И вино, и сталь

      Глаза ее были цвета земли, и с золотыми искрами, как бывает обычно от эльфийской крови. Хрящики у нее в ушах торчали чуть-чуть, не присмотришься – не приметишь – и прятались в волосах, которые она не заплетала. Локоны у нее вились тугими кольцами, опускались на плечи и спину. Может быть, для того и не заплетала – чтоб люди не видели уши.       Когда она танцевала в зале у князя, все смотрели. На животе ее, на руках и шее танцевали узоры; красные, черные. Ноги ее, в звенящих браслетах, ступали легко и быстро. Был у нее в глазах – морской берег, песок в пятнышках золота – хитрый прищур, и в углу ее рта вечно прятался смех.       Была она ловкая и умелая, и упражнялась в стрельбе с дочерями князя, когда те просили ее, играла с ними в игры на клетчатой доске, проводила ночи в беседах, ночи – в постелях у тех, кто желал ее.       За зубами ее пряталось маленькое проклятие, и, когда она не любила чего-то, сочила его между губ как свист. Воздух тогда становился красный.       В доме у князя, однако, было ей хорошо, и воздух был чистым и жарким, или синел от дыма. Тогда, значит, жарилась пища или жгли благовония. Она – славила дымом богиню Баст.       Звали ее Шамхат.       Джембер однажды сказал:       – Расскажи о своей богине, Шамхат.       Шамхат, возжигавшая благовония в его спальне, нахмурилась. Джемберу нравилось, как она в задумчивости сводила черные брови – похожи они были на перья воронов.       Она пришла и села на постель рядом, поджав под себя ногу. Рука у Шамхат бездумно свивала и развивала кольца волос.       – Моя богиня – Баст, – сказала она, – всегда есть там, где веселье. В ее доме досыта пьют и едят, и отдыхают столько, сколько каждому нужно. В ее доме играют в игры, поют и танцуют, и каждый хорош и в пляске, и в музыке. В ее доме ласкают и любят друг друга, и никто никому не мешает, и каждый красив. Состязаются в доме у Баст только для смеха – смеются много и часто, и улыбаются тоже. Баст – и слуга, и хозяйка. Вот, какая она.       Джембер огладил бедро Шамхат, полное и горячее, и спросил:       – И где этот дом, Шамхат? Прекрасный дом Баст?       А она не сдержалась – и фыркнула на него, как будто бы он сказал глупость.       – Дом Баст – там, где Баст. Она и слуга, и хозяйка. А Баст там, где веселье. Она входит – и сразу владеет всем. Понимаешь?       – Значит, и дом моего отца – дом Баст?       Шамхат посмотрела на его руку. Джембер бывал осторожен своими большими руками – сейчас его пальцы гладили ласково, еле заметно, узор на ее колене.       – Иногда, – призналась она, – особенно по вечерам. Твой отец – радушный хозяин, принц.       Джембер улыбнулся ей и отнял ладонь, больше не прикасаясь. Шамхат же, заметив это, сама взяла его руку в свои.       Джембер принцем не был, но этого не сказал.       А еще однажды Джембер сказал:       – Останься со мной, Шамхат.       Тогда она чертила рассеянно знаки своей богини на его животе. Все, что Шамхат делала, предназначалось ей. Палец ее замер. Кольца узоров на нем закачались.       Джемберу вдруг показалось, что воздух стал тяжелей – и порозовел, как горячий туман на рассвете.       – Не думай, что ты важнее, чем есть, и глупостей тоже не говори. Я – жрица богини Баст, принц.       Джембер закрыл глаза, а когда открыл – воздух снова был белым.       – Прости меня, – сказал он.       Он был слишком юн тогда, много не знал; говорил много то, что не стоило говорить. Но она простила его.       На севере было все по-другому. Люди там говорили иначе; и, хотя Джембер выучил их наречье, в нем по одним только словам и тому, как он выговаривал их, узнавали чужака. Одежда здесь была тяжелей и тесней. Еда северян часто казалась Джемберу пресной – однако путешественники на юге говорили правду.       На Винифере хороши были и вино, и сталь.       И развлеченье найти оказалось куда проще, чем он представлял.       Он вспомнил о доме Баст когда выводил бездумный узор на животе у Мио. Тому было щекотно, но он терпел – и спрятал лицо в подушку чтоб заглушить смешки. На его стопах от удовольствия поджимались пальцы.       Джембер вспомнил вдруг – синий от благовонного дыма воздух. Должно быть, Баст владела и дымом, потому что был он хорош и красив – владела питьем, и едой, и музыкой и любовью. И сталью, когда звон ее радостен; и вином, когда его пьют допьяна.       Грудь у Мио поднималась и опускалась под пальцами Джембера. Колени он свел вместе, и иногда пытался сжать их еще сильней – Джемберу от этого стало смешно.       Он поцеловал Мио в острый кадык, и тот обнял его за плечи.       Он вспомнил о Шамхат еще – о ней, и благовонном дыме, и доме Баст. Он вспомнил о ней когда Мио снова лежал с ним, и от его плеч к щекам вползал красный румянец. За острым ухом, где Джембер поцеловал его, было горячо.       Баст, должно быть, владела им – этим горячим местом за ухом, и везде, где Мио было хорошо и щекотно; везде, куда Джембер целовал его. Баст касалась его волос там, где на них плясал отблеск огня.       Мио тогда посмотрел на него – Джембер любил, как он сводил в задумчивости брови.       – Джембер, – сказал он.       И тот знал вдруг, что Мио хочет его спросить – что хочет сказать.       Останься?       Останься со мной?       Но Мио взглянул на Джембера еще раз – взглянул хорошо – и, когда Джембер улыбнулся, Мио все понял сам.       Джембер снова поцеловал его – и Мио не стал спрашивать.