* * *
— Я всегда буду на шаг впереди. Ты можешь преследовать меня, но как бы быстро ты ни бежал, тебе никогда меня не догнать. — Эдвард сидел на кровати, подтянув колени к груди и обхватив их руками. — Люди тоскуют по мне или боятся, и тщательно пытаясь меня спланировать. Я есть в каждом до тех пор, пока их не станет. Что я такое? Брюс — теперь уже в костюме Бэтмена — вошёл внутрь и закрыл за собой дверь. — Будущее. — Для того, кто ненавидит загадки, ты довольно хорошо их разгадываешь. — Твои загадки слишком лёгкие. Эдвард откинулся назад, прижав руку к сердцу, как будто его пронзила стрела. Он улыбался. — Какой пароль к твоему жёсткому диску? — спросил Брюс. Эдвард слегка раскачивался взад-вперёд, всё ещё обхватив колени руками. Его цепь звенела. — Я не скажу тебе, иначе так будет неинтересно. Спроси меня о чём-нибудь другом. — Я отгадываю загадку, ты отвечаешь на вопрос. Таково было наше соглашение. — Пароль и есть загадка. Ты должен разгадать её. — Ты меняешь правила по прихоти. — Брюс нахмурился. — Как и ты. Ты похитил меня и привязал к кровати. Не думаю, что это входило в твои правила. — теперь в голосе Эдварда слышались игривые нотки. Уязвимый и тихий человек ушёл, а знакомый обманщик вернулся. Брюс пододвинул стул и сел. Он взглянул вниз. Эдвард уже собрал трёхмерную головоломку из тысячи деталей, которую оставил ему Брюс. Миниатюрный домик стоял рядом со стопкой книг. Плюшевый Бэтмен сидел, прислонившись к изголовью кровати, опустив огромную голову. — Я читал всё это раньше, — сказал Эдвард, — но я перечитывал «Льва, колдунью и платяной шкаф». У меня была копия этой книги в детстве. Какое-то время это была единственная вещь, которой я владел. — Он рассеянно провёл пальцем по корешку книги. — Однажды на Рождество мы все получили по пожертвованной книге. Идея о том, что можно пройти сквозь волшебную дверь в другой мир, где ты кто-то важный, где твоя жизнь имеет значение... Разве это не фантазия каждого ребёнка? Хотя я не думаю, что сюжет был особенно хорош. Истории подобны головоломкам, которые персонажи должны решить, а когда в них вмешивается богоподобный персонаж и решает проблемы по собственным прихотям, это разрушает всю головоломку. — Кто это — «мы»? — Хм-м? — Ты сказал, что «мы» получили пожертвованные книги. У тебя есть братья или сёстры? Улыбка Эдварда угасла. — Не кровные. Насколько я знаю, нет. Под «мы» я имею в виду нас в приюте. Почему-то это откровение — что Загадочник был сиротой — не удивило Брюса. На каком-то уровне, возможно, он предполагал такой вариант. Ещё одно сходство между ними. — Я понимаю. — У Бэтмена есть родители? — он уставился на него своими яркими, любопытными глазами. Некоторое время он молчал, а потом сказал: — Да. Были. — На что это похоже? — его тон по-прежнему оставался лёгким, как будто вопрос был всего лишь безобидным любопытством, но Брюс услышал в нём едва заметную дрожь. На мгновение он задумался, как на это ответить. Это было похоже на открывшуюся брешь — путь в прошлое Эдварда, в его голову. Это могло бы заставить его заговорить, а Брюса — заполучить его доверие. Но он должен действовать осторожно. Загадочник знает, кто такой Брюс Уэйн. Если рассказать ему слишком много деталей, он может уловить связь. Он должен был дать ответ, который был бы правдивым, но в то же время расплывчатым. — Когда они были живы, это казалось естественным. Я чувствовал себя... в безопасности, но в каком-то смысле никогда не осознавал этого, потому что считал само собой разумеющимся, что они всегда будут рядом. Как гравитация. Но затем, после... — он замолчал. Эдвард ждал. Он свернулся калачиком, обхватив руками согнутые колени и положив на них подбородок. Его лицо было неподвижным, настороженным — как у хищника, наблюдающего за добычей, или добычей, прислушивающейся к хищнику. Его глаза были широко открыты и полностью сосредоточены на Брюсе. — После того, как их не стало... гравитация как будто исчезла. Больше не было ни верха, ни низа. Ничто не имело смысла. Мне пришлось заново воссоздать свою вселенную. — Ты когда-нибудь попадал в неприятности? Они когда-нибудь ругали тебя? — Пару раз. — Мне всегда было интересно, на что это похоже, — сказал он почти мечтательно. — Не то чтобы меня никогда не ругали в приюте, конечно. Эти монахини, они размахивали своими линейками, как кнутами. Если ты когда-нибудь заикался, или сутулился, или говорил «ага» вместо «да», или в твоих глазах мелькала искра неповиновения — хлоп! — Он ударил правой рукой по левой, и Брюс слегка поморщился, услышав хлопок. — Но я всегда представлял, что эта ругань будет отличаться от родительской, от кого-то, кто действительно о тебе заботится. — Он отвёл взгляд. — Полагаю, твои родители тоже были богаты. Брюс ничего не сказал, что, по его мнению, было достаточным ответом. — Ты сказал, что уже дал мне подсказку к разгадке пароля. Так в чём она заключалась? — Если бы я сказал тебе это, я бы разгадал её за тебя. Часть загадки заключается в том, чтобы найти ключ к разгадке. Брюс вдохнул и медленно выпустил воздух через ноздри. Часть его хотела схватить этого человека и сжимать до тех пор, пока пароль не вырвется из него наружу. Затем он вспомнил, как Эдвард прижимался к нему прошлой ночью. Его отчаяние и страх. Загадочник не был глуп. Он понимал беспомощность своего положения. Брюс не причинил бы ему вреда, но, поскольку он обладал достаточной властью, чтобы сделать это — как и мотивом, — угроза пыток присутствовала в каждом их взаимодействии. Он также верил, что какая-то часть Эдварда хотела сказать ему правду. Но он не стал бы делать это так просто. Он был кодом, который хотел, чтобы его взломали. Брюсу просто нужно было подобрать правильную комбинацию слов. — Эдвард. Дыхание Эдварда едва заметно участилось. Просто то, что Брюс произнёс его имя, оказало на него такое эмоциональное воздействие. — Да, Бэтмен? — То, что ты сделал с теми людьми... каким бы жестоким это ни было, я не верю, что это была бессмысленная жестокость. Ты действовал в соответствии со своим собственным представлением о справедливости. Что-то промелькнуло в его глазах — удивление, неуверенность, — но затем они вновь стали пустыми. Он был настороже. — Я не знаю всей истории. Но я знаю, что они как-то обидели тебя. Помимо них есть и другие, верно? Та самая «крыса», о которой ты всё время говорил. Люди, которые злоупотребили своей властью. Этот город болен. Ему нужна помощь. В этом мы согласны. — И всё же ты считаешь меня чудовищем. Перед глазами Брюса промелькнула картина: голова мэра, обмотанная изолентой, проломленный затылок; масса из крови, волос и мозгов; большой палец, свисающий с флешки — страдания человека, превращённые в плохой каламбур. Испуганные глаза, смотрящие из клетки с крысами. Взрывной ошейник. Коррумпированные люди, эгоистичные люди — да. Но также и люди с семьями. Живые существа, способные на боль, на страх. Он мог бы мысленно провести искусственное различие, грань между Эдвардом и Загадочником, относиться к ним как к разным сторонам одного человека. Но, конечно, её нельзя было провести аккуратно. — Я действительно считаю, что некоторые из твоих действий чудовищны, — тихо сказал он. — Но люди — это нечто большее, чем их худшие поступки. И... я могу тебя понять. Эту тьму. Эту ярость. — Неужели? — его голос был сухим, нечитаемым. — Да. Эдвард слегка улыбнулся. — Герой произносит перед злодеем речь «мы не такие уж разные»? Интересный поворот. Ты пытаешься убедить меня, что то, что я сделал, я делал не по своей воле? Что в глубине души я хороший человек? Потому что я не такой. Если бы ты только видел, что творится у меня в голове... — Он резко хихикнул, затем прижал руку ко рту, как будто хотел запихнуть звук обратно в себя. Рука медленно опустилась. Его губы были плотно растянулись вокруг обнажённых зубов, что больше походило на гримасу, чем на улыбку. — Готэм сделал меня таким. Но я знаю, кто я на самом деле. Я уродец. До са-а-амой глубины души. — Нет. Ты не такой. Эдвард вздрогнул, как будто Брюс плеснул кислотой ему в лицо. Его взгляд был устремлён в сторону. — Ты не уродец, — снова твёрдо повторил Брюс. — Дело не в «глубине души». Наши действия и то, что мы решим делать в будущем, важнее, чем то, что мы сделали в прошлом. Ты причинял людям боль. Но ты можешь принять решение помогать им, двигаться вперёд. У тебя всё ещё есть право выбора. — Я знаю, чего ты пытаешься добиться, — пробормотал он. — Я пытаюсь добиться твоего сотрудничества. Убедить тебя, что всё, о чём я говорю — правда. Я готов работать с тобой, если ты расскажешь мне, что знаешь. Кто бы ни причинил тебе боль, кто бы ни поступил с тобой несправедливо, я могу помочь привлечь их к ответственности. Разоблачить их преступления. Совершить правосудие, но правильным образом. Он презрительно усмехнулся. — Ты действительно веришь, что судебную систему можно использовать против них? Они владеют этой системой. — Они манипулировали ей, использовали в своих интересах. До сих пор это сходило им с рук, но это не значит... — Знаешь, я думаю, жизнь в приюте была бы не такой плохой, если бы у нас была надёжная система отопления, — сказал Эдвард. Брюс нахмурился. — Что... — Она всегда ломалась. Если бы не это, думаю, я бы мог вытерпеть всё остальное. Я думаю, что был бы другим человеком. Я знаю — это кажется такой незначительной деталью, не так ли? Как может такая маленькая штука формировать характер человека? Но чем холоднее становилось с каждым годом, тем сильнее становился и этот страх... — Его глаза потеряли фокус. Лицо помрачнело. Казалось, на мгновение он забыл, что Брюс был рядом. — Эдвард. Дыхание Эдварда изменилось, став тяжёлым и хриплым. — Брю-ю-ю-юс Уэ-э-э-эйн, — протянул он низким, искажённым голосом. Он звучал почти как у другого человека — как будто какая-то внутренняя сущность переняла его. Брюс замер. — Брюс Уэйн, — снова прохрипел он. — Бедный, бедный Брюс Уэйн. — Но он не смотрел на Брюса. Он разговаривал с воздухом, его взгляд был устремлён в никуда. — Во всём здании был только один телевизор. И тот едва работал. Но я помню, как видел Брюса Уэйна на экране снова, снова и снова. Бесконечные заискивания и рыдания над этим маленьким богатым мальчиком-сиротой, в то время как мы гнили в переполненных комнатах и дрожали от холода. Он не знал, сказал себе Брюс. Он не мог знать. Брюс Уэйн был в его списке целей — ещё один человек, которого он ненавидел за грех своей привилегии. Вот и всё; вот почему он заговорил о нём сейчас. Он вспомнил. Новостные сюжеты. Похороны, показанные по телевизору. Он также вспомнил, как входил и выходил из кабинетов терапевтов и врачей; ряды янтарных пузырьков с таблетками, приступы криков посреди ночи. Точнее, он помнил, что все эти вещи происходили, но они были сродни воспоминаниям о фильме про вымышленного мальчика; он больше не был главным героем в своих собственных воспоминаниях, поэтому предположил, что эти воспоминания были созданы из средств массовой информации, из видео, статей и абстрактных знаний. Его прошлое не принадлежало ему. Большая часть его детства, время после убийства родителей, была вычеркнута из его головы. Детали поблекли, и всё, что осталось — то, что он чувствовал на протяжении всего того тёмного, туманного времени — это желание, чтобы его оставили в покое. Каждое проявление доброты и сострадания было похоже на царапанье ногтями по открытой ране... А потом, спустя некоторое время, он перестал чувствовать вовсе. Что-то внутри его груди омертвело, заснуло и больше никогда не просыпалось. Брюс мог бы сказать Эдварду, что иногда такое внимание бывает похоже на проклятие, на клетку. Но разве это так же плохо, как жить в переполненном приюте? Так же плохо, как переносить суровые зимы в Готэме без работающего обогревателя? — Я всё думал... почему он? — спросил Эдвард, глядя в стену. — В чём была разница между ним и мной? Конечно, ответ был очевиден. Это деньги. Дело всегда в деньгах. Ты вдруг как по волшебству становишься важной персоной, становишься кем-то. Брюс сглотнул, пытаясь избавиться от давления в горле. — Ты прав. Это несправедливо... — Не разговаривай со мной, как с ребёнком, — прорычал Загадочник. Брюс снова замолчал. — Мне тоже было его жаль, — сказал Эдвард. — Временами я ловил себя на том, что жалею бедного маленького Брюса Уэйна, совсем одного в его большом-пребольшом доме. А потом... — Он снова хихикнул. — Потом, однажды зимой, я чуть не потерял два пальца на ноге, потому что гвоздь в расшатанной половице проткнул мне ногу, и в неё попала инфекция. Два маленьких пальца на конце — они распухли, как пурпурные шарики, и никто не отвёл меня к врачу и даже не заметил, пока я буквально не проснулся, крича от боли. — Эдвард... — А потом они отругали меня за то, что я был настолько невнимателен, что наступил на гвоздь. Разве я не знал, что поход к врачу стоит денег? Будучи раненным, я буквально вынимал еду изо рта других детей. И я поверил им. Я плакал, потому что мне было так стыдно, потому что я верил, что каким-то образом виноват в том, что живу в гниющем здании, управляемым людьми, которым было всё равно, выживу я или нет. И всё же я продолжал слышать о Фонде обновления и о том, какой большой вклад он делает. Где были все эти деньги? Миллионы долларов, всё просто исчезло, как облачко дыма — пуф. Фонд обновления. Имущество его родителей. Так вот в чём всё дело? — Эдвард... этого никогда не должно было случиться с тобой. Это... — Я не хочу больше об этом говорить, — сказал он тихим, мрачным голосом. Его голова была опущена, костяшки пальцев прижались к вискам, как будто пытаясь прогнать мысли из головы. Тишина опустилась, как гильотина. Брюс сидел, беспомощно опустив голову. Ему казалось, что их двоих разделяет пропасть шириной в мили, и не знал, как её пересечь. Он чувствовал, как Эдвард всё глубже уходит в себя. Брюс отодвинул стул и встал. — Сколько у тебя осталось протеиновых батончиков? — Никакого ответа. — Тебе нужно ещё? Слабый кивок. — Какой... — он неловко прокашлялся. — Какой тебе нравится больше? С арахисовым маслом или с Орео? Эдвард поковырял край ногтя и примерно через десять секунд пробормотал: — С арахисовым маслом. — Хорошо, — ответил он после небольшой паузы: — Чуть позже я принесу тебе настоящей еды. Что-нибудь не в форме батончика. И побольше книг. Эдвард кивнул, не подняв глаз. Брюс повернулся к двери. Эдвард вдруг издал тихий звук, и он остановился, обернувшись. Эдвард открыл рот и снова закрыл его, опустив голову ещё ниже и ссутулившись. — Что? — Ничего, — пробормотал он. Брюс помедлил. — Если тебе ещё что-нибудь понадобится, или ты чего-то захочешь, ты можешь попросить. — Ты можешь... — Он сделал небольшой вдох. Его зубы прикусили нижнюю губу. Правая рука переместилась к левой, сжав её. Брюс заметил слабые белые линии давно заживших царапин и порезов на его предплечье. Брюс ждал. — Ч-что ты... то, что ты сделал в прошлый раз, — пробормотал Эдвард почти неслышно, — ты можешь?.. Брюс смотрел на эту маленькую, съёжившуюся фигурку, забинтованное запястье которой обхватывал наручник. В простой серой, слегка великоватой футболке и серых спортивных штанах, которые одолжил ему Брюс, он казался ещё меньше, поглощённый одеждой. Было так легко забыть, на что он способен. Но ему не стоило забывать о главной черте его личности. Загадочник и Эдвард — две стороны одного и того же человека, ни одна из которых не уступает в реальности другой. Брюс согнул руку, ту, которую Эдвард укусил в первый день, и хотя боль уменьшилась до слабого покалывания, она всё ещё болела. Брюс медленно присел на край кровати и протянул руку. Эдвард напрягся, слегка вздрогнув. Он реагировал так не в первый раз. Слишком резкие движения вызывали у него рефлекс «бей или беги». Брюс оставался неподвижным, вытянув руку в молчаливом приглашение. Эдвард высунул язык и облизнул губы. Он придвинулся. Рука Брюса медленно обвилась вокруг него, притягивая ближе. Эдвард прижался к нему, прислонившись лбом к плечу Брюса, пряча лицо. Стало тихо, и только звук смешанного дыхания наполнял тишину. Приглушённым голосом Эдвард прохрипел: — Ты знаешь, как дилеры подсаживают наркоманов? Они дают им первую дозу бесплатно. Маленький образец блаженства. А потом они продолжают повышать цену с каждым возвращением. Брюс осторожно положил руку в перчатке ему на затылок. Я — дилер? — Никакой цены не будет. Не за это. Эдвард издал дрожащий смешок; временами этот смех казался больше похожим на нервный, чем на радостный. — Ты думаешь, я глупый? Я в отчаянии. Но я не дурак. — Я не думаю, что ты глупый. Мягкое дыхание обдавало его дрожью. Его рука в перчатке скользнула вниз по мягкой, нежной коже затылка Эдварда, спускаясь ниже, к спине. С губ Эдварда сорвался тихий звук. Слишком близко. Он знал, что должен остановиться. Его рука двигалась вверх и вниз, по волосам Эдварда, его затылку, его спине, гладя его, как кошку. Эдвард схватил его плащ одной рукой и крепко сжал его. Он повернул голову и глубоко вздохнул, прижав плащ к лицу, и слегка потёр его о щёку. Это чувство. Такое странное и неожиданное. Это была его потребность. Его беспомощность. Но в то же время и нечто большее. Под образом убийцы, под грубой и утилитарной массой его костюма для убийств скрывался чувствительный, умный, сломанный человек. Человек, который неприятно напоминал Брюсу его самого. Ты заслуживаешь спасения, подумал он. Кончики пальцев Брюса в перчатках потирали кожу головы Эдварда маленькими круговыми движениями, и Эдвард погрузился в эти ощущения, обмякший и ошеломлённый наслаждением. Его голова запрокинулась назад, выражение лица было расслабленным. Взгляд Брюса на мгновение задержался на его приоткрытых губах, но затем он отвёл его в сторону. — Твоё сердце забилось быстрее, — пробормотал Эдвард. Его щека прижалась к нагрудной пластине Брюса, закрывая символ летучей мыши. — Интересно, почему? Брюс не ответил. После минуты молчания Эдвард снова заговорил: — Знаешь, я думал о тебе. Его сердцебиение снова участилось. Конечно, было очевидно, что Эдвард думал о нём. Он адресовал все свои письма Бэтмену, предназначал все эти загадки ему. Но, конечно, он имел в виду не только это. В голове промелькнула запись с камеры безопасности: рука Эдварда ползёт вниз к животу, пальцы скользят под резинку спортивных штанов. Одна рука всё ещё была завёрнута в плащ Брюса, крепко сжимая его. — Ты пахнешь так, как я всегда себе представлял. — Его щека была прижата к груди Брюса. — Я тебе противен? Брюсу потребовалось несколько секунд, чтобы обрести дар речи. Ответ прозвучал хриплым шёпотом: — Нет. Некоторое время ни один из них не произносил ни слова. Слова казались опасными. Брюс просто держал его, прислушиваясь к его мягкому дыханию, ощущая его тяжесть и тепло, его конечности и органы, его человечность: светло-коричневый пушок на предплечьях, узкий белый рубец на сгибе локтя; взмах его ресниц каждый раз, когда он моргал; слабое бульканье его желудка, переваривающего протеиновый батончик. Его запах. Под кисловатым запахом немытой кожи скрывалось что-то ещё — слабый, едва уловимый запах, что-то глубоко и необъяснимо знакомое, как кусочек головоломки, вставший на место в давно забытый уголок в разуме Брюса. Он подумал о том, чтобы снять одну из своих перчаток и прикоснуться к волосам Эдварда голыми пальцами. Он хотел этого. Но сдерживал себя. Эдвард Нэштон, думал он. Эдвард Нэштон, Эдвард Нэштон. Имя кружилось и кружилось в его голове, как крыса в колесе.* * *
Брюс сидел за столом. Его лицо купалось в бледном свете экрана. Крыса в клетке рылась в древесных стружках. Она взяла зёрнышко корма в свои ловкие маленькие розовые лапки и надкусила его. Внутри него бурлила масса смущающих чувств; чёрные тучи наполнились молниями и громом. Он тебе нравится. Нет. Это нелепо. Безумно. Он был серийным убийцей... Ага. Кроме того, он был пленником Брюса. Ага. Любое влечение, которое они могли испытывать друг к другу, было неизбежно неэтичным и аморальным. Ага. И что? — Чёрт, — пробормотал он, закрыв лицо руками. С тех пор, как он стал Бэтменом, он полностью отказался от романтических и сексуальных связей. Слишком рискованно. Время от времени он удовлетворял свои случайные желания онлайн-порнографией и мрачными, быстрыми сеансами дрочки. После встречи с Селиной между ними пробежала искра, заставившая его понять, что в другой жизни она могла бы быть в его вкусе, — но он быстро и успешно погасил её. В любом случае, она искала свою потерянную девушку, и между ними ничего не должно было случиться, так что в этом не было ничего плохого. Но теперь... То, что Брюс Уэйн был бисексуалом, являлось фактом, известным не только ему самому, но и прессе, которая брызгала слюной по поводу каждой детали его романтической жизни (или её отсутствия). В прошлой жизни у него были любовники как мужского, так и женского пола. Ничего значительного, потому что никто не мог продержаться дольше месяца, потому что он никогда не был хорош в отношениях. И потому, что в конце концов любой, кто узнавал его слишком близко, видел сквозь тёмную и загадочную меланхолию травмы и понимал, что сам Брюс — человек, стоящий за глянцевым, готически-шикарным образом — был типичным депрессивным человеком, с которым было трудно ужиться; взрослый подросток, полный угрюмого молчания и язвительных комментариев. Брюс постоянно жаловался на свою эмоциональную боль, как старик жалуется на ноющие суставы, и в конце концов мягкое воркование вроде «ты знаешь, ты можешь поговорить со мной» превращалось в «ох, ради Бога, неужели ты не можешь хотя бы раз попробовать повеселиться? Хоть разок?» А теперь ещё и это. Эдвард был одержим Бэтменом, напомнил он себе. Не Брюсом Уэйном. Ну, он был одержим и Брюсом, но по-другому. Он хотел убить его, что было ещё одной причиной, по которой испытывать к нему что-то было чертовски плохой идеей. Но Брюс не собирался сдаваться так просто. Ему нужно было взломать этот грёбаный жёсткий диск. Из динамиков доносился тихий гул: Эдвард снова пел «Аве Мария». Курсор продолжал мигать. Песня должна была быть подсказкой. Но Брюс уже пробовал эту фразу. Он взволнованно провёл рукой по волосам. Крыса в клетке встала на задние лапы и уставилась на него, подёргивая розовым носиком. Он набрал «ЯЛЮБЛЮКРЫС». Ничего. Он попробовал «ИДИНАХУЙБРЮС» и «БОЛЬШЕНИКАКОЙЛЖИ», и «ЯСТРАННЫЙМАЛЕНЬКИЙЧЕЛОВЕК», и «ЭТОБЕССМЫСЛЕННО», и «ЧЕМЯБЛЯТЬЗАНИМАЮСЬ». Гул продолжался. Повинуясь порыву, он поискал текст на латыни, думая, не упущен ли в стандартном переводе какой-нибудь нюанс. Аве можно было перевести как «славься», что было обычной интерпретацией, но это также могло значить «до встречи» или «прощай». Он попробовал ещё несколько комбинаций: «ДОВСТРЕЧИМАРИЯ». «ДОВСТРЕЧИМЭРИ». «ПРОЩАЙМЭРИ»... «Добро пожаловать» Он уставился на экран, замерев. Его руки застыли над клавиатурой. После тихого звукового сигнала перед его глазами появился обычный чёрный экран рабочего стола с разбросанными иконками. На нём был текстовый файл, отмеченный длинной цепочкой букв и цифр. Брюс щёлкнул по нему. Это были записи чатов, сохранённые из прямых трансляций Загадочника. Сотни страниц. Он ошеломлённо пролистал его, обрывками улавливая содержимое. Были и другие файлы. Он открыл ещё один и увидел целую страницу того, что казалось бессвязными философскими мыслями Эдварда без перерывов на абзацы. Разум Эдварда распахнулся перед ним. Здесь было всё. Его связи, его социальная жизнь — проще говоря, вся его идеология. Ладони Брюса были влажными от пота. Он вытер их о свои джинсы. Вот так просто он прорвался. Он был внутри.