Аманаты

Супруг для меня, быть может, найдется (если божеству угодно) и другой, будут и другие дети, если этих потеряю. Но брата уже больше не будет, так как отца и матери у меня уже нет в живых. Геродот

Первым, что услышал Рокэ, когда очнулся, был чей-то тихий плач. Осторожно повернув голову, он увидел, что в кресле, вплотную придвинутом к кровати, сидит, свернувшись в комок и уткнувшись лбом в коленки, Эдит. В комнате царил полумрак; свечи погасли, но занавеска была отдернута: на улице занимался рассвет, и его первые лучи разгоняли туманные зимние сумерки. Рокэ был в своей спальне в Алвасете. — Эди, — прошептал он и протянул к девочке руку. — Что стряслось? Не плачь. Эдит вздрогнула, уставилась на него и тут же, распрямившись, как пружина, вылетела из кресла и, оказавшись рядом с ним на кровати, сжала его плечи и воскликнула с радостным неверием: — Папа! Ты проснулся! Ты… ты… Я позову доктора! — Эди, подожди… — Рокэ попытался приподняться, но девочка с неожиданной силой пригвоздила его к подушке и испуганно крикнула: — Нет-нет-нет! Не вставай! Тебе нельзя вставать! Доктор не велел шевелиться! — Ладно, — сказал Рокэ. — Эди, сколько времени прошло? Который сегодня день? И как я здесь оказался — меня что, привез Марсель? — Три дня — ты проспал три дня, и сегодня третий — ой, нет, уже утро, уже четвертый день от Излома — четвертый день Зимних Скал. И… никто не привез — вы просто появились прямо на полу, утром после Излома, и были как… как мертвые, но доктор сказал, что у тебя что-то с сердцем, и это пройдет, наверное, если ты отлежишься, а Дик… Дик… Д-дик… — Эдит прижала кулак ко рту, и у нее вырвалось сдавленное рыдание. — Что с ним?! Эди, что с Диком? Он жив? — Он… Он, п-папа, он… Папа, стой! Не надо! Не обращая внимания на протесты Эдит, Рокэ вскочил и, как был, в одной сорочке и босиком, бросился в комнату Ричарда. Уже на полдороге у него ощутимо закололо в груди, а когда он рванул на себя дверь, сердце пронзило такой болью, что он с трудом удержался на ногах. Айрис, сидевшая у постели, подняла измученный взгляд, и, когда она — чуть запоздало — осознала, кто перед ней, на ее лице отразилось облегчение. Рокэ еще успел разглядеть, что Ричард, без движения лежащий на кровати, несомненно, жив, но до прозрачности бледен и весь перевязан — прежде чем еще один удар боли, гораздо сильнее первого, сшиб его с ног. ~ ~ ~ — Если вы не будете слушаться, герцог, мне придется привязать вас к кровати, — сурово сказал врач. — Еще никогда в моей практике не было случая, чтобы меня поднимали на рассвете только потому, что мой ученик не сумел справиться с особенно строптивым пациентом! Это был его старый знакомый мориск, которого специально вызвали к Рокэ после переполоха, устроенного у Ричарда в комнате, — врач несколько лет назад отошел от дел, посчитав, что воспитал наконец себе преемника и теперь имеет право уйти на покой, и передал ему практику. Этот преемник был точно таким же мориском — только моложе: ему не было и сорока; точно так же входил в гильдию, точно так же подчинялся не соберано Кэналлоа, а агирнийскому шаду; и не хуже учителя владел секретами лекарского мастерства. Именно за ним на этот раз послали девочки (точнее, к нему побежала Эдит, которая тем утром опомнилась первой, но не настолько, чтобы сообразить отправить за врачом кого-то из слуг); и именно он последние три дня лечил и Ричарда, и самого Рокэ и почти не отлучался из замка — лечил, как мог теперь судить Рокэ, вполне неплохо: он знал свое дело, не допускал ошибок, и ему было не чуждо то лекарское вдохновение на грани гениальности, которое помогает по наитию находить верные решения и которое опытные морисские врачи специально взращивают в себе. Единственная сложность, как оказалось, была в том, что Рокэ не испытывал перед ним такого же трепета, как перед его учителем, и врач не сумел на него как следует надавить — поэтому и обратился к старику — впрочем, Рокэ продолжил спорить и тогда. — И сколько мне вот так еще лежать? — возмутился он. — Не могу же я здесь бездельничать, зная, что мой ребенок умирает! — Никто не умирает, — проворчал врач. — Положение вашего сына, конечно, не самое благоприятное — мальчик действительно сильно пострадал — но умереть здесь можете разве что вы, если и дальше станете вскакивать, бегать по дому и волноваться. Нужно полежать еще дня два-три, пока ваше сердце не окрепнет: вы же не хотите, чтобы оно снова остановилось? — Оно не останавливалось — в прямом смысле, — сделал Рокэ последнюю попытку договориться с врачом, памятуя, что мориски, знакомые с секретами древних, не отвергают абвениатской магии. — Его — должно быть, на несколько минут — изъяла у меня из груди некая загадочная сила, когда я проводил ритуал Излома. Я уверен, что это не болезнь, и приступ слабости пройдет сам собой. — Не надо со мной торговаться, герцог, вы не на базаре! — отрезал врач. — Можете сколько угодно заигрывать со своей мистикой, но выглядит это как банальный сердечный приступ. При вашем образе жизни я удивлен, что он случился только сейчас. Впрочем… возможно, в ваших словах есть доля правды: настораживает, что вы оба так долго пробыли без сознания. Ладно — я осмотрю вас тщательнее, но не думаю, что лечение серьезно изменится. И не надейтесь, что я заинтересуюсь этим загадочным случаем настолько, чтобы сидеть с вами день и ночь — я, в конце концов, уже давно не практикую! Давайте сюда руку, я еще раз посчитаю ваш пульс. *** Айрис помнила, как умирала мама — возможно, уже на самом деле не помнила; возможно, сначала думала об этом так часто, что теперь в ее душе хранилось воспоминание о воспоминании: яркая картинка, отзвук слов и смазанные, полузабытые чувства. Мама лежала в кровати чуть приподнявшись, опираясь спиной о подушки, держала Айрис за руку и говорила ей, что та должна… и будет… и вырастет… и станет достойна… Мама не дала себя обнять, а Айрис не успела сказать ей, что любит ее. Айрис помнила, как они с Ричардом увидели папу — сначала только ноги, потом кто-то приподнял ткань и сразу же опустил, но они успели разглядеть, что вся голова у папы была в крови, а лицо словно вовсе пропало — тогда Айрис забыла об этом, но потом, спустя много лет, как будто снова вспомнила. Айрис часто видела в кошмарных снах, как умирал Ричард: он являлся окровавленным, как папа, и лежал на земле неподвижно; и, как мама, брал ее за руку, когда она садилась рядом, и шептал что-то — сон никогда не сохранял его слов, — и Айрис каждый раз звала его, просила, умоляла не умирать, но он все равно закрывал глаза и, мгновенно ослабев, выпускал ее руку — и тогда она кричала и просыпалась, и рядом был эр Рокэ. Наяву все было не так: крови было не видно, потому что повязки, охватывавшие голову Ричарда плотно, как теплая зимняя шапка из белого меха, скрывали раны; Ричарда было не подержать за руку, потому что на одной руке у него лубки доходили до самых кончиков пальцев, а другая была прибинтована к телу под каким-то особым углом, чтобы помочь срастись сломанной ключице — врач объяснял в первый же день, но Айрис, от горя и ужаса впавшая в оцепенение, не вслушивалась. Ричард не говорил с ней — и вообще не говорил, а только иногда стонал, — не открывал глаз и вообще ни разу не приходил в себя с тех пор, как вернулся со своего ритуала, — с тех пор как они с эром Рокэ наутро после Зимнего Излома вывалились из-под потолка на ковер в алвасетской гостиной. Шел уже пятый день нового года — нового Круга, — и все эти четыре с небольшим дня Ричард пролежал в беспамятстве. Айрис загадывала себе, что он очнется, когда появится врач, когда врач закончит; когда рассветет; когда она поспит и вернется; когда пройдут сутки, когда пройдет два дня, три, четыре; когда придет эр Рокэ — но все было тщетно. Эр Рокэ, может быть, и спас бы Ричарда, но он тоже долго был без сознания, хотя и не был ранен, а сейчас, когда уже очнулся, врач запретил ему еще несколько дней подниматься с постели. Айрис знала, что ничем не может помочь Ричарду, но, чтобы чувствовать себя нужной, как будто она тоже участвует в лечении, занимала себя мелочами: смазывала бальзамом ссадину на скуле, особенно яркую на фоне свежих бинтов и бледной кожи; втирала мазь в синяки там, где не было повязок; меняла у него на лбу и на животе холодные компрессы — наколотый лед из погреба, завернутый в полотенце (горячка еще не началась, хотя врач предсказывал, что должна неизбежно начаться рано или поздно, но холод, по его словам, облегчал и боль); и клала ему на губы тонкие пластинки льда, в надежде, что они, растаяв, сумеют хоть немного напоить его. Врач говорил, что человек способен обходиться без воды только несколько дней — обычно всего лишь три-четыре дня, — и Айрис пугалась при мысли о том, что Ричарда погубят не раны, а обыкновенная жажда. Конечно, как Повелитель, Ричард был крепче других людей — но оставался ли он Повелителем после того, как на него ополчилась собственная стихия? Никто пока толком не понял, что именно случилось на ритуале, но, хотя Ричард выглядел так, как будто его жестоко избили чьи-то гигантские кулаки, Айрис достоверно знала, что это сделали с ним Скалы: недаром столько лет ему снилось, как его заваливает камнями. Ей начинало казаться, что его держит здесь только ее присутствие — что, пока она сидит рядом, он не умрет, — или, быть может, она просто не хотела, чтобы он умер как раз тогда, когда ее не будет рядом. Все неохотнее она позволяла себя увести, сменить на дежурстве (даже сестрам: Дейдри сначала сама чуть не разболелась от потрясения, а сейчас ходила по дому отрешенная, как сомнамбула; а Эдит, едва взглянув на Ричарда, тут же принималась рыдать); и уже убедила себя — правда, пока только себя, — что и ночевать здесь же, в кресле, ей будет удобнее, чем в собственной кровати. Невеста Ричарда, наверное, была уже на пути в Талиг: незадолго до Излома от нее пришло очередное письмо, где она сообщала, что собирается в дорогу и предполагает прибыть в Олларию примерно в середине весны. Ричард до отъезда успел отправить ей обстоятельный, как всегда, ответ: Айрис не знала, рассказал ли он принцессе о ритуале Излома, но помнила, что они договорились встретиться уже в столице, быть официально представленными друг другу на первом приеме при дворе, устроенном в честь высокой гостьи — чтобы соблюсти приличия, Ричард, как бы ему этого ни хотелось, не мог отправиться навстречу кортежу принцессы и приветствовать ее на границе Талига или, тем более, в нухутском порту. Айрис представляла гигантский корабль, на котором плыла принцесса со свитой — больше, чем все, какие Айрис видела раньше, ведь, чтобы пересечь море между континентами, нужны большая прочность и огромные запасы; представляла, как мачты этого корабля вздымаются над волнами, как надуваются паруса, и как фрейлины принцессы, все темноволосые, одетые в цветные шелка, снуют по палубе и наконец — земля! — выстраиваются у борта, вглядываясь вдаль, где на горизонте возникают очертания нухутского побережья — представляла себе эти картины, только чтобы не думать, что Ричард и его принцесса так никогда и не увидятся и останутся друг для друга только мазками краски на портретах и ровными строчками букв. О собственном женихе Айрис не думала: он, правда, прислал ей на Зимний Излом маленькое поздравление, приятное и живое, и коробочку сластей, но… зачем же ей жених — зачем вообще всё, — если Ричарда не будет? Дверь скрипнула и приоткрылась, и в щелку заглянула Эдит. — Айри? — спросила она и кивнула на Ричарда. — Как? Айрис помотала головой, и Эдит, закусив губу, чтобы не расплакаться сразу, протиснулась в комнату. Руки она держала за спиной, как будто прятала что-то за широкой юбкой. — Айри, я нашла зайчика, — Эдит вытащила из-за спины тряпичного зайца — их старую игрушку, которую когда-то очень давно Ричард привез из Олларии; заяц выглядел еще более потрепанным, чем раньше, и был, наверное, весь покрыт пылью, но Эдит успела его отряхнуть. — Помнишь, мы его всегда брали в кровать, когда болели? Давай положим его Дику? Может… — Давай, — сдавленно сказала Айрис. — Только осторожно, не сдвинь повязки, и смотри, там синяки, тоже не задень, чтобы не было больно. Эдит уложила сначала зайца Ричарду на грудь поверх одеяла, оценивающе оглядела, вздохнула и сняла, потом — под негодующий оклик Айрис («Не надо! Там же лубки!») — попыталась приподнять Ричарду руку и подпихнуть зайца под нее и наконец устроила его сбоку на постели, укрыв обоих одеялом, так что заяц как будто положил Ричарду ушастую голову на плечо. Айрис всхлипнула и рассмеялась, размазывая слезы кулаком: — Эди, прости, но это выглядит ужасно глупо! Такой большой, взрослый Дик и этот маленький зайчик! — Зато, может быть, поможет, — Эдит подошла к ней сзади и обняла за плечи. — Айри, не надо, пожалуйста: и доктор, и эр Рокэ уверены, что Дик поправится, и доктор же говорил, что там нет… ничего необратимого. Айри, давай ты пойдешь сама поспишь, а я пока тут посижу? Айрис прикрыла глаза и загадала, что Ричард очнется, если заяц пролежит рядом с ним до вечера, и его никто не заберет; очнется через несколько часов, как раз когда она вернется в комнату. — Ладно, — сказала она. — Только недолго. Пару часов. Смотри, вот здесь во флаконе лекарство: если Дик проснется, то дашь сначала его, а потом воду. *** Старый врач в конце концов согласился, что в состоянии Рокэ и Ричарда прослеживается мистический шлейф — ритуал не только повредил телесному здоровью, но и истощил их жизненные силы; но убедить его выпустить Рокэ из постели не удалось. Проведя в замке несколько часов, врач удалился домой, оставив больных на попечение своего ученика, и тот принялся надзирать за Рокэ с жестокостью тюремщика: всем домочадцам, включая вернейших слуг, готовых во всем услужить своему соберано, было запрещено потакать прихотям больного и велено следить, чтобы тот не вздумал подниматься с кровати. Рокэ пришлось смириться. Первые сутки он проскучал, хотя экономка, управляющий и младшие девочки (Айрис неотлучно сидела с Ричардом), сменяясь, по мере сил и старались развлекать его. На второй день заточения — пятый день от Излома — к нему заглянула и Айрис, и пока она, пристроившись на краю кровати, изливала на него свои страхи и тревоги и при этом склонялась все ниже и ниже, Рокэ рассеянно утешал ее, гладя по голове, и размышлял, что если дети до сих пор видят в нем всесильного взрослого, способного отогнать все их беды, спасти от любой опасности, то не должна ли и правда помочь Ричарду его власть над ним — власть анакса над Повелителем. Когда же Айрис вдруг заснула на полуслове, повалившись рядом с ним на кровать, Рокэ, приказав отнести ее в спальню и не будить, решил, что попробует связаться с Ричардом через сон (он ведь уже проникал в сны Повелителей раньше, но неосознанно) и вывести его из какого бы то ни было места, где тот блуждал вот уже почти неделю. Ричард поначалу не откликнулся: в его сон было не пробиться — Рокэ как будто наткнулся на стену из вязкой непроглядной тьмы, которая не пропускала дальше; не желая сдаваться, он решил проверить других Повелителей, постучался к Эпинэ — как раз наступил поздний вечер, и тот, тоже пострадавший от своей стихии, наверняка уже спал, — и его мгновенно затянуло в чужой сон. То же удалось повторить и с другими двумя. Это не были, фактически, обычные сюжетные сны, полные деталей — Рокэ и его собеседник каждый раз появлялись в них в виде призрачных полупрозрачных образов, плавающих в белесо-жемчужном тумане с легкой примесью оттенка каждой стихии; они слышали друг друга, но не видели ни пейзажей, ни стен, ни обстановки комнат, ни других подробностей сна. Эпинэ рассказал, что сразу после ритуала тоже перенесся из Гальтары, но не домой — в имение или столичный особняк, в объятия любящей супруги, а почему-то в Агарис — в тот самый дом, который несколько лет подряд снимал вскладчину со своим хорошим приятелем и в котором и сейчас жил этот приятель со своей молодой женой. Эпинэ, продолжавший болеть — Молнии жестоко обошлись с ним, хотя и не так, как Скалы с Ричардом, — оставался пока на попечении этих своих друзей, которые, как Рокэ понял по намекам, очень трогательно о нем заботились. Ариго тоже оказался не дома: они вдвоем с Райнштайнером вывалились посреди парадного зала в Офицерском собрании в Торке; оба отделались парой неопасных переломов и теперь отлеживались в лазарете. Райнштайнер от скуки уже начал строить гипотезы, размышляя и над тем, почему стихии так яростно обрушились на них (он, хоть и был оглушен Волнами, видел весь ритуал до конца), и над тем, почему все попали именно туда, куда попали, а не по своим домам. — Откровенно признаться, я и сам бы предпочел оказаться не в Торке, а совсем в другом месте, — сказал он. — В кабинете начальника тайной полиции? — предположил Рокэ; Райнштайнер не ответил, но судя по тому, как блеснули его глаза и закаменело лицо (это было видно даже сквозь дрожащий призрачный облик), Рокэ понял, что угадал. — Так или иначе, — продолжил Райнштайнер, помолчав, — я полагаю, что это связано с вами, Рокэ. Вы ведь уже справились, где Ричард и Эпинэ? — Эпинэ в Агарисе — сам не пойму, почему! В первый момент я даже не удивился: он ведь постоянно там обретался; но потом я вспомнил, что он уже пару лет как вернулся в Талиг! А Дикон со мной, к счастью, в Алвасете… Не представляю, что бы мы делали, если бы его забросило, например, в родовой замок: там в округе ни одного приличного врача! — Все сходится, — Райнштайнер кивнул. — Вы отправили Повелителей туда, где, по вашим представлениям, им самое место: Герман и я принадлежим Торке, Эпинэ — Агарису, а Ричард, конечно, должен быть рядом с вами. Думаю, здесь разобрались. Теперь — почему же стихии так странно повели себя: если бы после каждого Излома Повелители оказывались искалечены, то до нас бы точно дошли сведения об этом, пусть отрывочные, пусть в виде легенд, даже несмотря на то, что не осталось ни мемуаров, ни четких инструкций. Я предположил бы, что мы имели дело с силой и яростью стихий, накопившимися за несколько Кругов, — ритуалов не было по крайней мере уже три Излома — это тысяча шестьсот лет. — Стихии атаковали с разной силой, — напомнил Рокэ. — Больше всех пострадал Дикон, затем Эпинэ; меня можно не брать — тут, наверное, другая история; и потом вы с Жермоном. Цикличность? Наступает Круг Ветра, уходит Круг Скал? Райнштайнер задумался. — Возможно, это некое наказание, — медленно сказал он наконец. — Вспомните, что произошло в конце прошлого Круга: Повелитель Скал обратил оружие против своего истинного анакса и убил его. Что же до недавней истории… О, Рокэ, прошу прощения: кажется, я просыпаюсь. Образ Райнштайнера рассеялся, не закончив фразы, но Рокэ знал, что тот имел в виду: и Окделл, и Эпинэ были замешаны в том давнишнем заговоре против него, так и не воплощенном в жизнь (удивительно, насколько далеко простираются познания тайной полиции — должно быть, Райнштайнеру известно еще много такого, о чем сам Рокэ даже не подозревал). Диалог оставил после себя чувство досады, смешанной с раздражением: из-за предков-идиотов, из которых одни не сподобились собраться и провести ритуал как положено, хотя абвениатские секреты тогда были доступны каждому, а вместо этого скормили полгорода Тварям, а другие не догадались договориться, как будто человеческий язык был дан им напрасно, оказался наказан совершенно невиновный человек — его собственный ребенок! Распалив себя, на волне поднимающейся злости Рокэ попробовал снова постучаться к Ричарду и на этот раз преуспел: их окружал такой же густой туман, только сероватого цвета, и образ Ричарда был таким же призрачным, как и образы других Повелителей, но сам он выглядел потерянным и печальным. — Дикон, как ты? — машинально спросил Рокэ и тут же подумал, что Ричард, лежа в беспамятстве, должно быть, не чувствует ничего, что с ним происходит, и не сможет ответить точно. — Ничего, эр Рокэ, только очень больно, — Ричард поморщился. — Здесь еще терпимо, но там будет еще хуже, я точно знаю. Рокэ с трудом подавил еще один всплеск ярости: пусть будут трижды прокляты предки, безмозглые самолюбивые болваны, из-за которых его ребенок страдает, даже когда он без сознания! — Дикон, послушай, — он постарался говорить спокойно и ровно. — Чтобы не было больно, надо выпить лекарство, правильно? А чтобы выпить лекарство, надо проснуться, ты согласен? — Ну… — Ричард заколебался. — Да, наверное… — Придется потерпеть всего пару минут, пока лекарство не подействует. И там будет кто-то из девочек: они все очень перепугались. Я тоже буду рядом — я же еще давно обещал, что буду рядом столько, сколько понадобится, помнишь? И, знаешь еще: Эдит положила тебе зайчика. — Хотите выманить меня на зайчика, эр Рокэ? — Ричард засмеялся. — Хорошо, я попробую. Сейчас или чуть попозже. *** Айрис проспала весь вечер и всю ночь и, проснувшись наутро, совсем не помнила, как добралась вчера до спальни. Вернувшись к Ричарду, она обнаружила, что тот не пришел в себя, зато никто не забрал зайца; а врач, заходивший, видимо, раньше, когда она еще спала, снял часть повязок с компрессами, отчего лицо Ричарда казалось теперь менее бледным и более живым. Айрис посидела немного, как сидела и в прошлые дни, держа Ричарда за самые кончики пальцев, бездумно глядя то на него, то в окно, когда он вдруг едва заметно повел головой, разлепил глаза и хриплым, почти неслышным голосом попросил: — Айри… можно, пожалуйста, попить? Очень пить хочется. А где зайчик? — Дик! — Айрис подпрыгнула и схватила со столика склянку с лекарством и ложку. — Погоди, сначала лекарство! Зайчик здесь, вот, у тебя под боком, а откуда же ты про него узнал? Ты только не засыпай сразу снова, сейчас я всех позову, и вот вода… Ох, Дик, как же мы волновались!