Simple Pleasures

Долгое время Эдвард пробыл один, прикованный к кровати. По крайней мере, ему казалось, что прошло много времени. В комнате не было часов. Он был голоден и хотел пить, и писсуар уже был полон. Его кожа зудела от ощущения грязной рубашки и джинсов, которые высохли до неприятной жёсткости. Он хотел принять душ и сменить одежду. Он хотел свой компьютер. Он хотел, чтобы Бэтмен вернулся. Ему было скучно. И одиноко. К настоящему времени он уже должен был привыкнуть к одиночеству. Оно всегда было центральным фактом его существования, вездесущее, как воздух. Как долго Бэтмен собирался держать его здесь? Он знал, что, вероятно, прошло не так уж много времени, потому что его голод, хоть и неприятный и отвлекающий, пока не был невыносимым. Ему доводилось голодать сильнее, чем сейчас. Много раз. Но быть голодным и обездвиженным, неспособным сосредоточиться ни на чём другом, истощало его физически и морально. Камера слежения смотрела на него с потолка, тускло светясь красным светом. Эдвард перевернулся на бок, подальше от неё. Время шло. Секунды тикали. Считая их, он представлял, как они накапливаются, подобно песчинкам, образуя кучи, которые вырастают в минуты, а затем в часы. Раздражение и скука постепенно переросли в чувство тревоги, которое затем переросло в страх. В глубинах его мозга понемногу формировалась мысль, всплывая наружу, как какое-то первобытное морское существо: что, если он не вернётся? Но он должен вернуться. Конечно. Вера Эдварда в Бэтмена пошатнулась, когда он узнал, что его кумир не видел в нём товарища... И более того, что он был одним из них, богатой элиты Готэма. Но он сказал себе, что эти трудности можно обойти, что он всё ещё может расположить Бэтмена к себе. Связь между ними была настоящей. Ему уже удалось привлечь к себе его внимание. Создание союза потребует немного больше усилий, чем он ожидал. Но Бэтмен так и не вернулся со своего второго визита. Эдвард дёрнул за цепь, но без особых усилий. Ранее он уже измотал себя борьбой, пытаясь высвободить руку; всё, что он получил за свои старания — это несколько новых синяков на запястье. Кровать была тяжёлой как слон. Сдвинуть её с места было невозможно. И даже если он каким-то образом сможет освободиться, то что тогда? Он не мог выйти из комнаты. — Где ты? — прохрипел он. Его горло пересохло от жажды. Красный огонёк камеры мерцал, как крошечный, безжалостный глаз, пристально глядящий на него. Его собственные глаза закрылись. Бэтмен не станет ломать его пальцы или вырывать зубы плоскогубцами. Он не даст Эдварду страдать. Это было не в его стиле, и он очень ясно дал это понять. В этом случае ему не нужно было пачкать руки в крови, чтобы пытать Эдварда. Всё, что ему нужно было делать, — игнорировать его. Ну конечно. Это было частью игры. Это ожидание, терпение. Кто из них сломается первым? Это была нечестная игра, потому что в распоряжении Бэтмена было бесчисленное множество инструментов и ресурсов. Всё, что было у Эдварда, — его собственная хитрость. Но Эдвард привык играть в нечестные игры. Будь терпеливым. Бэтмен наблюдал за ним, он чувствовал это. Смотрел, ждал, пока он расколется, начнёт умолять его и выбалтывать свои секреты. Если он откажется сдаваться, в какой-то момент Бэтмену придётся вернуться. Его собственная зацикленность притянула бы его назад, как рыболовный крючок, вонзённый в живот, — как бесконечно тянущаяся между ними леска. Но по мере того, как крупицы времени продолжали накапливаться, образуя всё большие и большие кучи, Эдвард начал задумываться. Возможно, он просчитался. Всё это было у тебя в голове. Ты вообразил, что имеешь над ним какую-то власть? Какое-то влияние? Ему плевать на тебя. Всегда было плевать. Нет. Это не так. Бэтмен играл в игру, следовал подсказкам. Он наблюдал за Эдвардом... Потому что хотел избавиться от тебя, как от препятствия. Он держит тебя здесь только потому, что ему нужна информация. Может, он уже нашёл какой-то другой способ получить то, что ему нужно. Он не мог... Он мог взять твой компьютер и взломать его. Возможно, он нашёл какой-то способ выследить твоих последователей. Возможно, он арестовывает и допрашивает их прямо сейчас. Зачем ты ему нужен? Сейчас передача тебя властям только доставит ему лишние неприятности. Может, он просто будет держать тебя здесь, пока ты не умрёшь от жажды. Это было бы проще всего. Не правда ли, достойный конец для Эдварда Нэштона, мальчика, которого новорождённым нашли брошенным в мусорном баке, завёрнутым в окровавленные газеты, как недоеденный ненужный гамбургер? Никто никогда не говорил ему о его происхождении. Он хотел знать, откуда он родом, поэтому проник в архив приюта и украл собственное дело. Как и многие сироты и брошенные дети, маленький Эдди был втайне убеждён, что он должен быть в чём-то особенным — что его родители были богатыми, может быть, даже членами королевской семьи. Они не бросили его, они просто потеряли его след, и однажды обязательно произойдёт радостное воссоединение: слёзы, объятия, сентиментальная музыка на заднем плане. Может, было бы лучше, если бы эти глупые мечты развеялись пораньше. Его выбросили, как настоящий мусор. Он понятия не имел, кто его мать, и ему было всё равно, потому что ей, очевидно, было наплевать на него. Может, у него не было матери. Может, он чудесным способом спонтанно сформировался из грязи Готэма, как будто сам город — этот воющий, тёмный, жуткий зверь — породил его, проявив свою ярость и отчаяние в человеческой форме. В этом был какой-то извращённый смысл, не так ли? Когда он стал Загадочником, то почувствовал, что одержим сверхъестественной силой. Он стал сосудом, предвестником. Если его не могли любить, то могли по крайней мере бояться. Теперь, прикованный к кровати в доме человека, которого он едва знал или только воображал, что знает, он думал, не было ли это очередной детской фантазией. Если он умрёт здесь, никто не будет скучать по нему, кроме его последователей, которые даже не знали его настоящего имени. По Загадочнику будут скорбеть, хотя бы какое-то время. Но никто не будет скорбеть по Эдварду Нэштону. На работе его просто заменят как недостающий винтик в машине. Будет ли полиция вообще расследовать его исчезновение? Нет. Нет, нет. Нет. Он должен перестать об этом думать. Он облизал сухие губы. — Бэтмен? — хрипло прошептал он. — Ты там? Камера смотрела на него сверху вниз. — Я могу рассказать тебе много интересного. Этот город полон тайн. Ты не знаешь и половины из них. Красный огонёк продолжал гореть. — Ты вообще слышишь меня? Слабое механическое жужжание — камера сдвинулась, совсем чуть-чуть. Возможно, это была автоматическая регулировка. Возможно, это ничего не значило. Но его пульс участился. — У меня есть план. Он изменит всё. Я очищу этот город от грязи. Тебе не остановить меня. — Разумеется, он блефовал. План был, но многие детали в нём оставались неподготовленными. — Я собираюсь преобразить город так, как ты никогда бы не смог. Просто подожди: это будет впечатляюще. Тишина. — Мы могли бы работать вместе. Присоединяйся ко мне. — Чем больше он говорил, тем более отчаянными и жалкими казались его слова. Ему ужасно хотелось пить. Он сглотнул — точнее, его сухое горло сжалось, имитируя глотание. К его стыду, даже жидкость в писсуаре начала выглядеть соблазнительно. Но употребление собственных токсинов только ухудшило бы его состояние. Он сбросил его с кровати, чтобы не поддаться искушению. Прошло ещё больше времени, и он начал сожалеть об этом поступке. Человек мог прожить без воды около трёх дней, но обезвоживание способно было привести к множеству физических и психических проблем задолго до этого. Головокружение, спутанность сознания, истощение... Даже судороги. Чем дольше он будет обезвожен, тем труднее ему будет ясно мыслить, и самое мощное и единственное оружие Эдварда — его разум — станет бесполезным. Он ещё продолжал бороться. Зубами он разорвал кожу на своей руке, кусая основание большого пальца, как собака кость, в надежде, что кровь может послужить достаточной смазкой, чтобы высвободить руку из наручника. Но это не помогло. Его рубашка и простыни теперь были испачканы липкой, засыхающей кровью. Ещё больше драгоценной жидкости было потеряно из-за его глупости. В юном возрасте Эдвард научил себя не плакать. Слёзы провоцировали только ещё больше презрения, ещё больше оскорблений. Он научился держать всё в себе. Но теперь он почувствовал предательское жжение в глазах и крепко зажмурился. — Ты говорил, что тебе не нравится применять насилие, — сказал он в камеру, — но оставлять кого-то одного, когда он беспомощен, когда у него ничего нет... Разве это не форма насилия? Тебе даже не нужно марать руки. Не нужно шевелить ни единым пальцем. Ты можешь врать себе, что не нарушил свой драгоценный моральный кодекс, что не опустился до такого. Было бы честнее просто признать, что тебе всё равно. Он знал, что должен заткнуться. Он терял контроль, показывая своё отчаяние. Но плотина уже прорвалась. — Я так, так ошибался насчёт тебя, Бэтмен. Ты, ты... ты ведёшь себя так, будто сражаешься с ними, но ты — один из них. Ты — это они. Ты никогда не был настолько беспомощным, правда? Никогда не чувствовал ничего подобного. Тебе когда-нибудь было настолько холодно, что ты готов был сделать что угодно, буквально что угодно, ради одеяла? Ты когда-нибудь был настолько голоден, что урчание собственного желудка не давало тебе уснуть? Был ли ты таким одиноким, таким изголодавшим по любому проявлению любви, что готов был вилять хвостом и ползать на брюхе, как собака, когда кто-нибудь просто мимолётно хвалил тебя? Как ты можешь прятаться там, за своими стенами и своими деньгами, и вести себя так, будто чем-то рискуешь? Бэтмен не убивает, нет, ему не нужно этого делать. Зачем ему это, когда он может просто стоять и смотреть, как червяк тонет в луже? Тишина. — Я так долго пытался быть хорошим человеком. Я выполз из собственной слизи, из грязи, гнили и ничтожества, в котором вырос, и это было тяжело, так тяжело, но я сделал это. Я засиживался допоздна и работал, я работал до тех пор, пока мои глаза едва могли сфокусироваться, Бэтмен, и я получил приличную работу, я старался никому не причинять неприятностей, но в конце концов всё это ничего не значило, потому что этому миру не нужны хорошие люди. Он их съедает. Заткнись, заткнись. — Я думал, ты мой друг. — Тихо, отчаянно прошептал он. — Ты знаешь, я собирался умереть. Я уже приготовился. Передо мной на столе были разложены таблетки. Больше не должно было быть никакой боли. И тут появился ты. Ты был там, в новостях. Ты протянул руку через экран и спас меня. Ты показал мне другой путь. Ты не ждал ничьего одобрения или позволения. Просто делал то, что должен, своими собственными руками, и ты заставил меня вспомнить, что я тоже могу что-то сделать. Что я ещё могу сражаться. Но ты — всего лишь лжец, обманщик, ты... — Он остановился, сглотнув. Камера оставалась неподвижной. — Прости. Я не знаю, что говорю. Я так хочу пить. Красный огонёк смотрел на него сверху вниз — безжизненный, бесчувственный. Прошло ещё немного времени. Он попытался сосчитать удары собственного сердца, но быстро сбился со счёта. Его тело то горело, то замерзало. Волны жара и холода омывали его. Мутная дымка заволокла его зрение. Ничто из того, что он говорил, не имело значения. Это ничего бы не изменило. Он стиснул зубы и ударился головой о спинку кровати. Один раз. Второй. Тупая боль пронзила затылок. Бум. Его зрение поплыло. Бум. Из его горла вырвался пронзительный крик, скорее животный, чем человеческий. Он продолжал биться головой о спинку, пока темнота не окутала его мерцающей пеленой. Комната расплылась. Он блуждал по лесу собственного сознания. Перед ним мелькали воспоминания: голоса, вопящие, умоляющие о пощаде. Его жертвы. Взрослые мужчины плакали, как дети. Тогда он не проявил к ним милосердия. Так почему же решил, что заслужил его сейчас? Это не то же самое. Разве? Нет. Они были... они... В своём туманном, спутанном состоянии он даже не мог вспомнить их преступления. Они были плохими людьми, поэтому заслуживали страданий и смерти, но он больше не помнил, что они сделали. Он также больше не мог вспомнить, что сделал он, чтобы заслужить такую боль: действительно ли он убивал людей? Неужели он делал это собственными слабыми ручонками? Загадочник возник перед ним, как призрак, тёмная фигура из красного тумана, силуэт в огне, нечто, что вышло из-под его контроля и теперь могло действовать независимо. Он услышал его глубокий, хриплый голос: «Ты действительно верил, что я — это ты, Эдвард? Ты — ничто. Ты всего лишь моя тень». Он пошёл глубже, пробираясь сквозь колеблющиеся тени. Старые страхи перед адом. Грех и откровение. Бледный, круглый овал лица, смотрящий на него из окна особняка. То же самое маленькое пустое личико он видел на экране телевизора и на похоронах, и маленького Эдди вдруг охватил водоворот тоски, сочувствия и холодной обиды: сирота. Как я. И всё же не такой. Брюс Уэйн. На какое-то время ему почти удалось забыть о Брюсе Уэйне, но это лицо продолжало преследовать его, не давая покоя. Ему никогда не сбежать от Брюса Уэйна. Он снова был в том тёмном месте. Ребёнок, запертый в деревянном сундуке, зовущий в пустоту о помощи. Крысы ползали в тени. Мертвенный, обмякший младенец с затуманенными глазами на его руках — жизнь можно украсть так легко, и этого даже не заметит. Маленькие свёртки падали в пропасть и забывались один за другим. Этот ребёнок... как её звали? Сейчас он не мог вспомнить. Он помнил, как сидел в кресле, качал её на руках и пел ей, пытаясь вызвать у неё улыбку, слушая её слабое покашливание. Некоторое время она плакала от болезни и холода, а потом перестала плакать. Её глаза посмотрели на него, пытаясь разглядеть его лицо сквозь туман, а потом потускнели навсегда. Его младшая сестра — ещё одно существо, рождённое из небытия. Имело ли это значение — подарить ей эту толику доброты только для того, чтобы смотреть, как она угасает? Ему хотелось верить, что это что-то значило, что этот добрый поступок оставил след где-то в материи вселенной, факт его любви к такой же сироте, тот факт, что он пытался. Он завернул её в своё одеяло и терпел холод, чтобы сохранить ей жизнь. Но теперь он даже не знал, существовала ли она когда-либо. В тёмном болоте голода, жажды, тошноты и серой, топящей пустоты смысл быстро потерялся и стал бесполезен. Справедливость — абстракция, ярость — всего лишь рефлекс, борьба пойманной жертвы, лишённой всякого глубинного смысла. Убери их, и, всё, что останется, — животная потребность. Пожалуйста. Мне очень жаль. Не дай мне умереть. Не оставляй меня. Пожалуйста... Брюс...

* * *

Дверь скрипнула. Эдвард сразу проснулся, но продолжил держать глаза закрытыми, притворяясь спящим, когда дверь захлопнулась. Его тело на короткое время сильно задрожало, а затем замерло. Бэтмен был здесь. Эдвард чувствовал его присутствие в комнате. Он узнал его дыхание. Когда он подошёл ближе, его шаги — тяжёлые, но мягкие, — были уже безошибочно узнаваемы. Он тащил что-то тяжелое, судя по звуку, похожее на сумку. В его затылке пульсировала тупая, навязчивая боль. Он вдруг испугался издать хоть звук, уверенный, что его похититель снова уйдёт, если он осмелится пискнуть. Его сердце билось так быстро, что ему потребовалась вся сила воли, чтобы замедлить удары. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Ножки стула заскребли по полу. Дерево слабо скрипнуло, когда Бэтмен сел. Он ничего не говорил. Не двигался. Просто сидел, наблюдая за Эдвардом в течение мучительного промежутка времени, который, возможно, длился чуть меньше минуты. Эдвард ослаб от обезвоживания; голод отошёл на второй план, только жажда по-прежнему мучила его. Но он не двигался. Всё, чего ему хотелось в тот момент, это чтобы Бэтмен остался, чтобы он мог просто слушать дыхание другого человека, доказательство того, что его не оставили. — Я знаю, что ты не спишь, — сказал низкий, хриплый голос. Эдвард напрягся. Как? — Твои веки шевельнулись. И пульс участился на пару секунд. — Ты можешь слышать такое? — пробормотал он осипшим голосом. Говорить было больно; его губы потрескались от сухости. — Я увидел по артериям на твоей шее. Эдвард открыл глаза. Бэтмен сидел на краю кровати, наблюдая за ним. Эдвард по-прежнему не двигался, не говорил. Его губы слегка дрожали. Раздался хлопок, за которым последовал шипящий звук. — Вот. К нему что-то поднесли, и он вздрогнул, инстинктивно подняв одну руку. — Возьми, — повторил Бэтмен мягким голосом. — Ты ведь хочешь пить? Эдвард медленно опустил руку. Бэтмен держал в руках банку кока-колы. Дыхание Эдварда участилось. Он схватил её и выпил залпом. Его рука дрожала, и он пролил немного на рубашку, но едва ли заметил это. Ещё до того, как он допил банку, он начал икать: газированные напитки всегда вызывали у него икоту, поэтому он обычно избегал их, но в тот момент это было вкуснее всего, что он когда-либо пил. Он допил и остановился, хватая ртом воздух. Он хотел ненавидеть Бэтмена за то, что тот сделал; за то, что оставил его одного страдать. Но всё, что он чувствовал в тот момент, — благодарность. — Ещё, — прошептал он. — Подожди, пока уляжется. Тебя может вырвать, если выпьешь слишком много. Он кивнул, опустив взгляд, потому что у него не было выбора. — К...к-как... — он сглотнул и снова икнул. — Как много времени прошло? — Девятнадцать часов. Он моргнул несколько раз. Меньше двадцати четырёх часов, подумал он. В его смутном состоянии время растянулось и исказилось, и ему стало казаться, что прошли дни, а то и недели. Ему хотелось смеяться. Или кричать. Не прошло и дня, как он пробыл в этой комнате, страдая от голода, жажды и лёгких галлюцинаций, а он уже потерял сознание. И он ещё был так уверен в своей способности выдержать пытки. Боже, он был жалок. Где-то под стыдом бушевала тёмно-красная ярость, но она была далёкой и бессильной. Он попытался ухватиться за неё, но она испарилась в его пальцах, как дым. Он чувствовал себя маленьким и сломленным. Он уже был в таком психическом состоянии раньше, и потому узнавал его. Трусливое подчинение. — Чего ты от меня хочешь? — тихо спросил он, зная, что ответ должен последовать, каким бы он ни был. Бэтмен глубоко вздохнул, но ничего не ответил. Пока он молчал, Эдвард начал думать, не разозлил ли он Бэтмена этим вопросом. Он открыл рот, чтобы извиниться, затем закрыл, думая, не следует ли ему дождаться разрешения, прежде чем заговорить снова. В тот момент мысль о том, что он может сделать что-нибудь, что вызовет недовольство своего похитителя, приводила его в ужас. — Прости меня, — сказал Бэтмен. Эдвард медленно поднял голову и уставился на него. — Ч... что? — прошептал он. — Прости, — повторил Бэтмен. — Кое-что произошло. Я должен был... — Он замолчал, как будто пытаясь придумать способ обойти какую-то тему. — Пришлось завершить кое-какие дела. Я не мог избежать их, не вызвав подозрений. А потом было ограбление банка, захват заложников... Впервые за всё время Эдвард заметил кровь, запёкшуюся в уголке рта Бэтмена, след от синяка на его челюсти. — Ты... — Его глаза наполнились слезами. Он сглотнул. — Я не собирался оставлять тебя одного так надолго. Но на кону стояли жизни, и мне пришлось задержаться. Бэтмен только что извинился. Перед ним, Загадочником. Нет... Перед Эдвардом. Он облизнул дрожащие губы, сглотнул и моргнул ещё несколько раз. — Я... я думал... — Его голос звучал сорвано, хрипло, как будто он долго кричал. Может, так оно и было. Он не помнил. Бэтмен сидел, ссутулив плечи, потирая одну руку в перчатке о другую. Он выглядел... встревоженно. Почти виновато. Это было сюрреалистично — тёмная, внушительная фигура съёжилась в кресле, заламывая руки, как непослушный маленький мальчик, которого отругали за то, что тот сунул лягушку под рубашку соседской девчонки. — Я думал, что ты сделал это намеренно, — медленно произнёс Эдвард, — я думал, это должно было меня сломить. Правая рука Бэтмена стиснула левую. — Я намеревался оставить тебя в покое на какое-то время. Примерно на пару часов. Достаточно, чтобы заставить тебя нервничать. Но не более. Ситуация... вышла из-под контроля. Он на мгновение задумался, не было ли это каким-то спектаклем, какой-то новой игрой разума. — Почему нет? — хрипло прошептал он. Он почувствовал, как его губы растягиваются в непроизвольной, неестественной улыбке. — Разве я этого не заслуживаю? Я убийца. Я заставил тех людей пройти через гораздо худшее. — Никто не заслуживает таких страданий. Ни они, ни ты. — Бэтмен встретился с ним взглядом. — Этого больше не повторится. Я обещаю. Эдвард опустил голову и закрыл лицо руками. Странный звук — не то смех, не то всхлип — вырвался из его горла. Рука в перчатке коснулась его запястья, и Эдвард вздрогнул. — Ты ранен, — сказал Бэтмен, как будто заметив это впервые. — Тут столько крови... Вот дерьмо. Что ты с собой сделал? Было почти забавно слышать, как Бэтмен ругается. Это было похоже на разрыв шаблона. Эдвард издал ещё один нервный крик-смех. Руки в перчатках коснулись головы, поворачивая её. — И на волосах тоже. Ты повредил голову? Посмотри на меня. Дай увидеть твои глаза. Эдвард послушно встретился с ним взглядом, и чужие глаза поглотили его. Такая напряжённая сосредоточенность. — Если у тебя сотрясение, мне придётся отвезти тебя к врачу, — мрачно произнёс Бэтмен, — и тогда придётся ответить на множество неудобных вопросов. — Эдвард почувствовал, как эти крепкие руки снимают с него очки. Он беспомощно уставился вверх, когда Бэтмен наклонился, чтобы изучить его глаза, вероятно, проверяя зрачки, а затем поводил пальцем взад-вперёд перед его лицом. Его взгляд проследил за движением. — Считай в обратном порядке от десяти. Он послушался. — Хорошо. От этого слова в его тело хлынула неожиданная, почти невольная волна тепла и удовольствия. — Ты потерял сознание? — Д... да. Я так думаю. На какое-то время. Короткая пауза. — Ты хочешь поехать в больницу? Он спрашивает меня? Конечно, он знал, что для него будет значить визит в больницу. Это может вызвать слишком много вопросов. В итоге всё закончится тем, что его отправят в полицейский участок, в комнату для допросов. Или в Аркхем. — Нет, — прошептал он, — нет, я туда не хочу. Бэтмен кивнул, как будто более или менее предвидел такой ответ, но с его плеч спало едва заметное напряжение. — Я должен продезинфицировать твои раны. И я, э-э... — Он наклонился, поднял с пола выцветший чёрный рюкзак. — Я принёс тебе кое-что, но мы можем поговорить об этом позже. — Он начал вставать. — Я возьму тебе что-нибудь поесть и немного... Мозг Эдварда не давал команду двигаться. Его тело двигалось за него. Он резко дёрнулся. Бэтмен вздрогнул и уронил рюкзак. Рука метнулась к сумке на поясе, инстинктивно потянувшись к оружию, даже когда Эдвард обхватил его руками за талию и уткнулся лицом в гладкую чёрную броню, шепча: «пожалуйста, нет, пожалуйста, не уходи, не оставляй меня, пожалуйста...» — Я не... —  Пожалуйста. — Я вернусь через несколько минут, обещаю, я просто... — В его голосе читалась странная, растерянная беспомощность, почти паника. Эдвард прижался к нему, учащённо дыша. Может, позже он будет вспоминать об этом со стыдом, но в тот момент он не придавал этому значения. Бэтмен был тёплым и твёрдым, и Эдвард цеплялся за него, как за спасательную шлюпку в шторм. От него пахло кожей, потом и кровью. — Пожалуйста. — Всё... всё будет в порядке. — Чужая рука осторожно провела по его волосам. — Я думал, что умру здесь. Я думал, ты оставил меня умирать. — Прости меня. Опять эти слова. Медленно, очень медленно, тёплая ладонь погладила его по спине. Бэтмен обнял его, неловко, осторожно, как будто он не совсем научился обнимать людей и боялся сделать это неправильно. Рука в перчатке погладила неповреждённую часть его головы. Прошло так много времени с тех пор, как кто-то обнимал его и прикасался с такой нежностью. Эдвард не мог вспомнить, когда это было в последний раз. Его вены наполнились чем-то густым и тёплым, как сироп, как героин — чем-то глубоким, первородным, присущим млекопитающим, более мощным, чем оргазм. До этого момента он никогда до конца не осознавал, что именно этого он и хотел: чтобы Бэтмен держал его в этих сильных, тёмных руках. Гладил его по волосам. Он жаждал, чтобы его заметили, чтобы его признали и похвалили за его ум и смелость, но, возможно, именно эта потребность была всему причиной. Он подчинился этому чувству, потому что у него не осталось выбора. Это происходит, ошеломлённо подумал он. Это происходит. Это всё на самом деле. Руки крепче обхватили его. Может быть, он плакал. Он не был уверен. Казалось, он парит, не ощущая ничего, кроме тепла. Несколько минут спустя — возможно, прошла пара минут, или целый час, он не мог сказать точно — Бэтмен позвал его: — Эдвард. Он издал слабый, бессвязный звук. — Мне нужно обработать твои раны. Медленно, с огромным усилием он высвободился из объятий. Мало-помалу к нему возвращалось самосознание. Его лицо горело. Он подождал, пока Бэтмен выйдет из комнаты и вернётся. Он не двигался, лишь слегка вздрогнул, когда руки в перчатках нанесли антисептик на его затылок и на рану от укуса, которую он оставил себе на запястье. Он смотрел, как Бэтмен разматывает марлю и перевязывает его руку, всё ещё наполовину веря, что спит. — Ты уверен, что не хочешь поехать в больницу? Если их не зашьёт профессионал, то останутся шрамы. Эдвард колебался. — Ты действительно отвезёшь меня, если я попрошу? — Я многим тебе обязан. — Но после этого я не могу уйти домой, не так ли? —  Зная, что ты сделал и на что способен — нет. — Бэтмен отвёл взгляд. — Я не могу позволить тебе просто разгуливать на свободе. Он слегка улыбнулся. — Быть в заключении здесь или в тюрьме. На самом деле не такой уж большой выбор, правда? — Да. Услышав его признание, он почему-то почувствовал себя лучше. — Кстати, что у тебя в том рюкзаке? Бэтмен положил рюкзак на кровать и открыл его. Он вытащил несколько книг — «Преступление и наказание», «Дзен и искусство ухода за мотоциклом», «Лев, колдунья и платяной шкаф». Любопытный ассортимент. Бэтмен достал сложенное одеяло, спортивные штаны, чистую футболку (свою?), несколько бутылок воды, протеиновые батончики и головоломку в коробке, одну из тех деревянных головоломок, которые, будучи собранными, будут напоминать домик. — Если собираешься тут задержаться, — сказал он, — то лучше устроиться поудобнее. Он достал из рюкзака последний предмет — плюшевого Бэтмена из квартиры Эдварда. — Ты был там? — прошептал он. Кивок. Это не должно его удивлять. Он отвернулся. — Тебе это, должно быть, кажется ребячеством. — Честно говоря, у меня смешанные чувства по поводу себя в виде игрушки. Это немного необычно. — Это помогает мне заснуть, — пробормотал Эдвард. — У меня проблемы со сном. Кошмары. — Ну... Что бы это ни было, лишь бы оно работало. Я сам всю жизнь страдаю бессонницей. Наверное, подходящей для ночного существа. Но я понимаю эту тревогу. Всё лучше, чем справляться с ней со снотворным. Эдвард посмотрел на игрушку. Его зрение снова начало расплываться. Возможно, он всё ещё был обезвожен. Дрожащими руками он открутил крышку одной из бутылок с водой и сделал глоток, затем развернул протеиновый батончик и откусил кусочек. Вкус арахисового масла. Бэтмен уставился на Эдварда своим характерным безэмоциональным выражением лица — за исключением того, что оно никогда не было совсем лишено эмоций. Даже в маске его лицо выдавало гораздо больше, чем он, вероятно, осознавал. — Должен сказать, — продолжил Бэтмен, — что я забрал и жёсткий диск с твоего компьютера. — Я так и думал. Но ты не смог взломать его, не так ли? Иначе бы ты не упоминал об этом. — Он откусил ещё кусочек, медленно прожевал и проглотил. — Мне нужен пароль. Эдвард доел протеиновый батончик, запив его ещё одним глотком воды. — Я могу закрываться или открываться, я могу истекать кровью, — произнёс Эдвард хриплым голосом, — я могу гореть и болеть. Могу затвердеть, обмякнуть или сжаться от страха... Бэтмен заёрзал на стуле. — Я не что-то грязное. Ну... думаю, я могу таким быть. То есть грязным или чистым. — Хм. — Это освещение, или на его щеках действительно появился слабый румянец? — Я могу растаять, — продолжил Эдвард, — меня можно украсть, но нельзя купить или продать. Что я такое? Через мгновение Бэтмен ответил: — Человеческое сердце. Голова Эдварда опустилась в кивке. — Я ответил на загадку. Значит ли это, что я могу задать вопрос? — Такова сделка. — Он собирался спросить о пароле. Конечно.  — Жителям Готэма прямо сейчас угрожает какая-нибудь опасность? — Что ты имеешь в виду? — Эдвард наклонил голову. — У тебя есть какой-то план. У тебя есть люди, работающие с тобой, для тебя. Возможно, ты приказал им действовать даже в твоё отсутствие. — Это... не совсем так. У нас нет иерархии. Я не их лидер. Я просто... — Ответь на вопрос. Эдвард ковырял вылезшую нитку простыни. Он практически проделал в них дыру своими брыканиями и пинками. — Жители Готэма всегда в опасности. Но если ты спрашиваешь, случится ли с ними что-то конкретное, ужасное, в ближайшем будущем... — Именно об этом я и спрашиваю. Он не мог уклониться от ответа. Они заключили сделку. — У нас с группой действительно были... некоторые идеи. Мы говорили о закладе взрывчатки на окраине города. Мы ещё не определились с конкретным местом. Мы собирались дождаться подходящего момента, и мы стараемся не планировать такие вещи заранее, потому что это увеличивает риск разоблачения. Я не могу гарантировать, что они не решат действовать в моё отсутствие. Но, насколько мне известно, они всё ещё ждут. — Ты говоришь, что иерархии нет. Но я в это не верю. Я думаю, они следуют твоему примеру. Они и раньше действовали по твоим приказам, разве не так? — Я просил их делать кое-какие вещи, да. — Но ты не знаешь, кто они. За исключением того, что они все живут в Готэме. — Верно. — Ты лжёшь мне? — Бэтмен пристально посмотрел на него. — Я никогда не лгу, — сказал Эдвард. — Кажется, у тебя много секретов. — У каждого есть секреты. — Он посмотрел на повязку на своём запястье. — Я — молоко, я — убийца, — пробормотал он себе под нос. — Это ещё одна загадка? Эдвард ничего не ответил. — Продолжай. Спроси меня ещё. Но Эдвард больше не доверял собственному голосу. Он чувствовал себя странно. Чего он действительно хотел — так это попросить об ещё одном объятии, но он уже поставил себя в опасно уязвимое положение. — Ладно, — Бэтмен медленно встал, — мы можем поговорить ещё позже. Ты через многое прошёл. Я собираюсь ещё раз попробовать взломать жёсткий диск. Но сначала... — Он достал из сумки маленький ключ и расстегнул оставшийся наручник Эдварда. Эдвард озадаченно посмотрел на него. — Я надену его обратно позже, но пока я хотел дать тебе возможность переодеться из этой старой одежды. Эдвард кивнул. Было странно вновь чувствовать свободную руку. Он привык быть закованным в наручники. Он начал стягивать с себя рубашку, но остановился. — Ты собираешься смотреть, как я переодеваюсь? — Он старался говорить спокойнее, чем чувствовал себя на самом деле. Как будто ему в любом случае было всё равно. — Я должен быть уверен, что ты ничего не сделаешь. Ты можешь встать и отвернуться, если хочешь. Он встал. Его ноги задрожали и чуть не подкосились. Помедлив, он отвернулся. Он чувствовал на себе пристальный взгляд Бэтмена, когда снимал свою рубашку и надевал чистую. Эдварду никогда не нравилось смотреть на своё собственное тело в зеркале. Он был бледным, мягким; каким-то образом он производил впечатление пухлого, несмотря на низкий индекс массы тела. С тех пор, как он стал Загадочником, он начал отжиматься и поднимать тяжести, но, хотя он и стал сильнее, его руки упрямо отказывались показывать какой-либо мышечный тонус. В его теле не было ничего откровенно уродливого: оно было, если уж на то пошло, чересчур заурядным. И всё же он всегда испытывал к нему внутреннее отвращение. Ему было интересно, как Бэтмен видит его, что он думает об этом. Если он вообще что-нибудь думал. Он расстегнул молнию на джинсах, стянул их вниз и переступил через них. По его бледным ногам побежали мурашки. Он начал стягивать с себя боксеры, затем остановился. Румянец пополз вверх по его шее. У него слегка закружилась голова. Он подумал о собственных гениталиях: пенис чуть меньше среднего; яйца, которые всегда висели скошено и имели привычку втягиваться и сжиматься, когда он нервничал или стеснялся. Он смутно помнил мазохистские фантазии о самокастрации перед своим пробуждением. Они не приносили ему удовольствия и были скорее вынужденными; ненавистью к несовершенному и ничем не примечательному органу, который терзал его такими сбивающими с толку и постыдными желаниями. Даже если он останется стоять лицом в сторону, даже если снимет боксеры... — Ты можешь оставить их. Если хочешь. Он издал тихий вздох облегчения и натянул спортивные штаны, оставив боксеры на месте. Несмотря на то, что он был напряжён и измотан, он наполовину возбудился. Это не должно иметь значения. Бэтмен уже знал, что он чувствует. Он уже должен был догадаться. Не то чтобы Эдвард раньше старался изо всех сил скрывать реакции своего тела. И всё же теперь это ощущалось по-другому. Он позволил Бэтмену снова застегнуть наручник на своём запястье. — Мне нужно ещё раз оставить тебя, — сказал Бэтмен, — на некоторое время. Эдвард проглотил подступивший к горлу протест. — Я вернусь через три часа или меньше. Обещаю. — Он сделал паузу, начал поднимать одну руку, и на мгновение Эдварду показалось, что Бэтмен собирается снова обнять его. Он начал наклоняться вперёд... Затем Бэтмен отвернулся. Он поднялся и ушёл. Половицы заскрипели под тяжёлыми, мягкими шагами. Дверь со скрипом закрылась. Эдвард плюхнулся обратно на кровать. Он окинул взглядом книги, протеиновые батончики, плюшевого Бэтмена. Он дотронулся до него, проведя пальцем по пушистому подбородку. Он всё ещё чувствовал себя странно — шатко, хрупко, подобно желтку. Это ощущение почему-то напомнило ему холодное раннее весеннее утро. Начало оттепели. Жизнь, теплящуюся под инеем. Он уже возродился, уже обрёл свою окончательную форму. Или он так думал. Но сейчас... В нём пробудилось что-то новое. Что-то, что он не до конца понимал. Это напугало его.