На другом конце стола Петька, который уже выпил порядочно наливки и про которого все забыли, давно уже спал. Тогда детей взяли на руки и отнесли назад в их кроватки. С. В. Ковалевская
Рокэ не мог сказать, когда впервые заметил, что его нервы не совсем в порядке. Внешне все было хорошо: вернувшись с войны и ожидая, что следующая начнется не раньше, чем через полгода, — кто же воюет зимой? — он собирался побыть наконец приличным герцогом и посвятить зиму делам Кэналлоа — тем более что вся прошлая зима, фактически, выпала из его жизни. По утрам он занимался бумагами, разбирал прошения, вел долгие обсуждения с градоначальниками и богатыми землевладельцами; вечера же оставлял для отдыха. Он сумел восстановить все части своей триады — вино, женщины и враги: враги только что были побеждены, вина всегда бывало достаточно, и он снова начал принимать у себя дам и даже завел пару фавориток — но «соберано принимает даму» все чаще сменялось на «соберано не принимает»: его начало тяготить чужое общество. В такие дни он, убеждая себя, что повторение прошлой зимы ему не грозит и он не собирается на несколько месяцев впадать в болезненную тоску и заливать ее бочками вина, запирался в кабинете с парой бутылок и сидел там один, меланхолично перелистывая очередную книгу, не вчитываясь, или просто глядя в окно. Иногда он брал с собой Эдит: она единственная не пыталась ему ничего сказать, ни о чем спросить, ничего не требовала, ничего не докладывала, не смотрела на него ни с сочувствием, ни с осуждением, ни с невысказанной просьбой, ни с ожиданием, а только улыбалась, болтала с ним на своем языке, в котором еще было не различить слов, но уже слышались кэналлийские звучные интонации, держала его за пальцы, а чаще спала у него на руках. Рокэ даже приказал поставить в кабинете отдельную кроватку — с высоким изголовьем, украшенным резным орнаментом из летящих ласточек, за которое Эдит цеплялась, когда пыталась встать. Первому подозрению стоило бы закрасться в душу Рокэ — стоило бы, но он тогда только отмахнулся от него, не придав значения смутному чувству, что это именно с ним что-то не так, — когда Ричард сочинил для себя новую игру; точнее, когда он изменил правила этой игры. Для исходного варианта нужна была компания. Дети повадились уходить вечерами в комнату Ричарда и сидеть там за закрытой дверью, из-за которой было слышно только щебетание девочек и общие взрывы смеха. Однажды Рокэ застал начало игры: Ричард распахнул дверь и впустил Айрис и ее маленькую компаньонку — дочь кормилицы, их молочную сестру, Дейзи; следом за ними хвостиком втянулась Дейдри, и дверь захлопнулась, а в замке повернулся ключ. Рокэ постучал. Послышался шорох, звон, вскрик, топот, как будто кто-то вскочил, хихиканье и голос Айрис: — Ой, я открою? Не дожидаясь ответа, она отперла замок, и Рокэ заглянул внутрь. Ричард сидел за столом, Дейдри устроилась на полу, а старшие девочки, должно быть, на диванчике, но сейчас Айрис подпрыгивала около двери, а Дейзи возила по столу платком, пытаясь вытереть что-то липкое. На столе были расставлены тарелки с пирожными, вазочки с нарезанными фруктами и графины — наверняка с медовой или ягодной водой, — один из которых был опрокинут, и стаканы. — Дикон, вы что тут делаете? — спросил Рокэ неожиданно для себя строго. Ричард посмотрел на него с недоумением: — Эр Рокэ, мы играем в герцога! — В герцога? — Да, эр Рокэ! — Айрис засмеялась и с размаху плюхнулась на диван. — Герцог Окделл принимает дам! — Я дама, — сказала Дейзи, складывая грязный платок на краю стола. — Ди — дама, — поддержала ее Дейдри и похлопала его по туфле. — Тоже дама. Тоже Ди. — Ладно, раз герцог принимает дам, то не буду мешать, — серьезно сказал Рокэ. — Это важное занятие, конечно. Игра продержалась недели две, и вскоре, проходя мимо, Рокэ заметил, что девочки возятся на полу в одной из гостиных, но Ричарда с ними нет. — Где же Дикон? — спросил он. — Дик там, — объяснила Дейдри и махнула рукой. — Дик в комнате, — перевела Айрис. — Он там играет один, эр Рокэ, сам. Из комнаты Ричарда на этот раз доносилось звяканье стекла, плеск льющейся воды и тихое бормотание. Рокэ, как и в первый раз, постучал и услышал в ответ: — Герцог Окделл не принимает! Снова звякнуло стекло, и Рокэ внезапно рассердился. — Да? А мне кажется, герцог Окделл как раз принимает! Ты чем там занят? Ты что там пьешь? А ну открывай! Он дернул дверь, потом еще раз, уже готовый ее выломать, и тут, пока Рокэ не успел дернуть третий раз, Ричард открыл сам. За его спиной Рокэ разглядел на столе в стакане что-то темно-красного цвета. — Кто дал тебе вино? — с угрозой спросил он, подходя к столу и принюхиваясь к кувшину. — Что за игры в герцога? Отвечай! — Эр Рокэ, это же сок! — в голосе Ричарда смешались удивление, возмущение и обида. — Это сок из винограда! Что, нельзя пить сок? Рокэ сделал глоток: в кувшине и правда оказался обычный виноградный сок, сладкий, с легкой кислинкой, но точно не перебродивший. Волна раздражения схлынула так же внезапно, как и поднялась. — Гм, действительно, — сказал он, ставя кувшин на стол. — Мне было показалось, что у тебя тут вино. — Почему?! — Просто почудилось, — Рокэ пожал плечами и вышел, не удостоив объяснением ни Ричарда, ни себя; мальчик проводил его настороженным взглядом. ~ ~ ~ Только через несколько дней, поздно вечером, по обыкновению сидя в кабинете, где он закрылся, снова прихватив с собой Эдит, Рокэ осознал, что на самом деле тогда рассердился на себя — ему не понравилось, что ребенок избрал для подражания не самую лучшую из его привычек, — и перенес эту злость на Ричарда. Чем оправдать тот внезапный приступ ярости — и откуда он вообще взялся — Рокэ, правда, не понимал. «Докатился до того, что твои собственные дети уже играют в запой, Росио», — голосом маршала Савиньяка заметила его совесть, и Рокэ вздохнул. Гибель маршала Савиньяка не стала для него неожиданностью — в конце концов, каждый военный должен быть в любой момент готов, что очередной бой станет для него последним, — не была, конечно, неожиданностью ни для его семьи, ни для подчиненных, но оттого ощущалась не менее тяжело. Доводя до конца битву, подписывая перемирие, улаживая формальности, Рокэ как будто изгнал мысли об этом на дальний край сознания, и прозрачная стена отгораживала их от прочих и позже — когда он вез тело в Сэ, утешал Арлетту и Ли; — и еще позже, когда он вернулся в Алвасете и погрузился в дела; но стена не могла держаться бесконечно. Маршал Савиньяк был ему близок — ближе, чем отец, и, может быть, примерно так же близок, как фок Варзов. Не потому ли Рокэ увлекся той, что та была неуловимо похожа на Савиньяка — говорят ведь, что дети часто влюбляются в тех, кто напоминает им родителей? Рассуждения Рокэ шли по кругу, и он снова обращался к событиям прошлой зимы и тем, которые за ними последовали. Арно-младший был ровесником Ричарда: интересно, хотя бы этот будет рыдать ночами, оплакивая отца? Бедная Арлетта — даром что южанка — имела очень оригинальные взгляды на выражение чувств, с которыми Рокэ, как бы он ее ни уважал, согласиться не мог. Словно в ответ на его мысли, Эдит захныкала, просыпаясь: вот уж кто теперь не получит сурового северного воспитания и будет вольна плакать сколько угодно. — Да, — сказал ей Рокэ. — Не только у тебя теперь нет папы, малыш. — А-па, — повторила девочка, хватая его за свисающую прядь волос. — Па. Рокэ высвободил волосы, дал Эдит вместо них шелковую ленту, они немного поиграли в перетягивание, а потом девочка засунула ленту в рот и принялась жевать. Рокэ попытался отобрать ее, но Эдит замотала головой, протестующе замычала и надула губы. — Ладно, можешь оставить себе, но давай-ка снова ложись, — велел Рокэ. — Уже поздно, зачем вообще было просыпаться? Я же вижу, что ты хочешь спать! Эдит послушно уронила голову на подушку, поворочалась и как будто притихла, но через пару минут — только Рокэ вернулся к бокалу вина и размышлениям — громко разревелась. Рокэ закатил глаза: не стоило, пожалуй, сегодня вообще забирать ее у нянек! — Ну что такое? — спросил он, поворачиваясь к кроватке. — Эдит, ну что случилось? Неужели ты так расстроилась, что я тебя отправляю спать? Знаешь ли, дети по ночам обычно спят. Девочка не ответила и зарыдала пуще прежнего; Рокэ пришлось взять ее на руки и покачать, но и это ее не угомонило, как не помогла и старинная колыбельная, которая, как недавно открыл Рокэ, обычно способна была успокоить любого из четырех детей. — Или что-то болит? — продолжал допытываться Рокэ. — Или проголодалась? Ты же уже взрослая! Вполне способна спать всю ночь! Проще всего было бы прямо сейчас отдать ее кормилице, но Рокэ овладело упрямство: он не привык отступать — глупо одерживать победу за победой на поле боя и проиграть маленькому ребенку! Он поискал глазами ее бутылочку с молоком, которую предусмотрительно приказал подать вместе с его вином, и тут ему пришел в голову верный способ помочь человеку уснуть. Он вытащил из ящика стола фляжку с касерой, капнул две крохотные капли в молоко и дал Эдит. Глаза девочки мгновенно закрылись, она обмякла и задышала мерно и спокойно. Рокэ отнес ее детскую и передал няньке. — Донимала она вас, герцог? — спросила та, принимая Эдит на руки: надорские слуги продолжали называть его «герцог», хотя в речи старухи иногда проскальзывало и народное «милсдарь». — Сами понимаете, зубки режутся. Как это еще она у вас заснула, бывает, и всю ночь глаз не сомкнешь… Та самая же нянька на следующий день, отринув приличия, ворвавшись к нему в кабинет, совсем другим тоном требовала, чтобы Рокэ немедленно приказал послать за врачом: — Не просыпается и не просыпается, — причитала она. — Уж как ни будили, никак не разбудить! Давно покушать бы пора, а все спит! Захворала наша герцогиня Эдит, герцог, лекаря бы! Вскоре появился старый алвасетский врач, суровый, как все мориски, и еще более строгий, чем его столичный коллега. Он хорошо помнил Рокэ в детстве, до сих пор видел в нем младенца и был крайне низкого мнения о его медицинских талантах. Рокэ давно с ним не сталкивался (и был этому, признаться, рад, потому что ему каждый раз становилось не по себе от той высокомерной, почти уничижительной, манеры разговора, которую тот себе позволял — проще говоря, Рокэ с детства его немного побаивался), но помнил по докладам, что он осматривал девочек сразу после их приезда и даже назначил кому-то из них какое-то лечение — то есть и нянька с кормилицей, и сами девочки были с ним уже знакомы. Сегодня Рокэ первый раз услышал, как этот почтенный старец кричит. — Кто вообще мог додуматься дать ребенку спиртное? — бушевал врач. — Вы, соберано? Не ожидал от человека, который обучался медицине! Не завидую вашему учителю — какой позор для его седин был бы узнать, что его ученик творит вот такое! Да уж, недаром старый соберано всегда говорил, что вы у него повресито! Блаженный! Вам вообще нельзя доверять детей! Что вы ей дадите в следующий раз? Сакотту? Старательно отгоняя от себя желание — нет, не выкинуть за дверь наглеца, посмевшего повышать на него голос, а опустить глаза, как нашкодивший школяр, — Рокэ отстраненно подумал, что он удачно решил пригласить врача на беседу в кабинете, за закрытой дверью. Сложно было вообразить, как повели бы себя домочадцы, услышав этот их диалог (точнее, гневный монолог врача): с одной стороны, соберано явно оскорбляли; с другой — все слишком хорошо знали мэтра, привыкли к его сложному характеру и тоже слегка перед ним робели. Врач даже не подчинялся Рокэ напрямую — он оставался подданным морисского нар-шада; кроме того, он имел большое влияние в гильдии, а поссорившись с гильдией, впредь можно было бы рассчитывать только на полуграмотных коновалов — ни один уважающий себя врач-мориск не позарился бы на гонорары от клиента, внесенного в черные списки. Видел бы сейчас кто из столичных знакомых, как всесильный герцог Алва пасует перед каким-то врачом! Рокэ представил себя со стороны, глазами одного из придворных бездельников, и усмехнулся. — И нет ничего смешного! Вы вообще сейчас слушали, что я вам говорил? Если меня еще раз вызовут по подобному поводу, то, клянусь… — врач перешел на агирнийский и выдал череду угроз, проклятий и ругательств, из которых самым приличным было «шайтан». — Доктор злой? — раздалось из-под стола. — Дядя доктор злой? Рокэ и забыл, что сегодня он машинально забрал с собой Дейдри вместо Эдит, и она, стащив из открытого ящика шкафа с бумагами книгу расчетов с арендаторами, вдумчиво перелистывала ее, устроившись на ковре, и сейчас слышала весь разговор. — Эту вы тоже уже чем-нибудь опоили? — сердито спросил врач, заглянув под стол. — Смотрите у меня, герцог. Следующий раз попробуйте подумать, прежде чем принимать решения. А тебе, дитя, стоит научиться понимать, чем злой нрав отличается от строгого. ~ ~ ~ Этот случай, к счастью, никак не отразился ни на здоровье Эдит, ни на их с Рокэ дружбе. Уже через неделю они с ней сидели на крытой террасе, выходящей на море, — Рокэ с бокалом вина, а Эдит рядом с деревянным кольцом для зубов, — и созерцали, как серые волны разбиваются о берег, выбрасывая фонтаны брызг. В Алвасете ждали зиму: снега, конечно, у них почти никогда не бывало, но погода в конце осени портилась, и сейчас небо было обложено тучами, а в воздухе висела водянистая взвесь. Эдит то и дело слезала со стульчика и, цепляясь за балюстраду, успевала сделать несколько нетвердых шагов в сторону, пока Рокэ не ловил ее за талию и не водворял на место. Другие дети с воплями носились вокруг, играя не то в догонялки, не то в пиратов, не то в лесных разбойников; Рокэ чудилось, что в их восклицаниях проскальзывает сквернословие — на талиг у Ричарда и на агирнэ у Дейдри, — но он списывал это на игру воображения и собственное дурное расположение духа. Мерный рокот волн погрузил Рокэ в отрешенное состояние — такое, в котором не хочется даже думать, — и он не сразу заметил, что кто-то дергает его за фалду камзола, а заметив, сперва решил, что Эдит наконец устала гулять и просится к нему на колени. Рокэ повернулся, протянул руки, чтобы поднять ее, и обнаружил, что это не Эдит, а Ричард. Мальчик выглядел перепуганным и уже, кажется, какое-то время звал его по имени. — Да? — спросил Рокэ. — Дикон, что-то стряслось? — Эр Рокэ, Айри плохо, она кашляет! — выпалил мальчик на одном дыхании. — Ей надо лекарство! Оно… — Кашляет, — повторил Рокэ. — Лекарство. Не дослушав, он встал и бросился в свою спальню — туда, где лежала аптечка, съездившая с ним в Кадану и так с тех пор и не распакованная. Действенное средство от приступов кашля, которое использовали на войне, было всего одно — порошок на основе сакотты, способный снять приступ за считанные минуты и заодно подарить бойцу несколько часов невероятной бодрости; лучшего для полевых лазаретов, где ценились скорость и эффективность, пока не изобрели. Только когда его рука уже схватила бумажный пакетик с порошком, Рокэ остановил себя. «Что вы ей дадите в следующий раз? Сакотту?» Он потер лоб: не вовремя проснувшиеся инстинкты полкового врача, похоже, вытеснили умение рассуждать и управляли им, затмив в сознании любые разумные мысли; как будто часть его все еще оставалась на войне и заставляла забыть, что он уже дома, что имеет дело с детьми, а не с солдатами, и принимать решения по-армейски. Рокэ живо представилось, как, получив щепотку порошка под язык, девочка встряхивается, вырывается из его рук, вскакивает и вприпрыжку убегает на дальний край террасы («Дикон, догоняй!»), подобно выпущенному из пушки заряду; стремглав проносится мимо, делает с десяток широких кругов, а потом вдруг падает и начинает биться в судорогах, а Ричард растерянно смотрит то на нее, то на него («эр Рокэ, сделайте что-нибудь, Айри плохо!»). Выпустив пакетик, Рокэ усилием воли загнал полкового лекаря на задворки сознания и велел себе сосредоточиться на том, чтобы выбрать самое безопасное успокоительное: ему не было известно специфического лечения от надорской болезни. Вернувшись на террасу, он, однако, обнаружил, что Айрис уже занялась гувернантка, явившаяся на шум: у девочки давно не было приступов, но лекарство еще в самом начале было прописано врачом, который предполагал, что болезнь может возобновиться при сырой погоде, и хранилось у няньки, а от нее перешло гувернантке — эта суровая дама заявила, что забота о здоровье и благополучии подопечной входит в ее обязанности. ~ ~ ~ Только теперь Рокэ задумался о том, что с его душой творится неладное. Подобно тому, как прошлой зимой он нашел у себя симптомы любовного безумия, сейчас он приписал себе безумие военного: этот недуг, как он знал, иногда поражал солдат и офицеров, вернувшихся из сложной кампании. Признаков у Рокэ, к счастью, пока было всего два: во-первых, он допускал ошибки в суждениях из-за того, что опирался на армейский опыт — точнее, применял армейский опыт к вопросам мирной жизни; во-вторых, у него случались внезапные приступы злости — так Рокэ обозначил тот единственный случай, когда он непонятно почему вдруг рассердился на Ричарда. Не дожидаясь, пока ему начнут сниться кошмары или он кого-нибудь пристрелит, приняв за врага, Рокэ назначил себе радикальное лечение: для всех он отправился объезжать провинцию, но на самом деле поручил это Эчеверрии, а сам, отделившись от отряда, уехал в охотничий домик на самом дальнем побережье, в безлюдной глуши, и заперся там один с запасом еды и гитарой, но без вина. Один означало даже без слуг: военная жизнь его к этому вполне приучила. Через месяц, посчитав, что его опасные симптомы прошли, и поздравив себя с тем, что на этот раз он справился быстрее и сам — возможно, он все-таки болел сейчас легче, чем тогда, — Рокэ вернулся в Алвасете и с порога, войдя в гостиную в крыле, отданном детям, попал на урок танцев. Старшие дети, сложив руки в фельпский хват, старательно переступали по кругу; Дейдри прыгала рядом, а Эдит, сидя у стены, била по полу ногами в такт. Оказалось, что за время его отсутствия ментор и гувернантка объединились и занялись самоуправством, наняв для детей учителя танцев и учителя кэналлийского, «а то вы, Ричард, говорите по-кэналлийски хуже, чем ваша сестра, а ведь ей всего два года!». Как только он вошел, музыка стихла, все дети повернулись и посмотрели на него. — Эр Рокэ! — радостно сказал Ричард. Айрис подскочила к Рокэ и обняла за талию, Дейдри обхватила его ногу, а Эдит шлепнула ладошкой по полу и четко выговорила: «Па!».Конец части «Детство»