Гордится

Она гордилась бы ими. Гордилась. Если бы только была жива. Эрен хмурится и сжимает губы - единственная эмоция для окружающего их мира. Она смогла заменить не только недовольство, но и страх, и боль, и ярость, и слёзы. И слёзы... Слишком грубый и огромный мир ожесточёнными ветрами стёр все остальные. Казалось, он стёр и воспоминания - только вот воспоминания не стираются. Микаса неотрывно смотрит куда-то вдаль, как будто видит там что-то кроме смерти, крови и трупов. Но не надежду. И не новый, более светлый мир. Ветер выпотрошил их души, освободив от ненужных иллюзий и оставив только сухой песок, потихоньку стачивающий оболочку. Ещё чуть-чуть, и все они сойдут с ума. Ещё чуть-чуть - с этой мыслью ты просыпаешься каждый день, но почему-то всё-таки с ума не сходишь. Спасительное безумие не наступает. Наверное, оно наступило тогда, когда они выбрали разведотряд; так говорят многие. Внутри стен люди вообще любят поговорить. Если бы только мама была жива, они бы... Они бы... Разве что-то бы изменилось? Эрен знает только то, что, встретившись с ней, он бы не смог ничего сказать. Слова бы песком застряли в горле, раздражая слизистую оболочку - так же можно объяснить непонятную влагу на глазах, правда? Но это так, глупые мысли, скоро они сами выветрятся; здесь, за стенами, ветер дует сильнее. И почему-то слишком тихо на этой бойне, слишком долго и муторно часто приходится ждать, настолько долго, что ты уже ждёшь с нетерпением - ада, страха и смерти. Ждёшь, чтобы всё-таки выжить. Сказал бы кто ему, он бы и сам не поверил, что воину и убийце тоже хочется быть ребёнком и прятаться в чьих-то родных объятьях, не смея прикоснуться. Не смея трогать своими жёсткими мозолистыми и грубыми руками хрупкого и родного человека. Вдруг ненароком запачкаешь кровью. Ни Микаса, ни Эрен в небеса не верят - они верят только в землю: поэтому так отчаянно и сражаются. Эрен - за мир, Микаса - за Эрена. Самоотверженно, храбро: она бы гордилась ими, гордилась... Гордится. К чёрту смерть, небеса и мир, она - гордится. Гордится... Эрен с удовольствием и горечью катает это слово по языку, впервые не чувствуя надоевшего песка. Теперь слёзы никак не оправдать, но Микаса всё равно на него не смотрит, она смотрит на небо. Смотрит и верит. Что кто-то ими всё-таки гордится.