Падре

Она сидела, жуя пирожное, по-детски болтая ногой и глядя куда-то далеко, прямо на лучи заходящего солнца над черепичными крышами… Казалось, ей так мало нужно для хорошего настроения — всего лишь чашечка латте с марципановым бисквитом — и вот уже в её глазах проскакивают искорки удовольствия… Он с лёгкой улыбкой наблюдал за ней, ловя себя на удивительном и неожиданном ощущении — словно ему удалось помочь ей без всяких слов, без увещеваний, без каких-то долгих переубеждений, которые он так щедро привык раздавать прихожанам. Он почти ничего не говорил — всю дорогу, пока они ехали до кафе, пока он открывал ей дверь машины, пока разглядывал меню… Она тоже молчала. И в их молчании не было ничего неловкого. Уж слишком тёплым был вечер, слишком тягуче-золотистым закат… Их обоих словно разморило в его лучах, делающих лица и одежду почти одинакового оттенка — орехово-кремового. Она доела последний кусочек и вкусно облизнула нижнюю губу, собирая с неё налипшие крошки. Падре Геральд на несколько секунд задержал взгляд на её губах, и чуть сощурился — последний раз он целовал женщину два года назад. Вернее, это ОНА целовала его. А потом, стремительно переместившись вниз, целовала уже совсем другие места. Она не дала ему даже опомниться — его член так быстро оказался у неё во рту, что он не успел передумать. Настолько долгожданными, сладостными были эти ощущения… Настолько выстраданным был его стон, с которым он выстрелил спермой ей в лицо уже буквально через пару минут… Он не нашёл в себе силы оттолкнуть её. И эти свидания продолжались еще десять дней. По окончании которых ему всё же пришлось объяснить этой женщине, что так больше продолжаться не может, и он не готов давать ей то, чего она так страстно жаждала. Вечный соблазн… Недоступный мужчина всегда кажется более привлекательным. Если бы он понимал пятнадцать лет назад всю тщетность и пустоту своих будущих потуг, с которыми он всё это время пытался избавиться от этого изнуряющего, нарастающего с каждым годом, буквально изматывающего его вожделения… Наверное, он просто никогда не выбрал бы этот путь. И, как ни странно, ему почти удавалось воздержание. Молитвы, пост, долгие проникновенные разговоры с епископом… Иногда было полегче. А иногда совсем туго. Особенно сейчас. Когда он уже понял, что эта бестолковая девчонка тупо не надела бюстгальтер. Да, её ладони пока ещё держали чашку, загораживая предплечьями её грудь от взгляда мужчины, но через пару минут она допьёт свой кофе, опустит руки на стол… И ткань тонкой блузки натянется на напряжённых сосках, буквально крича ему: «Ну, посмотри же сюда!..» И ему придётся совершать невероятное усилие для того, чтобы не перевести взгляд ниже. И это, конечно же, нисколько не поможет. Потому что ему и так всё прекрасно видно. Чёрт бы побрал эту Уокер! Чёрт бы побрал Ребекку… — Дио ми диспьяче… — пробормотал он едва слышно себе под нос и сделал из чашки последний длинный глоток — пора было собираться по домам. — Прогуляемся? — произнесла она вдруг так беспечно и радостно, что он даже поразился тому, какой огромный отклик удовольствия породило внутри него это простое предложение. В животе словно разлилась карамель. Ну да, он прекрасно знал, ВО ЧТО эта карамель превратит его сегодняшний вечер… А может и всю предстоящую ночь. Бесконечные фантазии, в которых он будет загибать эту тоненькую фигурку в самые адски извращённые позы, до которых только сможет додуматься. Безжалостно будет мять её груди, терзать её рот жадными поцелуями взасос, вбиваться в неё членом — жестоко, глубоко, резко — заставляя её кричать, дёргаться, взвизгивать, умолять прекратить… В паху немедленно заныло. И он сделал глубокий вдох, отмахиваясь от навязчивых видений. Только не сейчас… Потом. Он всё это проделает с ней потом. А пока они просто бродили по узким улочкам вокруг Piazzetta di Brera , и он без конца рассказывал и рассказывал ей милые маленькие истории — о самой площади, о знаменитых жителях этих старинных домов, о том, как он сам, впервые попав в квартал Брера, ухитрился в нём заблудиться и его бесплатно накормили свежими булочками в одном из местных кафе… Она слушала восхищённо, улыбаясь и слегка приоткрыв рот. Из-под верхней губы виднелись чуть крупноватые ровные зубки. Когда воображение ярко нарисовало ему картинку, как эти зубы нежно касаются набухшей, тяжело налитой кровью головки, он внезапно понял, что совершил огромную ошибку, согласившись присмотреть за дочерью Ребекки. Как он ни пытался разговаривать с ней сухо и холодно при прощании, это абсолютно не получалось. Ухмылялся, как идиот, поддерживал её под руку, помогая выйти из машины, долго смотрел ей вслед, когда она заходила в подъезд… И поймал в груди совершенно мерзкий, неожиданный, волнительный трепет, когда она обернулась и помахала ему рукой. — Fesso!.. Maledetto pezzo di merda!.. — шипел он сквозь зубы, сидя в машине и остервенело сжимая руль до побелевших костяшек пальцев. А уже через полчаса: — Confiteor… Confiteor Deo omnipotent, beatae Mariae semper Virgini, beato Michaeli Archangelo, beato loanni Baptistae, sanctis Apostolis Petro et Paulo, omnibus Sanctis, et vobis, fratres (ettibi pater), quia peccavi nimis cogrtatione, verbo et opere: MEA CULPA, MEA CULPA, MEA MAXIMA CULPA. … вполголоса, упав на колени, прижимая распятие ко лбу — быстро, речитативом, не давая себе опомниться… Холодные каменные плиты пола. Боль от двухчасового стояния на коленях. Постепенно успокаивающееся дыхание. Лошадиная доза снотворного… И долгий, отчаявшийся, усталый вздох утром, когда под левым бедром — вновь скользкое влажное пятно, как беззастенчивое напоминание о собственной слабости. Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa… А когда она позвонила, он просто не стал брать трубку.