До того момента, как

Спустя несколько месяцев работы в Шаттердоме Ньютон наконец признает — Германн Готтлиб его соулмейт. Теперь он понимает очевидность этого — с первой встречи, с упущенного шанса подойти во второй день той конференции (его отвлекла Госпожа Посол Нидерландов, а после окончания они так и не пересеклись), с момента когда он узнал что Готтлиб старший — разработчик первичных нейроинтерфейсов Егерей, а Германн — ярчайшее дарование современной математики, посвятивший себя без остатка только одной цели. Этот символ действительно подходил ему как никому (и тут уж хоть проо стальной стержень размышляй, хоть про человека-компьютер). Удивительно, но в условиях Конца света, когда таймер главного зала действительно мог отсчитывать оставшееся тебе время, Гайзлер не делал с этим знанием ничего. Он успел понять что Германн ненавидит кайдзю (и причину знал тоже), терпеть не может вторжения в личное пространство и не любит перемены. Это был буквально краткий список характеристик Ньютона. Поэтому он решил что, раз уже нашел кусочек своей души, то нет никакого смысла вносить разлад в их устаканившиеся рабочие отношения (хватит того что он, кажется, начинает беззаветно влюбляться) и можно, разве что, действительно отодвинуть препарационный стол дальше от ценных бумаг Готтлиба, чтобы не расстраивать его. Однако понять, почему его хотят отговорить от дрифта с фрагментом мозга, он так и не понял (он точно попадет на обложку Таймс, если сделает это). Это может стать главным прорывом в изучении кайдзю с момента их появления! Узнать инстинкты, которые ими движут, потребности, удовлетворения которых они ищут — возможности ошеломительны! И именно эта идея стала камнем преткновения в их общении с Германном. Признаться, столько негатива ему не приходилось выслушивать даже в Гааге. В этот раз математик превзошел сам себя. Такая глухая стена непонимания мотивов и потенциала этой идеи неожиданно сильно задела Ньютона, а та унизительная тирада перед маршалом и рейнджерами стала последней каплей. Черта с два от теперь отступиться от своей идеи! (и пусть эта сраная железка с костылем так и останется в одиночестве). Он так и собирался сказать Германну, но тот так и не появился после совещания с руководством, по видимому, оставшись на испытаниях Бродяги. Но это также значило, что есть время попробовать подлатать старый нейро-интерфейс одного из прототипов и запустить серию опытов.

***

Германн не слышит ни одного из слов на совещании. Не слышит также приглашения на тестовый запуск нового Егеря. Вместо этого он идет на смотровую площадку (в лабораторию он идти не хочет, ему правда очень неловко за сказанные слова, но он не намерен слушать еще больше возмущений от Гайзлера). От такой промозглой погоды нога начинает побаливать, что завершает общее состояние уныния. Вид на Гонконг ему не нравится (сам город ему тоже не нравится, слишком людно, шумно, изменчиво), но это лучше, чем смотреть на железные стены и портить глаза неоновыми лампами. Он стоит довольно долго, пока рука, держащая трость не начинает неметь от холода. Пора возвращаться. Может быть, за сегодня еще удастся занести все расчеты в базу данных. Лаборатория не была закрыта, а значит Ньют еще там. Герман остановился на секунду перед тем, как открыть дверь чтобы набрать в грудь воздуха и подготовиться держать отпор словесным нападкам. Воздух из легких выбило через секунду, когда он увидел полу-лежащего Гайзлера, которого сотрясала крупная дрожь, а из носа текла струйка крови. Господи, ну почему он такой идиот?! Естественно, этот безмозглый все решил сделать в одиночку и без разрешения. Неуклюже подбежав к телу он с силой выдернул кабель питания системы и попытался отодвинуть биолога от любых острых углов и оголенных проводов. Ньютон быстро пришел в сознание, хотя тремор никуда не делся, а с речью явно были проблемы. Уловив в потоке малопонятных слов смысл видений, Германн помчался за Пентекостом, молясь чтобы к моменту его возвращения Ньютону не стало хуже.

***

Когда маршал дает все еще трясущемуся, с гиганстким кровоизлиянием в глазу, биологу поручение найти Ганнибала Чау, когда тот переводит на Германа полу-безумный счастливый взгляд и почти-что сбегает в город, даже не вытерев остатки крови с лица, Германн опять чувствует себя рыбой, только на этот раз его выбросили не на песок, а на колючий лед. Он видел тех первых добровольцев на которых тестировались системы, мало кто из них не стал вскоре после испытаний донором органов. И это при целой команде ученых и медиков на подстраховке. Уложить в голове поступок Ньютона было почти нереально. Вдруг пришло осознание, что если бы все пошло не так — та ссора стала бы их последней встречей, а Германн сново остался бы один. Ужас от этой мысли заставляет замереть. Он вдруг ясно понимает, что без Гайзера вся эта работа наполнилась бы абсолютным, невыносимым страхом. Страхом перед будущим, перед неизвестностью, перед кайдзю… Вот же черт, кайдзю! Он закатывает рукав рубашки (пиджак мнется, но ему все равно) и впервые за много лет всматривается в свой Символ. Мимоходом отмечая что на изображении — Тераск (2 категория, Торонто, 2016) он с замиранием сердца смотрит на появившуюся рядом фигуру Егеря, приготовившегося к атаке. Ньютон Гайзлер его соулмейт. И пару часов назад он чуть не умер из-за его действий. И сейчас он... Мысль прерывает сигнал о новом нападении.