Его личный демон

             Надо было слушать сестру. Хоть раз в жизни надо было прислушаться к Юзу и ебаный же нахуй даже согласиться с ней. И чем ближе Тайджу подходил к территории школы, тем громче становились эти гребаные мысли.       Вокруг тоже все громче становилось из-за визгда детей. Боже, помоги их не убить. И ведь Тай еще ни одного урока не провел, но уже был готов позорно поднять белый флаг, полностью игнорируя четыре года упорной учебы, и наконец-то признать, что он действительно худший учитель в мире. Старший Шиба, конечно, больше не собирается никого головой о стол бить, пачкая учебники кровью из разбитого носа (просто иначе Хаккай не понимал), но и постоянно терпеть этот шум… Это точно старшая школа? Вдруг он просто адрес перепутал и… чуда не произошло.       Чудо с разбегу врезалось в него, впечатавшись лицом в мускулистую грудь, и с негромкими извинениями быстренько скрылось в толпе школьников, напоследок мелькая голубыми кудряшками. Милый. Блять.       Это будет сложно.       Это будет сложнее, чем он когда-либо себе представлял.       Эти мелкие демоны ведь повзрослели уже. И плевать совершенно, что это одна из лучших школ в Токио, проблемы здесь все те же — выскочки, хулиганы и, что хуже всего, перевозбужденные сгустки гормонов, что перечитали седзе и забыли дома инстинкт самосохранения.       — Тай-Тай, не будь с ними таким жестоким, — Мицуя всегда ко всему проще относился и даже начал коллекционировать эти чертовы любовные письма, облепленные сердечками и цветочками.       Тайджу их просто выбрасывал, как только находил. А находил везде: в столе, и в шкафу, в стопках тетрадей и тестов, даже в своем пальто — все эти глупые послания летели прямиком в мусорку.       — Они ведь так старались, подбирали слова, — все не унимался Такаши, с интересом наблюдая, как его коллега перерывал свой рабочий стол, чтобы наверняка все записочки найти.       — Могу тебе их оттдать. Проверишь на ошибки и забросишь в свою коробку, — недобрый блеск золотых глаз, и на пол летит аккуратно сложенный в форме сердца конверт. — Только не удивляйся, если не найдешь ни слова о том, какой я хороший учитель.       Второй мужчина лишь тихо посмеялся с этого, все же забирая у Шибы найденные письма — интересно же.       Впервые получив розовый конвертик, Тайджу тоже было интересно — лишь конец первой недели, а уже такой сюрприз. Он порой слышал разговоры старших коллег, что время от времени дети подбрасывают записки своим любимым учителям, где искренне благодарят их, не найдя смелости сказать лично. Желание показать письмо Юзухе отпало с первых же слов. Читать дальше тоже не особо хотелось — все же гораздо спокойнее было жить, не зная о влажных фантазиях своих учениц.       Потому все конверты выброшены без прочтения, а особо наглые особи, посмевшие ворваться в его личное пространство, вне очереди отправлялись к доске решать примеры повышенной сложности.       И уже к концу первого триместра желающих залезть к Тайджу в штаны зачительно поубавилось. Даже Мицуя со временем перестал шутить о конкуренции.       Школа постепенно окуталась тихим напряжением промежуточных экзаменов. Все реже можно было встретить шумные компании в коридорах и на крыльце, зато в библиотеке почти не было свободных мест, наконец-то напоминая Шибе, что он в старшей школе работает.       Наконец-то оставляя его наедине со своими демонами.       С одним конкретным тихим демоном из выпускного класса.       Постоянный шум и раздражение из-за бесконечных попыток привлечь к себе внимание молодого учителя хоть как-то отвлекали от непотребных мыслей, которых отвратительно много было.       Так неправильно.       Ведь Тайджу не должен так на него смотреть. С желанием настолько сильным, что глаза темнели, полностью съеденные расширенным зрачком, а классная комната цветными пятнами шла, словно он вкинулся прямо перед уроком, смешав мефедрон и виагру и запив дешевым виски. И взгляд через силу отводить приходится, до крови раздирая ладонь ногтями. Иначе попросту не получалось. Мальчишка словно вышел прямиком из его снов и спрятался на последней парте у окна.       Но даже так было невозможно не заметить его.       Соя яркий, хоть и скрывался в тени своего конченного брата (даже обладающий бесконечным терпением Мицуя пару раз повышал голос на Нахою, оставляя его после уроков). И это только сильнее привлекало.       Тихий, спокойный, способный коротким «Хоя, хватит» угомонить разом весь класс, а следом отвести нахмуренный взгляд и до конца урока в окно смотреть, словно его не интересует ничего, кроме тяжелых грозовых туч. Но если вопрос задать, он ответит сразу.       По-прежнему не отводя взгляд от окна.       Соя на своего учителя почти никогда не смотрел. Будто бы знал наверняка, что Тай тонуть в его глазах начинает, захлебываясь греховными мыслями, столь сладкими, что не помогает даже спрятанное в кармане брюк распятие.       Шиба его всегда с собой носит. На запястье наматывает, перебирая крупные бусины, прикрывает глаза на мгновение-два и молится мысленно, когда терпение глубокими трещинами идет. Раньше всегда помогало. До сих пор помогает.       Если только причиной вскипевшей крови был не Соя Кавата.       От голубоглазого демона спасения не было. Он сам был спасением.       В густые кудри без какой либо причины хотелось зарыться пальцами, перебирая мягкия пряди, медленно лаская шею, заставляя урчать негромко. Зарываясь после лицом и закрывая глаза, чтобы сладко-мускусный аромат ярче был, переполняя легкие, впитываясь в кровь, пробираясь в душу как лучший из грехов, в котором навсегда погрязнуть хотелось.       Обнять крепко-крепко, прижимая к груди, и оторвать мальчишку от пола, пряча в своих руках и унося подальше от чужих глаз, чтобы никому не достался. Лишь его был.       Личный демон Тайджу Шиба. Столь невинное воплощение похоти, что пасть перед ним на колени даже не было бы грехом. Соя ведь такой чистый, светлый… он должен быть ангелом, должен под форменным пиджаком прятать белоснежные крылья, сияющие во тьме, в которую Тай самостоятельно себя вогнал, пока ночами уснуть не мог из-за бесконечного водоворота сладостно-липких мыслей, которых все больше становилось.       — Я вот не пойму, экзамены у мелких или у тебя? Потому что выглядишь, словно неделю не спал, — Мицуя как обычно слишком наблюдательный.       Подсовывает отвратительно крепкий кофе и смотрит так внимательно, словно в самую душу влезть пытается. А там один хмурый демон поселился и все нагоняет грозовые тучи, на которые так любит смотреть. В ожидании бури и чужого падения.       Падает только стопка новеньких тестов из-за неожиданного вопроса:       — Ты когда в последний раз трахался? — и ведь гребаный Такаши даже бровью не повел, говорил так же спокойно, как о блядской погоде, нависшей над Токио. — Тебе бы напряжение снять.       — Разберусь как-нибудь.       Как и с рассыпавшимися по полу тестами — быстро и не особо аккуратно, от чего помнутся листы, а край бумаги порежет руку и вскоре смятым, испачканном в крови улетит в мусорку. Тайджу всегда с запасом задания печатал, а рана затянется уже к концу последнего урока.       Вместе с ней затянется вязкий узел внизу живота, натягивая брюки, словно Шиба и сам учеником старшей школы стал, вынужденный постоянно бороться со своим же телом, которое снова и снова отказывается слушать разум и столь не вовремя возбуждается до ноющего предела. Столь неправильно, что головой об стол уже себя приложить хочется. До потери сознания желательно, ведь только это поможет избежать всех нечистивых мыслей. Что обязательно настигнут во сне и заставят встречать рассвет в ледяном до обморожения душе.       Потому что Тайджу никогда не прикоснется к себе, думая о нем. Пусть Соя и стал его личным демоном похоти, Шиба даже образ его порочить не будет. Он не лучший человек, но и не настолько ужасный. Пока еще нет.       Выходит под спустившийся дождь, всего за несколько секунд до нитки промокает, замерзает под порывами ветра, пока потоки воды смывают гель с волос и налет обреченности с уставшего взгляда. Главное не поднимать глаза к небу, где среди тяжелых туч прятался вожделенный взгляд и нахмуренные брови, меж которых хотелось медленно пальцем провести, разглаживая морщинку постоянного недовольства.       И пришлось галстук ослабить, чтобы прямо в школьном дворе не задохнуться, упасть на мокрый асфальт, не дойдя до машины, и молить о прощении, когда перед глазами одна за другой вставали неправдоподобно яркие картины, что медленно сводили с ума.       Смеялись негромко, рассеиваясь за ветром, окружая ясным взглядом, утягивая на дно стремительно темнеющей голубизны. Буря вот-вот начнется. Сорвет накинутый на плечи школьный пиджак, с непослушными волосами играться начнет, путая сильнее прежнего и постепенно пропитывая сезонным дождем. Крупные капли будут холодом на юное лицо падать, стекая слезами всех, кто утонул в его дьявольских омутах. Но он все таким же ангельски чистым останется. Умытый дождем, такой открытый, в насквозь промокшей белой рубашке, что второй кожей ему стала, совершенно не скрывая обманчиво хрупкой фигуры.       Он весь обманом был. И широко раскрытые глаза, что ледяными ожогами в каждой клеточке тела оставляли свой след, и протянутые навстречу руки, что звали к себе в безмолвном обещании самого сладкого грехопадения. Самого мягкого спуска в глубочайшие пучины преисподней.       Сам того не подозревая, Соя стал его личной нечистивой иконой, что требует молиться самым древним из языков.       Языком тела. Чьими буквами были от напряжения вздутые вены, пульсирующие кипящей магмой, которая все продолжала ускорять свой бег по артериям, пока машина на крайней допустимой скорости мчалась домой. И слова уже собирались бесконтрольными спазмами, из-за которых под смуглой кожей перекатывались мышцы, напрягаясь до рельефных скульптур античных творцов.       И за закрытой дверью просторной квартиры рождались первые строки той молитвы, что требовала на колени опуститься, игнорируя холод кафельной плитки, самозабвенно радуясь появлению гематом цвета все тех же грозовых туч. Наказание за то, что беспамятно поддается соблазну. Вознаграждение за столь долгое ожидание.       Так неправильно. Так сладко.       Так больно, когда возбуждение все продолжает расти и упирается в плотную материю брюк. Так хорошо, когда наконец-то опускаются веки, раскрываясь навстречу безумию.       В густой темноте среди редких всполохов света ему является дьявол в ангельском обличье. Мокрые волосы голубыми вьюнками липнут к румяным шекам, и вода все продолжает его тело ласкать, словно дождь никогда не закончится и вечности напролет будет тонкими ручейками сбегать по чуть рельефной груди, собираться небольшими озерцами в ямочках на ключицах, огибать виднеющиеся под почти прозрачной рубашкой соски, прочерчивать контуры чуть подрагивающего от холода пресса и скрываться под широким ремнем.       И Тайджу хотел бы стать дождем, чтобы так же невесомо касаться желанного тела, вырывая из пухлых губ едва различимые вздохи. Как же хотелось полностью его дыхание сбить, вынуждая кусать эти маленькие мягкие губы в тщетных попытках сдержать стоны, пока Шиба слизывает капли дождя, не снимая с Сои рубашку. Раздражая чувствительную кожу мокрой тканью, согревая понемногу горячим языком.       Он бы подполз ближе, не поднимаясь с колен, обнял бы стройные ноги крепко, но бережно, чтобы чувствовать, натренированные бегом мышцы, но ни единого синяка на бледной коже не оставить. Сою бы поцелуями полностью покрыть, едва заметными, обостряя чувствительность до сорванного голоса и дрожащих пальцев в скользких от геля волосах, что тянули бы ближе, требовали бы большего.       И Тай обязательно дал бы ему это, соединяя их взгляды, поддаваясь нетерпеливому давлению ладони, оставляя последние поцелуи на подрагивающих от ожидания бедрах и наконец-то накрывая губами истекающий член, жадно собирая языком все соки своего демона, полностью вбирая его в себя. Раз уже решил предаться греху, то более нет смысла сдерживаться и терпеть. Теперь можно в унисон простонать, не выпуская член изо рта, а лишь сильнее горло расслабляя, принимая его до упора. Скользя ладонями к ягодицам, подталкивая еще ближе к себе. В себя. Поплывшим взглядом все глубже в голубые омуты погружаясь.       И его голубизна темнеет, чернеет, покрывается проклятой дымкой запредельного возбуждения, когда с первым толчком в горячее горло смешиваются все реальности и вселенные, а время более не имеет значение.       Лишь звон выпавшего из кармана распятия эхом по комнате раздается, отгоняет столь желанное видение. Столь неправильное. Понемногу трезвые мысли возвращает. И обнаженная фантазия пьяной дымкой рассеивается, напоследок мимолетным прикосновением искусанных губ стирая соленую влагу с лица.              В последний миг Шиба на максимум выкручивает кран холодной воды, оседая на дно кабины под сильным напором, постепенно сводя накатившее возбуждение к нулю.       Чтобы не запятнать столь светлый образ, приходится собирать остатки своих сил, что осколками разбитого зеркала из глубоких порезов торчат и истекают вскипающей кровью.       Этой ночью вновь уснуть не удается, до самого будильника проверяя тесты выпускных классов. До конца учебного дня неприкаянным духом блуждая по школе в бесконечном ожидании небесного суда, что неминуче свершиться должен был, обрушившись на него едва заметным скрипом двери и тихим:       — Шиба-сенсей…       Волосы всклокоченные словно после бега, пиджак вот-вот с плеч упадет, а взгляд исподлобья сканировал пустую учительскую, ни на чем надолго не задерживаясь.       — Хочешь исправить тест, который завалил?       — Если позволите.       И наконец-то поднимает взгляд. Глаза в глаза, пленяя душу, полностью лишая воли.       — Проходи.       Спрятанное в кармане распятие обжигало ладонь, острыми краями впиваясь в кожу, по-прежнему оставаясь последним сдеживающим пределом.