Есть, что терять

Три дня в поезде пролетели быстро. Общались всё также мало, лишь изредка обменивались короткими репликами, сидя вечерами за чаем. Несмотря на это, теперь они были друг другу ближе, чем когда жили в доме Филиппова. По прибытии в Одессу было решено отправиться в маленький уездный городок неподалёку. Там они на оставшиеся деньги сняли на двоих квартиру (жить по-отдельности финансы пока не позволяли). Шатов устроился на работу в типографию местной газеты, а Кириллов - инженером на производстве. Их жизнь нельзя было назвать идеальной, но она была спокойной и стабильной, а большего и не требовалось. Одним осенним вечером, спустя месяц такой жизни, к которой оба уже успели привыкнуть, Алексей Нилыч сидел за столом на их общей кухне. На деревянной поверхности перед ним лежал револьвер, который он бессознательно бросил в чемодан перед отъездом. В течение этого месяца Кириллов периодически возвращался к мысли о своём предназначении. Он был убеждён в необходимости совершения самоубийства, ведь так долго к этому шёл. Но теперь, когда ему ничего не мешало воплотить идею, Алексей Нилыч находился в замешательстве. Его собственные доводы казались всё более абсурдными и нереалистичными. Воображение рисовало картину, как Иван Павлович возвращается домой и обнаруживает его, лежащим на полу с простреленной головой. От этой мысли сжималось сердце, а тело вздрагивало, прогоняя фантазию. Кириллов заставлял себя сделать это, да только рука, не желая слушаться, не могла даже просто прикоснуться к оружию. Раньше всё было проще. Он мог застрелиться в любой момент, но послушно ждал команды. У него не было ни одного близкого человека, поэтому некому было бы оплакивать его грешную душу. Как и тогда страха смерти не было, однако что-то его удерживало. Точнее кто-то. Алексей Нилыч зажмурил глаза и опять увидел, как Шатов стоит в оцепенении, затем ноги подкашиваются, и он падает на колени перед бездыханным телом, смотрит в остекленевшие глаза, на кровавую струю, стекающую от виска вдоль уха. Иван Павлович касается плеча, встряхивает, не веря, что Кириллов мёртв, пытается разбудить, голос срывается на крик. "Записка, - вдруг вспомнилось Алексею Нилычу. - Нужно оставить записку". Он открыл глаза. Взгляд упал на пистолет, лежавший всё на том же месте. Поднялся со стула, на ватных ногах прошёл к комоду, достал оттуда лист бумаги, чернила, перо и снова сел за стол. Кириллов понимал, что должен изъяснить причину своего поступка так, чтобы ни у кого не осталось вопросов, но не хотел вдаваться в подробности, желал писать кратко и по делу. Думал как начать, что стоит упомянуть, а что лучше упустить, подбирал слова. Сначала хотел посвятить её обществу, всем людям мира, однако в конце концов остановился на одном Шатове, ведь именно он прочтёт её первым, а может, и не покажет никому более. Алексей Нилыч взял перо, обмакнул в чернила и поднёс к листу. Медленно выводил неровные буквы, не в силах унять дрожь в руке. В итоге получилось: "Ничьей вины нет. Уже давно надо было сделать это. Только так я мог заявить своеволие и доказать, что Бога нет. Простите меня, если сможете". Последняя фраза не была задумана изначально, но уже дописав, Кириллов почувствовал необходимость в ней. Оставив свои инициалы в нижнем правом углу листа, он отодвинул его на середину стола, туда же отставил чернильницу с пером и снова прикрыл глаза. Представил, как Иван Павлович заметит записку, на которую раньше не обратил внимания, прочтёт несколько раз, постепенно вникая в смысл этих строк. Погрузившись в очередную фантазию, Алексей Нилыч не услышал как хлопнула входная дверь, заскрипели половицы и на пороге комнаты возник Шатов. - Что вы делаете? - сдавленно спросил он. Взгляд быстро пробежался по помещению и остановился на револьвере. Ответ стал очевиден. Сердце Ивана Павловича пропустило один удар. Возник порыв сорваться с места, схватить оружие и убрать подальше от Кириллова, однако ноги словно приросли к полу. - Я... - начал Алексей Нилыч, не глядя в лицо Шатову. Голос дрогнул, язык не поворачивался озвучить то, что действительно замыслил Кириллов. Глубоко вдохнув, продолжил: - Я делаю то, что должен. - Что вы должны? Кому? - взорвался Иван Павлович. - Себе, - холодно отвечал Алексей Нилыч. - Ничего вы не должны. Я вам не позволю. Шатов в два шага оказался у стола и взял пистолет. Кириллов ухватил его за запястье, но тот вырвал руку, даже несмотря на то, что Алексей Нилыч был физически сильнее. Случайным движением Иван Павлович смахнул со стола записку, однако успел поймать её на лету, после чего вместе с листком и револьвером отошёл в противоположный угол. Бегло ознакомившись с содержанием, Шатов со злостью отбросил оружие и порвал записку пополам, затем ещё несколько раз, пока в его ладонях не остались лишь маленькие кусочки, которые очень скоро были разбросаны по полу. Кириллов молча наблюдал за происходящим. Сначала он хотел отобрать лист, однако, когда услышал звук рвущейся бумаги, на душе почему-то стало немного легче. - Я сейчас же пойду и избавлюсь от этого... - Иван Павлович не смог себя заставить произнести слово "револьвер", поэтому просто указал рукой в ту сторону, куда недавно его бросил. - Делайте, что хотите, - тихо ответил Алексей Нилыч. Не осталось никаких сил на сопротивление, уверенности в том, что он поступает правильно, тоже. Шатов покинул комнату и подобрал пистолет. Решил пока никуда не ходить. Положив оружие на полку, он вновь вступил на кухню. - Не могу я оставить вас одного в таком состоянии, - Иван Павлович опустился на стул напротив Кириллова. Он говорил уже абсолютно беззлобно, в голосе осталось только искреннее беспокойство. - Я не позволю вам так глупо умереть. - Спасибо, - после долгой паузы произнёс Алексей Нилыч и вытянул руку. Шатов вложил в его раскрытую ладонь свою. Воцарилось уже такое родное молчание. Хотелось что-то сказать, но подобрать слова стало невозможно. Спустя несколько минут Кириллов всё же предложил: - Может чаю? - А давайте.