***
Коршун понимает — мертвец чувствует жизнь, лишь её обрывая. Живая, багровая кровь стекает по тонкому, изогнутому, такому привычному клинку, разлетается снопом алых капель при каждом новом ударе. Истинная битва — не бессмысленная тренировка, наполняет силой, радостью, торжеством, даёт всё то, что не смогли дать воспоминания о всей его жизни. Он направляется к детской, когда из бесконечной раны напротив сердца вырывается новое воспоминание полное страха и ненависти. Кажется что-то про детей и потоп, но это не важно. Он чувствует. Он почти живёт. Клинок взлетает, с лёгкостью отбивает, трясущийся в руках старухи, меч и входит в плоть, разрывая горло загнутым концом. Крики чужого ужаса долетают издалека и звучат птичьи пением. — Коршун! Он на миг замирает услышав собственное имя. Золотоволосая целительница в забрызганном кровью платье смотрит на него с такой мольбой и надеждой, что становится смешно. Коршун смотрит на неё в ответ, пытается узнать, чего не делал с другими бывшими соплеменниками. Привлекательная для своего возраста, чем-то похожа на его отца... Точно. Глазами. — Не делай этого! — надломившимся голосом просит целительницы. — Пожалуйста! Коршун делает шаг назад и в сторону детской. Ему не хочется гасить огонёк в таких красивых глазах. Пусть поживёт ещё немного. Может он успеет вспомнить её имя чтобы вежливо проститься перед тем как убить.***
17 декабря 2022 г. в 14:42
Место-Без-Звёзд отнимает человечность, крадёт всё хорошее, что когда-либо было. Место-Без-Звёзд забирает память. Место-Без-Звёзд пожирает жизнь, даже у мертвецов.
Коршун забывает какого это — жить. Забывает вкус пищи, приятной и отвратительной. Забывает запах реки, дыма, цветов и меха. Забывает как дышать. Забывает и слабо сопротивляется неизбежной потере.
Забывает так стремительно и неотвратимо, что уже и играть в жизнь не получается. А ведь в первые дни (или годы?) он находил это увлекательным. Представить что замерший Сумрачный Лес под бескрайним, однотонным, беззвёздным небом полон красок и движения — и смерть уже и не кажется такой ужасающей. Раньше было так. Теперь и думать о жизни выглядит чем-то кощунственным. Какой смысл дразнить себя тем, что никогда не обретёшь вновь?
Коршун забывает жизнь, но до тошноты отчётливо помнит смерть, тянущее чувство несправедливости, злости и вспыхнувшей на миг и на бесконечность боли. Эта память живёт в исходящей тьмой ране точно напротив сердца, что никогда не заживёт и не позволит забыть.
Всё вокруг Коршуна мертво так давно, что уже и не представить живым. Из земли поднимаются мёртвые растения, но та бесплодна и пуста. Вода течёт в мелком ручье, словно по старой привычке, также как он изредка моргает, внезапно вспомнив, что когда-то без этого его глаза слезились. Сейчас он не уверен, что вообще может плакать. Сейчас он не уверен ни в чём, что касается его собственной жизни. Ни в чём, кроме Мотылинки.
Мотылинки которая осталась где-то там, в Озёрном Крае, изобилующем дичью и травами. Мотылинки которая едва-ли проронила слезинку по погибшему брату. Мотылинки которую он любил или может ненавидел? Какая теперь разница и есть ли она вообще? Мотылинки с глазами их отца — живыми глазами без тьмы на месте белков, с волосами цвета живого песка, с такими длинными ресницами и перепачканными зеленоватым соком живых целебных трав пальцами. Мотылинки чья кожа утратила былую упругость, а лицо обрело первые морщинки и потеряло ту молодость, что застыла вечной маской на его собственном. Мотылинки которая его не увидит и не услышит сколько бы он не пытался достучатся. Безразличной Мотылинки которая в него не верит.
Сестра, возлюбленная, целительница Мотылинка — его проклятие, его дар, его память. Коршун знает, сам не понимая откуда, что если отпустит её, то потеряет последнюю нить, связывающую с жизнью, а значит потеряет и призрачную надежду на что-то… Что-то живое.
Коршун верит, что помнит её всю, от рождения и золотой макушки, скрытой под платком, до последней их встречи и мягких сапог. Помнит как она звонко смеялась, морща нос, когда они совсем детьми играли в наспех построенной халупе, которую их мать называла домом. Помнит как она цеплялась за его руку, когда Саша привела их в лагерь Речного Племени, и тогда им казалось, что в нём они проведут всю свою долгую жизнь, одну на двоих. Коршун никогда не забудет как искренне она поздравляла его в день посвящения в оруженосцы, и как он сам почему-то не удосужился порадоваться за неё когда Мотылинка заняла место в палатке целителя.
Он помнит как приятно было сжимать её тёплые, живые ладони в собственных, как странно обыденно это воспринималось. Вспоминает как носил тяжёлые корзины для целых охапок лекарственных трав, помогая ей, лишь бы побыть наедине чуть больше положенного. Как целовал перед сном — в начале в лоб, а затем и в губы, задерживая поцелуй всё дольше с каждым днём. Как резко возненавидел целительское платье, с его воротом под самое горло и длинным подолом. Какое право имела эта застиранная тряпка скрывать от всего мира и главное от Коршуна красоту Мотылинки?
Коршун думает как верно было приятно дышать одним свежим воздухом с ней, но в горло лезет лишь тяжёлый и влажный дух Сумрачного леса. Беззвёздный Край отравляет то немногое тепло, что удаётся сохранить в осколке сердца.
Ему всегда хотелось касаться её как можно чаще, каждый час и каждый миг. «Прекрати», — тихонько шипела Мотылинка, сбрасывая его руки и отодвигаясь. Вечно она считала, что кто-то их заметит и обязательно сочтёт увиденное достойным разглашения. Что такого ужасного в долгих объятиях, в нежных поцелуях? Чем они были хуже других пар в племени? Коршун не помнит, а значит это неважно и незначительно.
Но он помнит, сам того не желая, и тот день когда Мотылинка впервые оттолкнула его, со всей силой, что была дана её хрупкому телу. Помнит злость и непонимание, засевшие в горле, раздирающие изнутри. Помнит и твёрдую уверенность в том, что никто не имеет права отнимать у него Мотылинку, даже она сама. Они поклялись всегда быть вместе, рядом, никогда друг друга не оставлять. Кто такая эта Мотылинка, что смеет нарушать клятву? Разве не обязана она Коршуну всем, что имеет?
Коршун готов отказаться от мыслей о жизни, за одну только возможность вновь увидеть Мотылинку. Снова, как тогда, в первый раз, сжимать такие тонкие запястья до алых следов, впиваться в губы до боли, до крови одной на двоих. Снова оттягивать цепь медальона с проклятой звездой, снова рвать шнуровку на её платье, сминать юбки — бесцветную и зелёно-голубую, душить стоны поцелуями, прижимать к прохладной земле и хрипло дышать в унисон с той единственной, кто что-то в нём будила. Хорошее или плохое? Сложно сейчас сказать, ведь всё хорошее забылось, а плохого столько, что всё и не вспомнить.
Коршун помнит с каким достоинством Мотылинка выносила его отточенные удары, не оставлявшие заметных следов. Как поразительно смело сестра смотрела в глаза, словно забыв о направленном ей в сердце клинке, как уверенно отводила его руку с кинжалом прижатым к её горлу. Мотылинка твёрдо знала — Коршун её никогда не убьёт, и снова, и снова оказывалась права, несмотря на то, что он и сам не был в этом уверен.
Наивная, слабая, почти бесполезная Мотылинка, так просто поддававшаяся его манипуляциям, но всегда державшаяся как равная ему. Мотылинка которая смела возражать, изредка выдавала здравые идеи и очаровательно прикусывала нижнюю губу. Мотылинка с непонятной ему гордостью, носившая разноцветные разводы синяков и любовные метки, оставленные братом, как самое редкое украшение.
Его Мотылинка, которую он кажется сломал. По глупости или с расчётом? Коршун ненавидит Место-Без-Звёзд, ненавидит воспоминания утекающие сквозь пальцы с чудовищной скоростью, ненавидит пустоту, что они оставляют.
Коршуну отчаянно не хватает Мотылинки, готовой утешить и принять сколько бы зла он ей не причинил. Мотылинки промывавшей, залечивающей все его раны и никогда не спрашивающей об их происхождении. Смешной Мотылинки так неумело сжимавшей кинжал. Мотылинки, чья линия подбородка и форма носа потерялась в водовороте ужаснейшей кары Сумрачного Леса.
Он тренируется сам и тренирует других с мыслью лишь о ней, о её мягких волосах, о нежных ладонях... которые не могли быть нежными от ежедневной заготовки трав.
Он не помнит были ли у неё веснушки как у другой дочери их отца, какие серьги она носила, умела ли готовить пищу и сколько кос заплетала. Коршун теряет Мотылинку так быстро, что не успевает заметит пропажу и ничего не может с этим сделать. У него не остаётся ничего кроме ненависти и бесшумно подкравшегося безумия.