Быть или не быть, жить или не жить...

Часть восьмая. Поход по местам славы… …Иль в смертной схватке с целым морем бед… Монолог Принца Гамлета в переводе Б. Пастернака. Вместо эпиграфа… Мужчина боролся. Он боялся, поэтому отбивался отчаянно. А за порогом кружился сумрачный густой туман, холодный, наполненный крупными каплями. Мужчина отбивался, но проигрывал. Теперь он сражался за пижамные штаны. - Да, пусть его, - в сердцах закричали свидетели. – Раз он так хочет, так пусть в штанах и идет. - А, неположено! – Им властный женский голос ответил. – Раз велено раздевать всех догола, то пусть и он тоже раздевается! Держите его! Четырьмя крепкими мужскими руками схваченный несчастный потерял последние штаны. А получивши под задницу поджопник шайкой, взмахнул руками и скрылся в тумане, как в дыму. - Освенцим! – Крутилось в голове одно только слово. – Тот самый Освенцим, когда на минутку заходят в газовую камеру, перед тем, как оказаться в крематории. Женщина шла босыми ногами по скользкому цементному полу, она уворачивалась от кранов, что плевались струями то холодной, то горячей воды, и понимала, что перехватывает горло от той густой влажности, которая не согревала тело, а только осаживалась противной моросью на халат. И понимала теперь полностью деревенское ругательство: - Иди, ты! В баню! – В такую баню, как будто бы списанную с мучений из ада, никому бы не захотелось попадать. Даже общая баня, даже зимой, даже в психбольнице, должна быть нагретой и протопленной настолько, чтобы можно было раздеваться и согреваться потом в парном и влажном тепле. И отмывать разомлевшее тело горячей водой. А не сражаться в холодном предбаннике, клацая зубами от холода, за последние штаны, как это делали некоторые безрассудные психи ( больные, надо говорить, больные, - поправляла сама себя женщина). Но все уже закончилось, бунт был подавлен опытной санитарочкой Нюрой Ивановной. Психические больные мылись внутри помывочного отделения всем десятым мужским отделением. И оставалось только присматривать, чтобы никто не поскользнулся и не разбился на мокром цементном полу. Или не обварил самого себя или своего соседа крутым кипятком. - Врут женские романы. – Решала женщина. – И Сэр Стивен Кинг, ВеликийМастер Ужасов тоже врет. Обычная жизнь не похожа на романы ужасов. Она еще страшнее, потому что ежедневно и ежеминутно давит на сознание, заставляя и подсознание трепыхаться и отплевываться от обыкновенных ужасов изнутри. Старый халат промок. Стало совсем зябко. Надсмотрщицей из концлагерного блока доктора Менгеля женщина пока себя не ощущала, потому что не приносила никому из психбольных вреда. Но ведь и пользы она тоже не приносила? - А мать говорила, когда загадывала мне загадку на сообразительность, - вспоминала женщина из собственного детства. – Что лучше мыться в горячей бане холодной водой или в холодной бане горячей водой? Чуть - чуть успела, еле увернулась от струи кипятка, хлестнувшей вдруг далеко и на пол. Метнулась к крану, постаралась перекрыть его. Затем осмотрела сгрудившисхся около крана психов ( больных, надо говорить и думать, больных, - Одернула сама себя). Увидела, что никто не обжегся и не очень пострадал. И вновь продолжала наблюдение за помывкой. Но все когда - нибудь заканчивается. Пришел финал и этому действию, списанному не то с картин Сальвадора Дали, не то с ужасов Иеронима Босха. Помыть тридцать голов голых мужиков психических и больных в одном тесном и холодном хозблоке, да еще и не в свое дежурство, не в собственную очередь. Нестерпимо чесалось все тело под бельем и халатом, разогретое, распаренное, потому что досталось ему пару раз брызгами кипятка. И банщик тоже очнулся в конце помывки и растопил - таки, банный котел, если не до горячести, то до тепла. - Врут женские романы, - почесываясь незаметно, понимала женщина. – Их главные героини теряют голову и падают в объятия, в любовь и в безудержную страсть, как только увидят голый торс Главного Героя - мужика. А здесь тридцать голов голых мужиков, неспешно переругиваясь, влезают каждый а свою, поношенную и грязную больничную одежду, и после бани одеваются. И чувствуешь к ним одно только сожаление, не совсем такое, как к спасенным жертвам Освенцима. Они до такой худобы еще не дотягивают. Они, больные худые, конечно, но не настолько же еще пока. Женщина переодевалась и почесывалась, разглаживала волосы и снова почесывалась. А врач – психиатр сказал: - Вы что - то желаете мне рассказать? - Женщина подумала. И рассказала. …Она сегодня добиралась в психбольницу на самых разных перекладных: попутных машинах и автобусах. За несколько дней перед Новым Годом на улице стало морозно и холодно. Не те тридцать пять градусов ниже нуля и трескучие убийственные для всего живого морозы, которыми так любят пугать долгосрочные прогнозы погоды в начале зимы. Наверное для того, чтобы граждане сидели тихо и не возмущались суммами платежки за отопление, когда она вдруг увеличивается в два - три раза, как плата за перетоп, оттого что зима пришла удивительно суровая… - Но нет, - решила женщина. Об этом я с врачом – психиатром пока разговаривать не буду. Она вспомнила, как вышла из дома и точно так же, как в романах Макса Фрая, его герои вставали на след, она встала на тропу. И покатилась без остановки по направлению к воротам и калитке. Пришли небольшие мороззы, градусов пять - семь ниже нуля, не больше. Но в один из таких дней к морозцу добавился дождь. Ледяной дождь шел целые сутки. И сразу же замерзал на снегу, и постепенно наморозился гладкой наледью. Обратно от ворот женщина добиралась обходом, придерживая свое непослушное тело и скользкие ноги, руками за ограждение забора перебирая и дотягиваясь до перил крыльца. Но нужно было собираться на работу. Она выскользнула за ворота. Она встала на тропу и полетела по ней вниз, мимо автобусной остановки, затем выскользнула на большую дорогу. И все время, что скользила, только лишь от страха замирая, старательно стараясь равновесие не потерять, видела разные картины различного скольжения людей по разным делам. И некоторые падали и расшибались. Но сила инерции скольжения под горку была такова, что как ракета с фотонным двигателем в романах из фантастики, набравши скорость не сумеет сразу затормозиться, так и на ледяной дорожке, набирая ускорение, невозможно больше свою скорость изменить или потерять. Старушка, мимо которой женщина неуклюже скользила, отчаялась выбраться с ледяного откоса. Она стояла на середине подъема памятником самой себе. Потом перегнулась и, помогая себе руками, попробовала спуститься на четвереньках. Молодой мужчина с лучшим чувством равновесия, чем может быть любое женское, рванулся на помощь. Он почти уже добрался до старушки. Он приговаривал: - Сейчас я Вас вытащу. Сейчас я Вас на дорогу спущу. Здесь, на большой дороге машины ездили и лед размяли. Большая дорога меньше под ногами скользит. - Старушка замахала руками: - Сынок, спасибо тебе большое, что подсказал, что научил уму - разуму старую. Ты сам спускайся, а я за тобой потихонечку поползу. А то ты моих точек не знаешь. Еще возьмешься за меня неосторожно. Я, если упаду, то уж так рухну, что и не соберусь из осколков. Женщина оценила идею молодого мужчины и тоже, и осторожно, выскользила на разбитую машинами в ледяное крошево проезжую часть. Вскоре туда же выползла и старушка. Она проверила гладкость асфальта, потом встала на ноги, отряхнулась и объяснила удивленной женщине: - Муж на руках меня так носил, так носил. Я ему доверялась. Он все мои точки знал. И уронить меня никак не мог. А незнакомым людям я доверить себя поддерживать не могу. Они же меня не знают. Вдруг не удержат. - А Вы далеко идете? – Спросила старушку женщина. - Я в магазин дальний около дороги иду. – Ответила пожилая женщина. - А как же Вы с сумками и с покупками обратно доберетесь? - Я пару коробок или ящиков у продавщиц попрошу. Сложу покупки в коробку и потяну за собой, как саночки. Они будут меня останавливать, мне равновесие поддерживать, и я, хотя бы, назад не упаду… Женщина закончила свой рассказ о Великом Ледовом Побоище и вопросительно посмотрела на психиатра. - Нормальный человек в ненормальном мире, - выдал свое заключение и согласно покивал головой психиатр. Насколько ненормально скользким бывает городской мир и мир около города, женщина знала не понаслышке. Гоняли ее во время работы в редакции по травматологиям, сведения о количестве травмированных собирать для заметки по заданию редакции. О тех, которые поскользнулись и сильно расшиблись на скользких ледяных дорожках. Женщина трясла корочками «Пресса» и собирала статистику о травмированных. В дни Великих Обледенений, количество сломанных рук и ног в травмапунктах не просто увеличивалось. Оно зашкаливало. Женщина долго тогда колебалась, назвать ли готовую заметку «Великим обледенением» или «Ледовым побоищем». Потом оставила оба названия, из которых выпускающий редактор газеты выбрала рабочим названием для печати «Ледовое побоище». И что же еще Вы мне хотели бы рассказать? - Спросил врач - психиатр. Женщина подумала и рассказала, как тяжело ей достается жизнь в деревне. Нормальный человек в ненормальном мире, - вновь согласно покивал головой психиатр. …Мир деревенского сообщества знает всё о каждом человеке, даже если некоторых вещей этот человек пока еще не знает о себе и сам. И обращаются люди друг к другу, разговаривают, зная уже полностью всё о другом человеке. Из какой он семьи, как себя вел, начиная с детства, чем знамениты его родители. Все знают всё обо всех деревенских жителях. И жизнь в селе, поэтому, течет спокойно, правильно и легко. А женщина потеряла свой статус, когда из приличного экономиста на далеком городском заводе вернулась в деревню и стала там безработной. Безработица и разруха никогда не угрожали деревне, поэтому слова «завод банкротится» и «административный отпуск» никто всерьез не воспринимал. Пока торговала у магазина конфетами, шоколадками и жвачкой , отношение оставалось пренебрежительным. Она и помалкивала, зачем же кому - то знать, что съездивши в Москву на пару дней, можно затариться там пиротехникой. И продавать потом в деревне "стрелялки" и ракеты ценой повыше московской оптовой не в два с половиной раза, а в пять, примерно, раз. Только лишь потому что потеряла накладную с отпускной московской ценой из оптовки. И удивляться, откуда же вылезают такие неучтенные раньше доходы. И почему же прибыли от продажи пиротехнических ракет хватает на жизнь. Потом ее стали любить все деревенские жители, потому что лазая по разным делам в город, женщина научилась прихватывать продукты первой необходимости: Кетчуп, консервы, майонез… Нечаянно стала нужным для деревенских жителей человеком. Но статуса постоянной уважаемой жительницы не приобрела. От этого так тяжело давались ей контакты, хоть немного выходящие за пределы оптовых, торговых или продажно - покупных. Не любит, не принимает село самостоятельных и одиноких. Пошла выписывать срезки, чтобы поправить ограду на огороде, а получила странное предложение. И даже не поняла сначала, о чем же оно... Ответила мастеру лесозаготовительного участка: - Зачем же нам с Вами уединяться за штабелями? Мне нужно два кубометра срезок. Они свалены перед конторой. Мы можем их здесь же посчитать, и я пойду в бухгалтерию лесоучастка накладную оплачивать. Сама сразу же вспомнила, как ее муж однажды подловил на таком же уединении ребенка. Взрослую и самостоятельную девушку, ученицу шестого класса, их собственную дочь. Ребенок пришел из школы. Ребенок был не в духа́х, грубил и не слушался. - Пойдем со мной, выйдем за угол! – Предложил муж. Дочь согласилась. Они отошли. И через три секунды дочь вылетела с громким ревом: - А! Мама, он мне подзатыльник дал! Выстраивая вновь, рухнувшие вмиг дружеские отношения, женщине пришлось разориться на два дорогих мороженых, чтобы хоть что - нибудь о событиях узнать. Ребенок стал послушен, лизал мороженое и жался к матери. - Ну и зачем? – Спросила женщина у мужа, который тоже был возмущен и обижен. Мороженое свое обкусал. Теперь остатки вылизывал. - Она все равно нахваталась плохих манер. - Отвечал муж. - Подростковый возраст. Пришла из школы с желанием поругаться и поспорить. - А бить - то ребенка зачем? - И ничего подобного, - возмутился муж, - я дал ей два щелбана и легонький подзатыльник, чтобы узнала, что никогда нельзя принимать предложение. И ни с кем нельзя уходить за угол или за гаражи. Тогда же и сама женщина узнала, насколько опасными бывают согласия на прогулки за углы, штабеля дров, гаражи. И, не имея времени, рассказывать всю долгую историю молодому мастеру лесозаготовительного участка, просто отказалась от непонятного предложения. В ответ мастер обиделся, стал материться, ее послал и отказался выписывать накладную на получение горбыля или срезок. Женщина подумала и рассказала эту историю психиатру. - Нормальный человек в ненормальном мире, - покивал головой врач - психиатр. - И женщине стало бы от этих слов приятно, если бы не было так сомнительно… - Он даже не знает, насколько мир деревни другой. Сто́ит прикупить летом шорты и пару раз их надеть, как получаешь предложение к отношениям… А мужичок сидит рядом, на деревенском рынке. Торгует все лето теми же жвачками. И он давно и удачно женат. - Мне нужно спроситься, насчет Вашего предложения, у своего мужа и у Вашей жены, - стремилась женщина ответить на предложение правильно, вспоминая, как оформляются такие вещи в той книжке, которую она прикупила во время разъездов в Москву за пиротехникой, прочитала в поезде. И вот только что, недавно, на сельском рынке, за свою же цену и продала. - И если Ваша жена и мой муж не будут против, то мы могли бы, с их согласия, устроить временный обмен мужьями и женами. И, с Вашего разрешения Николай, я зайду сегодня к Вашей жене, чтобы поговорить о начале новых договорных отношений. Женщина представила себе начало новых отношений с Екатериной. Эти отношения, как и в книге написано, будут называться отношениями - пре фемслэш… Сначала они с Катькою будут пить много чаю. Без чая скучна и неправильна деревенская жизнь! Потом, ведь она же придет к жене Николая прямо с сельского мини - рынка, вместе с сумкой, которая набита сладостями и шоколадом, они съедят что - нибудь сладкого из тех шоколадок, которые удачно распродались в ро́зницу, по немного завышенной от оптовой продажи цене и уже оправдали затраченные на них деньги. И вот тогда, женщина и расскажет о новом предложении Николая. И о начале новых отношений между ними всеми. - Екатерина ко мне хорошо относится! - Рассказывала женщина Николаю. - И Вам она хорошая жена. Так, что мы обсудим Ваше предложение сегодня же вечером. И завтра она уже сама даст Вам ответ. Как думала женщина сама, Екатерина с нею драться не будет. Быть может, и спасибо сразу не скажет. Но выматеривши основательно своего мужика, как сволочного кобеля, Екатерина согласится выпить немного коньяку из той заветной плоской фляжечки, которую женщина таскала в кармане пальто и хлебала коньяк, иногда, по глоточку, если стоять на рынке было холодно или совсем уж тошно. А также сильно, до боли, замерзали пальцы рук. Иногда, рыночные дни бывали совсем невеселые, а покупатели сами сидели без денег и на рынок никто не шел. Так фляжечка заветная на двести грамм коньяка в кармане шорт, пальто или осенней куртки у женщины постепенно и прижилась… А выпивши немного коньяку с чаем, - понимала женщина, - они перейдут к отношениям фемслэш по - деревенски. То есть, споют немного на тему женского страдания. Сама женщина очень уважала песню «У беды глаза зеленые, не простят, не пощадят»… Затем поругаются на своих и всех остальных мужиков. Быть может, обнимутся и поплачут немного на плече друг у друга. Женщина говорила и говорила, строго придерживаясь постулатов и выводов той самой книжки, которая подробно объяснила ей отношения фемслэш и префемслэш. Она не понимала, почему глаза у Николая становятся большими и немного круглыми. Он даже отодвинулся от ее коленей, сидел на своем торговом месте, далеко и скромно. Потом поняла! В их деревню эта книга об отношениях не прибыла еще в больших количествах! И ни Екатерина, ни сам Николай, ничего о цивилизованном обмене мужьями и женами пока еще не знают! А с похмелюги у Катьки характер невыносимо тяжелый. И мужа своего Кольку завтра , возможно, Катька ухватом, с похмелья прибьет… - Нормальный человек в ненормальном мире, - вновь подытожил бы врач - психиатр, если бы женщина решилась и рассказала бы про фем - отношения по - деревенски, исходя из собственного опыта и знания села... И было бы ей только приятно, оттого, что теперь эти слова относились бы уже не к пожилой старушке, что спускалась с ледяной горки на четвереньках, а к ней самой. Женщина расхрабрилась и спросила: - А вот больных, Вы как их лечите? - Она не стала уточнять про каких больных идет речь. Психиатр появился в отделении сегодня утром. Обычно, его кабинет всегда бывал закрыт. - Мы их не лечим, - отвечал психиатр, - мы их наблюдаем. Мы не умеем ни понять пока, отчего психическое заболевание возникает. И не можем его излечить. - А как же тогда, - разводила руками женщина, - вся эта организация… Зачем же она создана? И чем же таким лечебным, кроме помывки больных два раза в месяц и кормления их невкусной кашей, каким же еще лечением занимается она? Вопрос оставался неуслышанным, оттого что врач - психиатр заторопился. В его глазах угасал мимолетный интерес, к ней санитарочке психбольницы из его психиатрического отделения, совсем незначительному лицу в сложном внутрибольничном разделении разных людей по категориям, как по индийским ка́стам: Психбольные, санитарочки, что ухаживали за этими больными, палатные медсестры. На отделение одна старшая медсестра. И один врач - психиатр, что, как оказывается ничего о болезнях психиатрических и о том, как их лечат у своих пациентов не знает и не понимает. И вся современная психиатрическая наука, оказывается, тоже не знает ни откуда появляются эти болезни, такие, как шизофрения или раздвоение личности. Психиатр кивал головой и сжавши в руке большой универсальный ключ заканчивал беседу с женщиной - санитарочкой, скрывался в своем кабинете, в который он в первый раз за весь месяц решил отчего - то зайти. А женщина почесалась еще немного перед зеркалом. Расправила влажные после помывки больных волосы, взялась за свой собственный ключ, что был великоват для ее ладони и оканчивался четырехгранным металлическим штырем, почти в ладонь длиной. И пошла в свое психиатрическое отделение, заставлять психов ( больных, надо же говорить больных, - поправляла она себя, - как велела всегда старшая медсестра отделения) простыни на матрасы застилать. Простыни бывали черноватенькие от постоянного соседства с черными до лаковости пятками больных. И смысла в этом застилании простыней женщина тоже не видела, потому что и матрасы были тощими и грязными. Уже заходила в отделение, бросила еще один взгляд на зеркало, где отразилась ее собственная фигура, чуть округлившаяся от дармовой больничной плошки каши в обед и на ужин. И поняла тогда она, почему психиатр с ней целых пять минут говорил. А вовсе он даже и не занимался с ней интересным для обоих психоанализом! - И что же вы тогда всей громадной психбольницей стремитесь излечить, если не понимаете и не знаете ничего о психических заболеваниях! - Удивилась женщина. Что же вы тогда всем хорошо делать беретесь и за любовь хватаетесь, если у вас ручки такие слабенькие!... За санитарочкой захлопнулась высокая, почти трехметровой высоты и толстая дверь. В просторном помещении старинной застройки гуляли сквозняки, превращаясь от разговоров психбольных в шумы гулкие и абсолютно непонятные. Санитарочка огляделась вокруг. И так ей захотелось вдруг срочно уволиться!