Человек праведнее ли Бога? И муж чище ли Творца своего? Вот, Он и слугам своим не доверяет и в ангелах Своих усматривает недостатки… (Иов 4:17–18)
Гавриилу кажется, что он слышит голос Метатрона через выведенные золотом буквы. А может Божий Глас и вправду пишет о чём-то столь важном, что звучит, наполняя собой разум. Гаврил не хочет идти, он Небесам больше и не служит, и откладывает письмо, ложась обратно к Вельзевул, целует её, немо отвечая на не заданный вопрос. Всё в порядке. — Так о чём мы? — Ты говорил об Александре, — напоминает Вельзевул, проводя пальцами по его волосам. — Аббадон пророчит ему власть над миром, раз даже Небеса им-таки интересуются. — А они интересуются? Вельзевул поводит плечом. Это был всего лишь слух, а бравадам Войны она не верила до конца — да и какая разница?.. Она посмотрит на это позже, когда все ходы будут сделаны и очередная эпоха станет пеплом и пылью. Потом вспоминает суету, которую развели Князья на собрании вокруг другого человека. — Бельфегор с Астартой наткнулись на Уриил, — делится она, заглядывая Гавриилу в глаза; он вздыхает судорожно, боясь представить, чем это могло закончиться — и не потому ли до него пытается достучаться Метатрон? — Спорили о каком-то человеке, Ёве, кажется. Будто бы он свят лишь потому, что Господь оберегает его от дьявольской руки, — Вельзевул усмехается, вспоминая возмущения Левиафана и Маммона, пытавшегося передразнить одновременно и Ло, которая рассказывала это, и Богиню, и, кажется, самого человека. Конечно, Князья были правы, но это не имело никакого значения — да и заговаривать с Уриил не стоило. Когда Вельзевул спросила Астарту об этом, та лишь повела плечом и скривила губы, оглядываясь на Бельфегор. «Рабочий момент», — сказала Ло, и наверняка они обе были пьяны в тот день. Они ушли на второй круг, а Вельзевул выдохнула и махнула рукой, спеша к Гавриилу. Он целует её в нос. — Это уже просто смешно, — говорит она, улыбаясь, отбросив размышления, и Гавриил пытается заразиться этим, но задумывается: а не старается ли Вельзевул быть беспечной через силу? Виски сдавливает. — Иов, — поправляет он её с мягкой улыбкой. В один момент он искренне желает, чтобы Богиня не вздумала испытывать Веру этого маленького человека, как испытывала их всех, не стала ломать его понапрасну, и любопытствует: а выдержит ли? Гавриил не ставит Иова рядом с собой, но ему кажется, что эта история поможет ему понять кое-что ещё про себя. Снова. — Я сказала, что если они так хотят, то пусть сами и проверяют. Вельзевул говорит это с такой лёгкостью, что Гавриил пугается на долю мгновения. Он чувствует усталое раздражение под ей кожей и не может ничего этому противопоставить. — Это не хорошо, Вель… — тянет он. — Почему бы просто не оставить его в покое? Вельзевул фыркает и теснее прижимается к его груди. — Искушать — наша работа. К тому же, я не приказывала, я просто не запрещала. — Но вы давно не занимаетесь подобным. — А зря. Как думаешь, много ли бы осталось праведных людей, если бы они узрели Её истинное лицо — что ей плевать на них, лишь бы они следовали за Ней? Они уже говорили об этом, не раз, и Гавриил тяжело вздыхает, целуя Вельзевул в макушку. Он не может ей указывать, не может просить, чтобы не делала то, что считает правильным. — Уверена, что хочешь этого? Она повторяет его вздох. — Нет. Это злит меня, и я чую, что результат не обрадует — ничто, связанное с Ней, не радует, ни в каком виде, ведь по сути мы ничего не изменим. Но если это нужно Астарте — пусть. Она запрокидывает голову, перехватывая его взгляд, убеждаясь, что они правильно друг друга поняли, и расслабляется окончательно. Суть Гавриила теплится, и он обнимает Вельзевул, наслаждаясь её близостью. Он всё ещё осторожен с чувствами, захватывающими его с головой, заполняющими до предела, столь сильными, что в какой-то момент внутри ощущается пустота — голод и жажда — но Вельзевул улыбается в его руках, и Гавриил осознаёт: именно так и выглядит спокойствие. В голову ударяет резко, и он жмурится, прикладывая ладонь ко лбу, словно это поможет уменьшить давление. Но настойчивый голос Метатрона распирает череп изнутри, заставляя Гавриила подняться. — Ты в порядке? Вельзевул садится, проводя рукой по его волосам, и Гавриил качает головой: — Мне нужно наверх. Боль давит на виски и затылок, становясь почти нестерпимой. На мгновение Гавриил удивляется, как раньше он мог выносить это — хоть боль и не была связана с попытками Метатрона достучаться до него, но смутная тяжесть преследовала его веками; тяжесть, которую он не осознавал в полной мере, пока не избавился и пока она не настигла его вновь, тяжесть, что волочилось за непостижимостью и сомнениями. Вельзевул целует его в лоб, помогая подняться, и он обнимает её крепко на прощание, стиснув зубы — Я постараюсь тебя дождаться, — шепчет она ему в плечо. Холод и раздражение примешиваются к боли уже от того, что Вельзевул потеряет время и будет тревожится — и разрастаются, когда голос Метатрона стихает, стоит Гавриилу ступить на Нижнее небо. Он идёт к его кабинету быстрым шагом, успешно минуя прочих ангелов и сестёр, и даже проснувшаяся колкая тоска не заставляет его пройти мимо их комнат. Закончить бы с этим скорее… — Зачем я здесь? Собственный голос звучит резче и грубее, чем хотелось бы, но Гавриил держит спину прямой и чуть задирает подбородок, не собираясь уступать. Метатрон оборачивается, кривит губы, но в его глазах почти тёплые искорки. Вдруг он напоминает Гавриилу одного из старейшин их с Вельзевул поселения, доброго старца, что рассказывает детям сказки о Боге и патриархах, угощая их молоком и лепёшками. Но это сравнение колет под рёбрами, и Гавриил сводит брови к переносице. — Я осознаю твоё недовольство, Гавриил, но ты всё ещё ангел. Он выжидает ответа, коротко улыбаясь, но у Гавриила нет для этих слов ни согласия, ни возражения, и он, глубоко вдыхая, ждёт, когда Метатрон удовлетворится его видом. Тот кивает и продолжает: — Господь решила испытать раба Её, Иова, и Уриил предаст огню всё, что он имеет. Душа Иова останется чиста, и Богиня воздаст ему вдвое больше, чем он потеряет. Гавриил поджимает губы, не зная, что думать. Неужели спор Князей и Уриил смог достать Её — вот эта мелочь?! Вельзевул расфыркается и рассмеётся, когда узнает, и Гавриил не сдерживает смешка сам, представляя её задорный смех и полной горечи отражённой иронии ухмылки. Она права: как бы что не вышло, это не принесёт ничего хорошего, хотя должно быть наоборот. Метатрон делает вид, что не замечает этого, и Гавриил, прочистив горло, всё же переспрашивает: — При чём здесь я? Он чувствует подвох в этой простой констатации факта, в неоконченной просьбе. Почти так же звучали слова, после которых Гавриил согласился приносить ведения пророкам и толковать им образы будущего — словно самостоятельно принятое решение. Тогда ему казалось, что он как никогда был близок к истине, но сейчас нет ни одной причины приходить к человеку — чтобы что? Сказать, какая участь ожидает его, если в порыве эмоций он предаст свою веру в Богиню — но в этом и смысл испытания, да и разве нуждаются люди в напоминании? Действия их из века в век показывают, что ничего нельзя пускать на самотёк, но Гавриил устал беспокоиться об этом. Метатрон продолжает улыбаться, считая приказ очевидным и не подлежащим возражению. Гавриил качает головой, не соглашаясь и собираясь уйти без лишних препирательств. — Не надо ввинчиваться в мой мозг, — говорит он, не замечая тонкого и мягкого, мелькнувшего на лице Метатрона, но в спину тот бросает совершенно ровным голосом: — Убедись, что всё будет возвращено человеку в полной мере. Гавриил поводит плечами, сбрасывая с себя липкое чувство подчинения, и покидает кабинет, стараясь не сорваться на бег. Что за странная просьба — даже если бы Гавриил всё ещё служил Небесам? Ему хочется поговорить с Уриил, только её он не убедит ослушаться Маминого приказа — и отговаривать Вельзевул он не имеет права… Так стоит ли вообще что-то менять, беспокоиться об этом человеке, если ему воздастся?.. Если только он не отвернётся от Богини. Гавриил вздыхает, возвращаясь и надеясь, что Вельзевул не успела найти себе срочной работы. Она, взволнованная, встречает его у самых ворот, но Гавриил улыбается, и на её лице не остаётся и следа тревог. Он приобнимает её, целует в макушку, глубоко вдыхая… — Всё хорошо, — выдыхает он тихо, уводя её в дом. — Ни за что не поверишь, что там с Иовом… Вельзевул и вправду смеётся, заливисто, запрокинув голову, на этот раз точно пытаясь не чувствовать раздражения и безысходности, и Гавриил держит её в руках бережно, любуясь. — Мне казалось, тебя не настолько забавляют чужие страдания. Она растирает щёки, успокаиваясь. — Я не думаю об этом, а то точно чокнусь. Но вот как, скажи мне, нам испытывать людей и восставать против Неё, когда Она Сама это устраивает? В её голосе слышатся нотки обиды; Гавриил качает головой, задумываясь о том, а не было ли Падение частью Плана — и могло ли ею не быть? — Хотела бы я видеть лицо твоей сестры, когда она столкнётся с демоном у Иова во дворе, но, полагаю, ей плевать. Гавриил кивает, заправляя растрепавшиеся пряди Вельзевул за уши. Он не уверен, насколько Уриил успешна в том, чтобы убеждать саму себя в безгрешности и идеальности происходящего, но виду она точно не подаст. — Что за демон это будет? Кто-то важный? Вельзевул снова фыркает: — Ага, конечно, — и поводит плечами, но жмётся к Гавриилу ближе, млея. — Нет, если Астарте совсем нечем заняться… Бельфегор же сама никуда не пойдёт. Может, кто ещё примкнёт… Левиафан, например. А вообще не настолько Ло дружна со всеми, чтобы участвовать в подобных авантюрах. В тот раз Астарте удалось вытащить её на поверхность лишь за парой кувшинов какого-то пойла, чтобы сравнить это с тем, что варит Дагон. — Я всё же надеюсь, что они не сойдутся в драке, — выдыхает Гавриил, и Вельзевул успокаивающе гладит его по лопаткам. У них ещё есть время до вечера, а потом, когда Вельзевул вернётся в Ад, он навестит Иова.* * *
Уриил с трудом понимает, почему приказ Мамы вызывает в ней протест. Но Иов не был ни в чём виноват, он не грешил, он не понимал искушений и этому учил своих детей; его любили в городе, и на Небесах она слышала о нём иной раз столько, сколько нельзя услышать об ангеле. Зачем проверять то, что прочно и нерушимо — зачем пускать трещину, расшатывать, вкладывать в голову сомнения, что прорастут и отравят до того чистою душу?.. Ответ находится сам собой и заставляет Уриил поджать губы. Истинно светлое сомнениями не испортить; незачем будет бороться с тьмой, если для неё нет места. Наверное, такие в проверках и не нуждаются, но Маме лучше знать, и Уриил прикрывает глаза, молясь о силе, чтобы выдержать своё собственное испытание до конца. Она уже готовится отправиться на Землю, когда замечает семенящего ангела, отрывисто повторяющего её имя. Уриил останавливается и всматривается в его взволнованное лицо, пытаясь вспомнить, кто перед ней. Кажется, тот недотёпа, что натворил дел в Саду и теперь исполнял мелкие поручения на Земле… — Архангел Уриил, — восклицает он, оказавшись рядом и пытаясь отдышаться, словно это действительно ему необходимо. — Прошу меня простить, не найдётся ли минуточка?.. Мне кажется, есть одно дело, требующее высшего вмешательства… Нужно кое-что уточнить… — Говори быстрее, начало Азирафаэль, — обрывает его Уриил, чувствуя усталость от одной лишь неуверенности в его голосе. Это не грозит ничем хорошим. — Дела есть у всех. — Ах, да, конечно, просто Иов… Уриил не хочет слушать лепет земного ангела об Иове — она о нём вообще слушать не хочет, забыть бы скорее эту нелепицу. И тем более она не хочет выслушивать сомнения в Мамином приказе и рассуждения о детях и возрасте. Не её это обязанность: внимать кому и сколько раз ещё захочется рожать; если уж Божий дар будет неугоден, людишки могут помолиться об этом. Их Мама точно услышит. На лице Азирафаэля отображается неприкрытый ужас и горечь. Он улыбается через силу, кивая Уриил, но она чувствует, что Суть его закрыта, а в голове ещё крутятся вопросы. Она сдерживает раздражение, оставляя за собой последнее слово, и улетает — медленно, будто чужие мысли не извели её, будто она не устала смертельно от того, что одно и то же преследует её уже которое столетие, не отпускает, отражается то в братьях, то в людях — а теперь даже в каком-то ангеле, сунувшему нос не в своё дело… Будто ей не хочется сбежать. Вместо загона с козами её встречает пепелище и запах скверны. Уриил оглядывается, не признаваясь себе, кого боится встретить, но видит только незнакомого демона, прячущего свои глаза. — Ваше благородие, — отвешивает он насмешливый поклон и оскаливается в наигранной улыбке. — Надеюсь, я вам не помешаю. Он не дожидается ответа и поражает огнём овец в соседнем загоне. Уриил давится собственным возмущением и кладёт ладонь на эфес меча, готовая хотя бы развоплотить этого наглеца — и отправить красноречивую весть Аду, ещё одной выскочке, вдруг возомнившей о себе слишком много. Но выдыхает. Она вынимает меч из ножен, обходит демона в два шага и резким движением приставляет остриё клинка к его подбородку, замечая, как дёргаются мышцы лица и бледнеет кожа. Демон замирает с приоткрытым ртом, и Уриил чувствует на себе его испуганный взгляд сквозь чёрные стёклышки. — Я оставлю тебя в покое только потому, что ты действительно мне не мешаешь. Но выбирай слова, когда говоришь с архангелом. Наверное, она срезала ему пару волос с бороды, отступая. Как много возни, когда поручение было попроще многих. Уриил предаёт огню всё огромное имение человека: его поля, его стада, его запасы пищи, его богатства, его дом… За треском пламени звучат колкие слова Астарты, на которые Уриил и бровью не повела. А Мама услышала. Пошла на поводу у демона, лишившейся рассудка от хмели и отчаяния — Уриил видела это в движении её рук и незыблемом спокойствии другого Князя рядом. Ей мерещился укор чужих глаз, смотрящих сквозь время и твердь, смех и крик, и сейчас Уриил заставляет себя держаться ровно, не вздрагивая на отзвуки из своей памяти, не оборачиваясь, проверяя, не скрывается ли в огне кто. Астарте бы прийти сейчас позлорадствовать, но похоже безумие её слишком сильно. И всё же Уриил видит себя со стороны такую же обессиленную, сжигающую не людские вещи, а собственные чувства. Она идёт в соседний дом, чтобы покончить с отроками, но вместо них обнаруживает Азирафаэля и всё того же демона. — Опять ты?.. Они вздрагивают оба, не понимая, на кого именно обращёно её возмущение, но ангел вдобавок бледнеет, широко распахнув глаза, будто она застала его за чем-то непристойным. Что он здесь делает, если она ясно дала ему понять, что уничтожено будет всё? Или он пытается противостоять демону из принципа? Голову схватывает болью, и Уриил поднимает руку, не давая им объясниться. — Где дети? — спрашивает она только, но вместо простого ответа они переглядываются неуверенно, Азирафаэль бледнеет сильнее и силится что-то сказать, но только беззвучно раскрывает рот и неловко взмахивает руками. Демон делает шаг вперёд. — Я уже покончил с ними. Ведь нет никакой разницы, если в итоге они все мертвы? Они смотрят на Уриил выжидающе, демон улыбается одним уголком губ лукаво и едко, и она чувствует подвох. Что-то пошло не так. Ей не нравится, что слова демона звучат разумно — так не должно быть, так не бывает. Демоны и ангелы не могут преследовать одну цель и делать друг за друга работу — она не может сейчас махнуть рукой, поверив ему, и уйти, отчитавшись, что приказ выполнен. — Да, ведь, по сути, Господь позволил демонам сделать это… — неровный голос Азирафаэль стихает к концу предложения, и демон смотрит на него недовольно. Уриил не хочет разбираться в тонкостях формулировок. — Если дети мертвы, сгинь, исчадие Ада, тебе здесь больше нечего делать. Как и тебе, Азирафаэль. — Конечно, но Иов… — Должен пройти испытание. Благодарю за участие, начало Азирафаэль, но пока твоя работа здесь окончена. — Да, архангел Уриил. Он смиренно склоняет голову, но остаётся на месте, и Уриил выгибает бровь, заставляя ангела засуетиться и покинуть дом. Демон усмехается — и молча проваливается сквозь землю. Наконец-то. Для очистки совести Уриил обыскивает дом, но следов детей не находит, только пепел, щепки да каменное крошево… Азирафаэль подтвердил слова демона, и у неё нет — не должно быть — причин, чтобы сомневаться в нём. Теперь она может спокойно вернуться на Небеса, от неё здесь больше ничего не требуется, но любопытство оказывается сильнее. В конце концов, демоны могли уготовить Иову что-то ещё, нашёптывать ему на ухо, искушая на предательство. А ведь Уриил — или Азирафаэль — тоже могли бы склонить его на праведную сторону, убедить, что… Что бы Уриил сказала? Иов, Господь любит тебя, Она не оставила тебя, Она просто хочет убедиться, что ты истинно верен Ей, а не потому, что ты не знал другого. Когда Адам и Ева вкусили плод с Древа, они обратились ко греху, и демоны, едва зализав раны, принялись творить мерзкие вещи. «Но разве это любовь?» — слышит Уриил в ответ глухой голос, похожий на голоса братьев. Разве любовь не строится на доверии — разве это справедливо, что невинный страдает по такой пустой причине — как потом он сможет быть уверен, что его поступки имеют вес, что ради очередной проверки ему не будет уготовано место в Аду? Только в этом весь и смысл — просто Верить. Ведь Она — Богиня, а не чья-то ревнивая жена… Ведь истинно доброе дело — доброе, когда совершается без всякой выгоды, без надежды, от чистого сердца, а не для того, чтобы заслужить место в Раю. Праведным людям не нужно знать заповеди и законы, они не поступят дурно, потому что их главное мерило — внутри. Мерило Уриил сбилось и свело её с ума. Она вздрагивает от криков слуг, от вопля жены Иова, но сам он, разодрав верхнюю одежду свою, падает на колени, поклонившись небу, и говорит: — Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! Жена, рыдая, бьёт его слабо в плечо, называя дураком. — Наши дети, Иов! Он забрал даже наших детей — так к чему ещё оставаться на этой земле? Похули Бога и умри! Она скукоживается, превращаясь в маленький комок из обгорелой ткани и поражённой проказой кожей, содрогается, не в силах вынести горя, а муж только мягко похлопывает её по плечу. — Одумайся, безумная, неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? Но его голос хриплый и растерянный, Иов смотрит и будто бы не видит, и по серым от пепла щекам катятся слёзы. Уриил сжимает челюсти до боли — и болит в груди, за рёбрами так сильно, что хочется ударить себя, лишь бы почувствовать иное. Она смаргивает тяжесть и вздыхает пропитанный гарью воздух, закашлявшись. Человек остался Ей верен — обездоленный, преданный, больной. Ради чего?.. Уриил смотрит на небо, что затягивают тучи, ловит последние тусклые лучи солнца, вспоминая Мамины объятия и улыбку, Её огромную Любовь, от которой было так тепло и сладко. В голове набатом звучит теперь лишь одно слово, пропитанное не раздражением и возмущением, а глухой тоской и стыдом. Несправедливо.