О ненависти.

Иногда Уэнсдей казалось, что она сходит с ума. Позволить завести Инид сразу двух детей определенно было ее самой грубой ошибкой в жизни. Она пожалела об этом именно в тот момент, когда Офелия и Гуди буквально растерзали друг-друга, а ее жены не было рядом. Они с Пагсли определенно были более дружны, нежели эти двое. И если каждый раз, после проведенных над братом пыток, она со смирением шла и залечивала ему раны, то Гуди была готова податься в школьный черлидинг, лишь бы не заботиться о своей сестре. И это определенно напрягало их родителей. Напрягало настолько, что они боялись оставлять их без внимания взрослых. Это никак нельзя было списать на их стадию притирки друг к другу. Потому что это была чистая ярость и ненависть, которая не употреблялась для них в хорошем, для Аддамсов, смысле. Когда Офелии было 5, Гуди попыталась полоснуть по сонной артерии сестры лучшим ножом из ее коллекции. Слава Дьяволу, что когда Энид вошла в комнату к дочери, она еще еле-еле, но подавала признаки жизни. Потом была попытка убить ее цианидом, который был накачан в любимые младшей кроваво-красные яблоки из маминого сада. Потом было утопление. После — сжигание заживо. Эта череда попыток убийства Офелии не прекращалась даже после достижения Гуди совершеннолетия. Маленькому медиуму было 8, когда ее старшая сестра, во время празднования ее дня рождения, попыталась всадить нож ей в живот. Уэнсдей никогда не понимала, в чем причина их всеобъемлющей ненависти друг к другу. Они с ее волком делали все, что было в их силах, чтобы наладить их взаимоотношения и направить эмоции в нужное русло. Но все было безрезультатно. Стоило только посадить младшую рядом со старшей, так одна из них определенно накинется на другую. И они смертельно устали от этого. Потому что как бы они не ненавидели своих дочерей, это переходило все границы их терпения и понимания. Ответ на их главный вопрос пришел сразу же, после того как Энид покинула их. Уехав по делам в далекую Трансильванию, она подло оставила детей и их проблемы на Уэнсдей, которая была на грани нервного срыва. — О Мой Дьявол, дай мне сил не сорваться на них! — в сердцах прошипела Аддамс, неся аптечку первой помощи в сторону детской. В голове она оценивала возможные масштабы повреждения и думала над тем, как правильно объяснить докторам то, как ее дочери получили такие травмы. С этим всегда была огромная проблема: видит Сатана, нормисы ненавидели их семью. Ненавидели, и поэтому постоянно пытались привлечь к ответственности матерей Гуди и Офелии за то, в каком состоянии поступают в больницу их дети. Когда черноволосая вошла, ее глазам предстал худший кошмар ее жизни: двое темноглазых волчат лежали друг на друге, всадив шпаги прямиком в грудь. От бесконтрольной паники ее остановил лишь шепот, исходящий от старшей: — Ты испортила мне жизнь своим существованием, маленькая дрянь, — тихо выдала она. — Я никогда не прощу тебя за то, что ты отобрала у меня родителей. Отобрала родителей? Звучит интересно, но как помнит Уэнсдей, они не отправляли старшую в детский дом для оборотней после того, как родилась Офелия. Она не отрицает того, что они стали уделять ей немного меньше внимания, но младенцам оно необходимо больше, нежели взрослому ребенку, не так ли? Сделав вид, что не услышала этих слов, она медленно оторвала их друг от друга, перевернув на спину. Как оказалось, повреждения были не столь большими, как обычно, лишь маленькие струйки крови бежали сквозь их порванные черные рубашки. Видимо, они дрались будучи обращенными. Это было больно видеть, а еще хуже — осознавать.

***

— Она сказала, что Офелия любима нами больше, нежели она, — шептала Аддамс на ухо своей, уже засыпающей, жене. — Почему ты умолчала об этом? Ты что, считаешь, что это нормально? — волчица открыла глаза и резко села на их кровати, выпутываясь из объятий Уэнсдей. — Почему ты ничего ей на это не ответила? — Я..не знаю? — продолжает, вздыхая, — Боже, Cara Mia, я не сильна в эмоциях. Обычно их примирением занимаешься ты, и я просто растерялась. — целует в плечо, — Хочешь, я пойду и поговорю с ней насчёт этого? — Хочу. И Уэнсдей натягивает свои тапочки и идет. Только вот две детские комнаты абсолютно пусты. За окном непроглядная тьма, за забором — густой лес, сплошь покрытый болотами. Утонуть — раз плюнуть. А если еще и кто-то поможет, то вдвойне легче. Аддамс страшно. За прошедшие года она стала намного встревоженнее, нежели была в подростковом возрасте, и сейчас каждая убийственная мысль насчёт детей отдавала болью в голове. Она твердо решила, что ее жене нужен отдых от этого всего, поэтому, бесшумно поплелась к выходу в сад. Найти двух волчат удалось не сразу. Она проверила домик на дереве, ранее принадлежавший Гуди, а после заглянула на фамильное кладбище. Лопаты, ножи и детский хирургический набор были на месте, поэтому тему с закапыванием заживо и расчленением она отметала. Но это не успокоило ее. Зная огромную волчью силу старшей и способности к гипнозу Офелии, для их смертей это было даже не нужно. Она нашла их у малого озера, в километре от дома. К ее огромному удивлению, они обе были целы и сидели совсем рядом к краю пирса. Или ей показалось, либо же Гуди обнимала младшую. В первую минуту, от увиденного Аддамс захотелось обратиться к психиатру. После — наконец покинуть эту бренную землю. Но как только шок немного отошел, она смогла расслышать их необычайно хриплые и глубокие голоса. — Я больше так не хочу, la mia sorella, — малютка сжимает в кулаке ее ночное платье, — Я хоть и ненавижу тебя, но все равно люблю. А та лишь хмыкает. Медленно обвивает крепче ее тельце и поглаживает по подрагивающей спине. Уэнсдей кажется, что она находится в коме, либо же ее накачали чем-то. Потому что такого не бывает. Только не в ее семье! Глубоко вздохнув, она перебирает непослушными ногами в сторону дома. Да, семейная жизнь определенно свела ее с ума.