— Папа! Папа, прошу тебя, вставай, пойдём домой! — девочка тянула за руку пьяное тело, распластанное на снегу. Злые слёзы мешались со снежными хлопьями, а в спину нёсся издевательский смех. — Погоди, Мияшенька… Посмотри, какой красивый снег!...
Брюс снова сжался. Оставили бы его в покое... Одного... Было бы проще. — И вы? Я устал. Устал слышать эту дешёвую ложь. Методичка одна на всех? — он усмехнулся, — Дальше по сценарию у нас либо мыльная опера со всепрощением, либо трагический конец. Осаму вдруг ломано засмеялся, утыкаясь в собственные руки. Бинты на них висели, словно нити паутины. — Вы сами мне сказали, что если кричать не в одиночку, то услышат. Где? Где эти услышавшие? — А нет их. И не будет. Наивная вера в сказки закончилась. Красавица не полюбит Чудовище даже за светлую душу. Несмотря на видимую и заметную слабость чужой руки, пощёчина вышла довольно сильной. — Вы хоть сами слышите, что говорите? — Да уж лучше, чем оскорбления и шепотки. Привык, можно не обращать внимание на то, что очевидно. Несмотря на боль, на собеседника он смотрел твёрдо. Это был взгляд человека, которому нечего терять. — Хватит жалеть себя. Как только вы начнёте себя жалеть, жизнь превратится в бесконечный кошмар. — А я не жалею. Брюс смял простынь рядом с собой, явно сдерживаясь. — Я себя ненавижу. — Ненависть растёт из жалости. Вы с Ацуши-куном как два зеркала. Как он только смеет... — Ни слова. Об Ацуши. А откуда тогда появляется ненависть, когда в своей жизни не видел не то что жалости даже от себя — элементарной заботы? Что посеешь, то и пожнёшь. Родители, общество... Достаточно заронить в чью-то душу одно зерно бед, чтобы разверзлась бездна ненависти и отчаяния. — Не видели ничего, кроме ненависти? А вы пробовали посмотреть дальше своего носа? — на лице детектива расползлась улыбка, похожая на кровоточащую рану. — Как будто немногие лучи света в темном царстве на что-то влияют... А ведь... Нет, снова по кругу, одно и то же. Смысл о чем-то говорить, когда даже психотерапевт оказался тем ещё кадром? — Такой луч может вывести человека из тьмы.— Ты сказал мне, что можешь найти причину жить в этом мире, если будешь в мире насилия и крови... Ты её не найдёшь. Наверняка, уже и сам это знаешь. На стороне тех, кто убивает людей, или тех, кто спасает, не появится ничего из того, что ты ожидаешь. Ничто в этом мире не сможет заполнить дыру одиночества в твоей груди. Ты будешь вечно бродить в темноте... Будь на стороне тех, кто спасает людей. Если обе стороны одинаковы, то стань хорошим человеком. Прошу, позаботься о Мияно.
— Я уже не знаю, выйду из тени или так и останусь заперт... — Чтобы выйти, надо встать и идти. А не лежать, жалея себя. — Вы думаете, я не пробовал? Вставал, шел, иногда даже полз. Что в итоге? Загоняли обратно. "— Государственная собственность не разговаривает". Осаму промолчал. А после расстегнул ворот рубашки и рывками содрал бинты с предплечья. На ключице была татуировка. Ветка цветов персика, переплетённых с цветами сакуры. — А у Вселенной, — Брюс покачал головой, — мерзенькое чувство юмора. Зеркала тут явно не я и Ацуши. А мы с вами. Абсолютно идентичные неполноценные люди, которые даже на панели побывать успели. Только свой опыт я умудрился забыть. В Сомали, к сведению, на клеймление бюджета не хватало, но за белых платили как за групповую с местными. — Если сказать, что тебе меньше пятнадцати, заплатят в несколько раз больше. А я всегда был щуплым и нескладным. Об этом, — тонкий палец Дазая постучал по краске, вбитой глубоко в кожу, — знает не так много людей. Скорее всего Рампо-сан, Мияно, Чуя, Йосано-сенсей и... Мори-сан. Последние потому, что осматривали меня в разные промежутки времени. Йосано — при поступлении на работу, а Мори... Он не мог просто отпустить своё "гениальное детище", так что, когда меня ранил снайпер Достоевского, я успел полежать не только в обычной больнице. Чувство юмора у Вселенной и правда гадкое. Гаже только сами события, которые для Вселенной выглядели самой лучшей шуткой. Детектив улыбнулся вновь, криво и лживо, заправляя бинты друг под друга, перекрывая татуировку. — Луч света... Какая же это несбыточная мечта. Где-то на тумбочке Брюс нашарил зажигалку. Он не курит, нет. Просто иногда она нужна. — Только не вздумайте пальцы себе прижигать. Тогда вы мне так и не дали ответа на вопрос об отношении к никотину. Можно я закурю? — Осаму вытащил портсигар из кармана. — С такой жизнью, когда даже умереть не выйдет, впору самому закурить. А вдруг моей второй половинке понравится, — Брюс криво усмехнулся. — Думаете, это его приструнит? — Дазай чиркнул спичкой по старому, потёртому коробку, видавшему виды. Коробку с маркировкой бара Люпин. — Я не пробовал. Но думаю, смысл есть. Никотин это своего рода наркотик... — Только без мыслей о наркотиках. Было дело. Брюс пожал плечами. — О чём ещё думать? — О чём угодно. Но не о способах саморазрушения, — детектив отошёл к окну, приоткрывая его и выдыхая сигаретный дым на улицу.Воспоминания захлёстывали. Вот, его обшарпанная кухня в квартире, маленький Ёдзо, который выглядывает из-за двери, окровавленные лезвия в раковине и почти что гниющие бинты на руках. И Чуя, застывший с чашкой чая истуканом после его вопроса.
— Они всё равно не сработают как следует. Неучтённые переменные. Постоянный риск. Да, они не сработают, но как фактор сдерживания... — Поэтому даже не думайте. Вам ещё жить и жить эту жизнь, — бинты на руках уже не держались совсем, сползая к локтям ломкой паутинкой. Жить? Живой мертвец, кукла, которая притворяется настоящим человеком... Тогда кто кукловод? Не та ли сила, что вытащила его из загробного мира после облучения? — Я не знаю, как. И стоит вообще жить. Осаму слабо усмехнулся, обернувшись к нему. Если уж кто и был тут куклой... То он. Хрупкой марионеткой, разорвавшей нитки кукловода, тянущиеся теперь за ней следом обрывками бинтов. У их пьес нет героев. Кто ты? Кто я? Пустые оболочки. Брюса уже много лет как двое. Или больше. И тогда... тогда... он погиб раз и навсегда. Мишень в тире. — Жить стоит всегда. И это вам говорю я, человек, что пытался покончить с собой немыслимое количество раз. Так же, как и вы сам. Жизнь и смерть — не противоположности, — он стряхнул пепел на улицу, — а лишь две части единого целого.Воспоминание, навеянное сигаретным дымом, подкралось вновь. Душная комната с окошком под потолком, очередной клиент, чьего лица он не запомнил... Дома ждёт голодная Мияно. Бутафорские ангельские крылья за спиной и глумливый смех. "Христова невеста за корку хлеба продаётся".
— Придётся. Но сами видите, без надлежащего лечения сносит... Проще самому поискать специалиста... Дома, в Америке, есть один знакомый. С правительством и армией никак не связан. — Если вы уверены в нём — это прекрасный вариант, — вундеркинд Порта встряхивает головой, гонит воспоминания о боли и унижении из неё, но им на смену приходит память о том, как чужие руки сломали его настоящие крылья. Как обманчиво-ласково проходились по ним, а после сжимали до отвратительного хруста костей и остающихся в пальцах перьев. — Я наводил справки... Он занялся случаями, похожими на мой. Без мутаций, конечно же, — Брюс выдохнул что-то между смехом и плачем. В Леонарде он был точно уверен. Но скорее всего без Бетти тут не обошлось. — Если будет возможность... Затащите к нему Рюноскэ. Всеми правдами и неправдами. Пожалуйста. — Себя бы для начала затащить, чтобы не через балкон... Но постараюсь. Осаму усмехнулся, вновь затянувшись. — Мой мальчик уверен, что вытащит всё сам, как и я когда-то. Но я не вытащил. Оказалось, видеть одним глазом не так уж и удобно. "— Как Фьюри слева видит? — Головой крутит." — Ужасно неудобно, — согласился Брюс, — как и смотреть исключительно прямо, забывая о периферии. — Я постоянно баловался всякой дрянью в юности, поэтому долгое время правым глазом не видел. Он воспалён был. И сейчас, — Дазай вытер руку от пепла о рубашку и оттянул нижнее правое веко. На свету блеснула выпуклая линза. Упрекать не хотелось. Жалеть тоже. Ничего не хотелось. Только закопаться поглубже в землю. — О, Ацуши-кун по дорожке идёт! Ацуши?.. Нет-нет... Он же... Он же снова увидит... Начнёт волноваться, расстроится... — Только без лишних волнений. Есть минут пять, чтобы окончательно успокоиться. Там лифт сломался, пока он поднимется неспеша. Брюс не придумал ничего лучше, чем притвориться спящим. Вернул отбитое у него одеяло и укутался на манер личинки. Осаму тихо, ломано прыснул. Входная дверь скрипнула. — Пап, я дома! Дазай-сан? — Да-да, Цуши, я заглянул в гости. Иди к нам, — он выкинул окурок в окно и закрыл его. Брюс поглубже зарылся в свою "личинку". Он спит, он спит, он спит... — Как папа? — Состояние стабильное, хреновое, но бывало и хуже, сам знаешь. Брюс перевернулся со стоном и получилось, что он ещё больше стал похож на личинку, лежащую пузиком кверху. На ум сразу пришел Франц Кафка. — Пап, я же вижу, что ты не спишь. — Раскусили. Плохой из меня шпион. Связанный по рукам и ногам. Слишком идеальная картинка "спящего". Оборотень слабо улыбнулся, присаживаясь на край кровати. — Ну вылезай, пап. Вылезай! Брюс привстал, опираясь на локоть, и попытался улыбнуться. Получилось плохо. А со стороны, наверное, жутко. Как будто гиена оскалилась. Ацуши тут же обнял его, едва ли не мурлыча. — Просто плохой день, ничего особенного. Но из головы не хотел уходить прожигающий насквозь рисунок переплетённых цветов. Осаму у окна зябко повёл татуированным плечом, не глядя на них, думая о чём-то своём — Раз уж так вышло... Будете кофе, Дазай-сан? — Не откажусь, — он улыбнулся, пряча пустоту в глазах за веками и ресницами. Брюс выпутался из одеяла и медленно поплыл на кухню. Аккуратно, насколько это было возможно в его состоянии, подготовил всё необходимое и поставил турку на плиту. — Вот... Скоро... — он ущипнул себя за переносицу. Сегодня же постарается позвонить Леонарду. Если не получится... Если не выйдет из своего нышнего состояния... Подождёт, пока уляжется. — Пап, может лучше я? — Ацуши-кун, не мешайся под руками. — Всё в порядке. По злой иронии, в порядке не было ничего. Кофе бы выкипел, если бы Брюс по наитию не отодвинул турку и не выключил плиту. Но подтеки на емкости наблюдались. — Па... — Ацуши, не волнуйся и не мешайся под руками. Иди, приводи себя в порядок и отдыхай, мы тебя загоняли. Стоило оборотню покинуть кухню, как его наставник чуть опустил голову. Глаза, в которых до этого были притворные эмоции, вновь опустели. — Ему и правда нужен отдых. Желательно от всех... "От меня особенно". — Он ходил на задание в одиночку. Делает успехи... В ближайшее время, либо войдёт в основной состав детективов, либо заменит кого-то из нас. Брюс запоздало кивнул. — Он нашёл себя. — Главное, чтобы не прогорел... Вы бы глаза Куникиды видели, когда... В прочем, не совсем важно, что он виде. Важно, что он выгорел. И разочаровался в своих идеалах. Розовые очки... Стёклами внутрь... Брюс проглотил горький ком, застрявший в горле, и разлил кофе по чашкам трясущимися руками. Без бинтов руки детектива, обнявшие бледными пальцами чашку, казались ещё более тонкими и хрупкими. — Спасибо. — Мне кажется... Ладно, неважно. "— Я двинулся дальше, стал помогать людям и был хорош, пока вы снова не затащили в цирк уродцев и не подвергли всех риску!" — Точно ли неважно? — он слегка наклонил голову. Неважно. Он неважен. — Неважно. Ничего особенного, всё как обычно. — "Как обычно" плохо, да? Брюс обвёл ободок чашки. — Мой старик любил говорить про ген монстра и проклятье Беннеров. Что мы не имеем право на счастье и приносим несчастье всем вокруг. — Мне кажется, здесь не нужна "Сверхдедукция" Рампо, чтобы понять, какая это очевидная чушь. — Разумеется. Но когда это слышит ребенок, и его заставляют поверить в эту чушь... Да и по жизни я видел только подтверждение его правоты. Осаму слегка улыбнулся, уткнувшись в чашку. — Демон-вундеркинд, составитель всех схем слежения и пыток, пятнадцати лет от роду. Брюс промолчал. Таким вещам вербальный ответ не нужен. Может отпугнуть или... Или... Он вздохнул и провел пальцем по ставшим невидимыми линиям — следам его прошлых попыток. Чашка слегка звякнула, отставленная в сторону. На тонких и холодных руках, которые легли поверх ладоней Брюса, не было живого места. Тело не умело заживлять это бесследно. Если уж они и были зеркалами друг друга, то кривыми. Кривые, пустые, и их не исправить.