Сон бабочки

На кладбище дымило смертью, от едкого запаха чёрного перца у меня немного слезились глаза. Омывая лицо холодным ветром, я перелистывала разговор двухдневной давности с Фандориным. Он слушал мой короткий рассказ, а я прятала на кромку сознания мысль: никто, кроме него, с таким мрачным и упрямым вниманием не верил мне. Зря, конечно, боялась. Мы говорили долго, и эта его пытливость, участливая попытка понять — меня целиком — что-то сначала разбила, потом склеила. Так в Японии, я знала, высоко ценится разбитая и вновь склеенная посуда: сколы там обрабатывают золотом. Утром на прощание он вдруг взял меня за руку, перевернул ладонь, посмотрел на линии моей жизни и негромко сказал: — Я, увы, не умею читать по рукам, Ванда. Сильным людям тоже с-снятся страшные сны. А вы — сильная. Ещё одно уравнивание, почти как та внезапная благодарность на Страстной. Ему тоже снились кошмары, но он иначе с ними расправлялся, и он не был одержим ими, как я. Под снегом обнаружилась полоса начищенного до блеска льда, я сделала скользящий, улетающий шаг, чуть не опрокинулась и с визгом вцепилась в руку Фандорина. Тот остановился и оглянулся. — Простите, — уронила я, отпуская его плечо и пряча глаза от внимательного взгляда. Утром он заехал за мной, чтобы отвезти на кладбище. Как назло, повалил снег, будто его было мало, но это позволяло прятать глаза. Я уже успела трижды пожалеть о своей откровенности, а бессонные ночи лишь старательно затачивали остроту этого чувства. Но ведь Фандорин мне поверил, не отмахнулся от моих слов, не унизил меня недоверчивой усмешкой тогда и жалостью теперь. — Мы п-почти пришли. Фандорин милостиво предложил мне локоть. Сугробы напирали со всех сторон, и шли мы в почти неприличной близости. Я приставила к глазам ладонь, закрываясь от пышных снежных лепестков, и марево над свежей могилой выросло сквозь ветер. Дорога впереди учинила развилку, я, не имея привычки глазеть на могилы, зачем-то посмотрела в сторону, куда уводила вторая тропинка. Линия штакетника, в который складывались кресты, обрывалась посередине господином в дорогом пальто с нелепо-дорогими золочёнными пуговицами. Мне стало дурно от такой случайности и не по себе от возможности нарваться на его цербера за плечом, поэтому я поскорее отвернулась, не успев даже поймать его взгляд. Фандорин довёл меня до могилы и вскинул брови, когда я начала стягивать перчатки. Но ничего не сказал — уже спасибо. Я коснулась свежих букв на кресте: Татьяна Александровна Беликова. Закрыла глаза, отделилась от яви. Буквы ответили теплом, но как-то слабо, самодельно. Я прикрыла глаза, выискивая внутренним взором сгусток чужой души. Шарила руками по чужим головам и реберным костям, не извиняясь, но и не позволяя коснуться меня в ответ. Марево, тонкое и неясное, отозвалось иначе, чем в церкви. Я схватила его за шкирку и поднесла к глазам, а оно всё рвалось, перетекало, рассыпалось. Так вода проливается, когда пытаешься её зачерпнуть в горсти. Чувство ускользающей правды злило, кололо в висках подступающей мигренью от усердия и остервенения. Я сцепила зубы и сильнее вцепилась в ворох полусвета и ряби — душа дернулась, потом смирилась. Стала медленно обретать форму, складываться в знакомые линии алого платья и белой кожи. И только тут я разглядела: на алом алое. Золотая вышивка светилась странно — этого в угаре сумасшедшего дня я не заметила. Это была кровь. Я знала, что не все души выглядит так, как в момент убийства. Особенно женщины: кокетство ли тому причиной или стыдливость, но изнанка подвижна и легко соглашается на такие обманы реальности. Кто-то сооружает себе такие наряды и метафоры из вещей, что с трудом видно саму душу. Но кто-то делает иначе: как офицера хоронят в мундире, так иная девушка выбирает самый любимый наряд. Таня, я была уверена, в момент смерти не несла службу — хотя бы потому, что была не в столице. Но она словно обрядилась поверх смерти: кровь пропитала совершенно целое платье. Значит, умерла от потери крови? Я схватила её за плечи для надежности, но лишь собралась спросить о повитухе, как Татьяна лопнула снопом мелкого колючего снега. Я не успела позвать её по имени. Изнанка обнажила других жителей, зубастых и мерзких, и я выкатилась из неё в руки Фандорину. Тот поймал и помог встать: — Как вы себя чувствуете? Обессилев, я позволила себе мгновение, краткое пространство одного вздоха, когда моя голова покоилась на его плече. Потом отстранилась, злясь на саму себя. — Ненавижу кладбища. — Поправив шаль на голове, я продолжила обычным голосом: — Эта девчонка со мной играет. Зовёт к себе, а стоит подойти — прячется. Рассыпалась в моих руках. Под его внимательный взгляд я обошла могилу со всех сторон. Вздохнула. — Эраст Петрович, похоже, мне нужна ваша помощь. Насколько возможно найти повитуху, к которой Таня обратилась? Фандорин улыбался, вздёрнув бровь. — Не прибегая к вашим способностям? — весело уточнил он. — Вы готовы полностью положиться на материализм и логику? Я дёрнула плечом. — Не совсем полностью, но… Он хмыкнул — почти рассмеялся. — Пойдёмте, Ванда, — он предложил мне локоть, — здесь, к-кажется, нам больше нечего делать. На тропинке пришлось посторониться и подождать, пропуская такую же, как мы, пару: молодая женщина с красивым, упрямым лицом и ясными синими глазами и идущий чуть позади господин, которого я уже успела заметить по дороге сюда. Я пригляделась к незнакомке: над ней слегка рябил воздух. Незнакомец, явно не очень обрадованный раннему часу и месту, шёл за ней, негромко увещевая: — Аннетт, право, что мы здесь найдём? Мне Штольман голову снесёт, если узнает, где ты была и что это я тебя сюда отвёз… — А ты так хочешь ему об этом рассказать? — весело парировала женщина, и рябь вокруг неё тоже на мгновение заискрила безобидным лукавством. Они шли к могиле Тани. Я отпустила руку Фандорина и побежала за ними. — Простите! — Они оглянулись. — Вы знали покойную? Незнакомцы быстро обменялись растерянными взглядами. Что-то общее проступило в их чертах, как у родственников заметна порода, скажем, их прабабки — у тех, с кем я заговорила, был один взгляд на двоих, с явным огнём неизбежной авантюры. Так путешественники в далёких странах не ищут приключений, но принимают их с радостным смирением. — Я познакомился с Татьяной Александровной за несколько дней до её смерти, — траурно вздохнул мой церковный незнакомец. Врал, мелкий бес. — Прекрасная девушка, столь искренняя. Большое, большое горе… — Вы её не знали, — отрезала я и обратилась к незнакомке: — А вы? Вы ведь — медиум? Она распахнула чистые, озерные глаза и, помедлив, протянула: — Почему вы… Фандорин подошел ко мне, когда я стянула перчатку и протянула руку незнакомке. — Над вами воздух рябит. Такое бывает, когда внутри много силы, и она не находит выхода. Возьмите меня за руку, вы сами всё поймёте. Я копила в ладони тепло, достаточное, чтобы убедить. И незнакомка, поколебавшись, прикоснулась к моей руке. По пальцам рубанул удар статического напряжения, и женщина, ойкнув, отдернула руку. — Всегда приятно встретить кого-то из своих, — улыбнулась я и натянула перчатку. Мужчины молчали: Фандорин с вежливым интересом, уже привыкший к моим фокусам, незнакомец же — с оторопью изумления. Разве что рот не открыл. — Что вас привело к этой могиле? Моя шалость убедила женщину в благонадежности. Она кивнула: — Мне вчера явился дух девушки, вот я и решила разобраться, что с ней случилось. — Дух? — переспросила я. — Она сама вам явилась? Показала это место? — Она не показала, но привела. Я собралась было задуматься, но незнакомец мне помешал: — Послушайте, раз уж стало ясно, что мы все здесь собрались по одному поводу, давайте хотя бы познакомимся? Меня зовут Пётр Иванович Миронов, а это — моя племянница, Анна Викторовна Штольман. — Штольман-Миронова, — поправила своего дядю наша новая знакомая. Я представилась только именем, как всегда: госпожа Штольман явно этому удивилась, а вот Миронов принял как данность. Он, видно, не впервой встречал таких, как я — или тех, кто притворялся такими. — Эту девушку убили, — убежденно заявила госпожа Штольман, и мне не осталось ничего, кроме как кивнуть. — Очевидно, да. Я пыталась дознаться, кто — она спряталась. — Вероятно, — вставил Пётр Иванович, — вы её спугнули. Духи бывают удивительно ранимыми, у них тонкая душевная организация… Как назло из тумана за его плечом вылезла та дамочка и хозяйским жестом сложила руки на груди. — О да, — невесело протянула я. — Вы себе даже не представляете. — Надо вызвать её дух, — быстро заговорила Анна Викторовна, глазами пригрозив дяде. Она на явление дамочки никак не отреагировала: привыкла? Или не видела? — Выяснить, что случилось. Если ни вам, ни мне она толком ничего не дала понять, может, нам вдвоём она что-то скажет? Я колебалась. Таня привела сюда их — именно в тот день и час, когда мы с Эрастом тоже здесь оказались. Это не могло быть случайностью. — Я никогда не работала с другими медиумами, — задумчивостью тушуя неуверенность, протянула я, и тут же добавила: — Скажите, Анна Викторовна, а вам случалось раскрывать преступления с помощью своих способностей? Или, скажем, загадки разгадывать? Она посмотрела на меня отчего-то повеселевшими глазами, улыбнулась — но ответил за неё Миронов: — Аннет замужем за господином Штольманом — небезызвестным и крайне благородным следователем. — Случалось, — добавила она, — помогать Якову Платоновичу. — Ну, или ему случалось помогать тебе, — негромко поправил её дядя, довольный и гордый, и началась какая-то семейная заварушка, уморительная и занимательная. — Дядя!.. — Но это же правда, Аннет!.. А я посмотрела на Фандорина — не моего, конечно, но всё-таки благородного мужа. Взгляд кислее лимона! Он нарочно не участвовал в разговоре, лишь представился: ему эта встреча явно помешала. Мне уже было всё равно, что подумают занятые беззлобной перепалкой дядя с племянницей, и я взяла Эраста под руку. — Ну что, благородный муж, будем с ними дружить? Он одарил меня таким взглядом, что можно на всю жизнь остаться заикой. Эраст П-Петрович! Мне стало очень смешно. — С-собираетесь довериться первым встречным? Я перешла на шёпот, и в круговерти снега и ветра Фандорину пришлось наклонить голову ко мне. — На свете не так много настоящих медиумов, которые не оказываются шарлатанами. Эта девочка — одна из таких, понимаете? — Увидев, что он выстрелил взглядом в ничего не замечающих родственников, я добавила: — Ну разве похожи они на дурных людей, Эраст? Чёрт знает, что заставило зажевать отчество. Только Фандорин резко повернул голову, и целую секунду наши лица были на расстоянии украденного вздоха. Потом я закашлялась и отвернулась. — На Страстной вы, помнится, подозревали всех и каждого, — уколол он меня, но я дернула плечами: — Кроме вас! Фандорин улыбнулся: — Это потому, что вы сами были под подозрением, сударыня. Я бы ему ответила; придумала бы что-то колкое, но не успела — Пётр Иванович откашлялся: — Господа, предлагаю продолжить наш разговор в более приятном месте. А то скоро мы все превратимся в сугробы.