умел, а извиняться было стыдно.       — Закончил? — высунулся из-за двери Никита.       — Колбасу, которую не доел, оставим здесь, на благотворительность, — сообщил я.       Парень поспешил ко мне, выхватив у меня сумку и рюкзак.       — Нога уже в порядке?       — Ну, мне всунули костыли, но, по-моему, это развод на деньги. Несчастные ходули стоят отсосов пять. Я за такие деньги мог бы и на четвереньках недельку поползать.       Никита хмыкнул, поправил мой рюкзак у себя на спине. Я нерешительно встал, оперевшись на тумбу.       — Развод! Мне даже больно, что за это пришлось заплатить.       — Ну вот и отлично, — заметил Никита и, быстро наклонившись, обхватил меня за ноги и закинул на плечо. Я неожиданно повис вниз головой, уткнувшись носом ему в спину. Смотря на перевернутую палату, я хотел было оказать сопротивление, но слишком сильно накосячил перед своим Михалычем, к тому же устал, поэтому просто простонал:       — Мы домой?       — Домой.       — Тащи.       Я качался из стороны в сторону, терся острым носом о его свитер, но от усталости не смог оценить нашей неожиданной близости. Мой взгляд упал на пару металлических костылей, и я резко запротестовал, скрипучим от непривычного положения голосом:       — Вернись обратно, транжир! Ходули! Ходули забыли!       — Я тебе на всякий случай купил пару, в машине лежат. Намного удобнее этих.       Я раздосадовано хлопнул его ладонью по спине:       — Мне эти нужны, я ради них плеер отдал!       Препод замедлил шаг, тряхнул головой:       — Чего?       — У пучеглазой этой спроси!       По совпадению медсестра как раз вбежала в палату, шурша бумажкой в руках. Никита посмотрел на знакомый аппарат в её нагрудном кармане, от которого шли наушники, странно намотанные вокруг шеи. Из них звучали «Восточные сказки».       — Дурень ты, Гречишный, — усмехнулся парень и слегка подбросил меня, поудобнее схватив за ноги.       — Ай, ну не тряси ты так!       — Прости.       Никита взял листок с выпиской:       — Спасибо, всего доброго.       Так закончился мой больничный отпуск. Меня, как лисий воротник, нёс самый красивый мужчина, которого я видел, а я, покачиваясь, терся носом о его свитер и изображал недовольство. Раньше я тоже болел, вставлял себе катетер сам и уколы тоже делал сам, а теперь у меня была вот эта вот сильная и, кажется, уже любимая спина. А ещё мне нравилось, как он держит меня за внутреннюю сторону бёдер, к моему огорчению, очень целомудренно: его рука была ближе к моим коленям.       — Спасибо-о-о, Ники-и-и-т, — проблеял я, когда мы спускались по лестнице быстрым шагом, от тряски мой голос ритмично задрожал, будто мне побили ладонью по груди.       — Так, вон машина, пошли! Чего ты там бормочешь? — переспросил парень.       Я не успел ответить, мы подошли к «любовному гробику», Никита открыл дверь и забросил меня на переднее сидение. Я уже был здесь, но только один раз. Оказавшись в машине снова, я принялся осматривать панель управления, бардачок, сидение водителя. Теперь машина казалась больше, но я всё равно не понимал, как мы здесь тогда так относительно легко поместились. Удивительно, если сесть сюда просто гостем, можно ехать, и даже не догадываться, что здесь было нечто подобное, и что секс за деньги стал началом чей-то дружбы или, может, первой влюбленности.       Парень кинул вещи в багажник, я обернулся, заметив на заднем сиденье пару новых, удобных костылей. Никита открыл дверцу и сел на переднее сидение, слева от меня. Я оглядел его профиль: смотря на любимый ровный нос, высокий лоб, стеснительно поглядывая на губы, я едва заметно улыбнулся.       — Никит, спасибо, — снова сказал я, в упор смотря на сидящего напротив.       Тот, не поднимая на меня глаз, сосредоточено возился с кнопками, нажимал что-то, заводя авто.       — Всегда пожалуйста, рад, что ты поправился, — поворачивая ключи, ответил он мне. — Черт, примерзло там что ли что-то?       Я смотрел на него ещё более внимательно, теперь вглядываясь в изгиб бровей, уголки губ, скулы. У меня вдруг громко застучало, нет, забухало сердце, что-то задрожало внутри. Никита был полностью погружен в механику, а я в него, хоть он этого и совершенно не замечал. Оперевшись руками на край сидения, я потянулся вперёд на пару сантиметров, не отрывая взгляда от мужчины. Вздохнул как можно глубже, будто перед погружением, нерешительно потянулся к нему и коротко поцеловал в щёку, там, где у него обычно были ямочки. Меня обожгла приятным холодом его кожа, отчего я вздрогнул и быстро вернулся на своё место, будто отпрыгнув, и залился краской.       Никита замер, всё в той же позе, с ключами в замке зажигания. В отличие от меня, моментально побледневший, растерянный, смущенный. Его глаза поднялись на меня лишь на долю секунды.       — Прости, — тихо извинился дрожащим голосом я, поняв, какую глупость совершил.       Парень тут же выпрямился, повернулся ко мне: я видел в нем столько растерянности и волнения. Я сам не заметил, как моя левая ладонь оказалась между его сильных рук. Никита аккуратно поднёс её к губам, немного погладил, согревая и, смотря мне в глаза, не отрываясь, бережно поцеловал тыльную сторону кисти.       — Такое не прощают, — смущенно улыбнулся водитель.       Мы ехали молча, держась за руки. Я пытался избавиться от идиотской улыбки, Никита вел машину, крутил руль левой рукой, а правой нежно гладил мои пальцы. Иногда он внимательно наклонялся, всматриваясь в какой-то дорожный знак, иногда посматривал на меня. Мне было неловко, но только от нелепого выражения абсолютного счастья на своём лице, а быть в тишине мне очень нравилось, молчание неловкости не вызывало.       — Скоро будем столб проезжать, нужно будет ехать прямо, а потом свернуть налево в сторону дачек, — объяснил я, увидев знакомые места.       — Это тот самый, у которого мы с тобой…?       Я кивнул.       Вскоре мы свернули в нужную сторону, попрыгали на кочках и выехали к двухэтажному бревенчатому бараку с одним подъездом и четырьмя квартирами, жилая из которых была только одна — моя.       — Ты здесь живёшь? — озадачено спросил учитель.       — Угу, — промурлыкал я себе под нос.       Брюнет резко вышел из машины, хлопнув дверью у меня перед носом. Я поспешил за ним.       — А как тут жить то? А если пожар? — он принялся ходить из стороны в сторону, разводя руками и осматривая строение перед собой.       — Ну, пожар много где случиться может, — пожал плечами я, оперевшись на капот.       Никита недовольно поморщился, а я презрительно фыркнул. Мне вдруг стало неловко, что он это видит. Раньше я об этом не думал, у меня не то, чтобы было много гостей, а теперь вот он рассматривает кривую крышу, думает обо мне, как о бомже каком-то, может, ему теперь вообще противно, что я его поцеловал.       — У меня комнат несколько, не то, чтобы они прям с ремонтом, но это поправимо ведь, — замялся спутник. — Тебе после больницы же нельзя одному быть…       Мы посмотрели друг на друга, затем я глянул на дом, потом ещё раз на Никиту, потом ещё раз на строение.       — Сказал бы просто, что съехаться хочешь, а то устроил тут мыльную оперу, — укорил его я.       — Да я ж о тебе волну…       — Так, хватит болтать, времени мало, пошли за вещами наверх, — скомандовал я и махнул рукой в сторону здания.