О ненависти.

Воспитывать маленького волка сложно. Даже очень. Гуди Аддамс Младшая была особенным ребенком. У нее рано прорезались клыки, она быстро научилась говорить на латыни и останавливать кровотечения у своих дядюшек после изощренных пыток. Она открыла в себе способности медиума в девять, и с тех пор, играться с будущим и прошлым стало ее любимым занятием. Она легко находила ответы на тесты в академии, подтасовывала результаты игр и расправлялась с обидчиками, будучи совершенно незамеченной. А еще у нее были две матери — Уэнсдей и Энид Аддамс, которые совершенно ненавидели то, что они проводят в кабинете у директора младшей академии Невермора больше времени, нежели в их любимом домашнем саду. — У вас нет никаких доказательств, что наша дочь попыталась скормить пираньям двух ее одноклассников!, — восклицала Энид. — Ваше обвинение недопустимо! А вторая Аддамс лишь ехидно улыбается дочери. Помнит себя в детстве, когда пыталась защитить младшего брата от нападок сверстников. Помнит, как те, до ужаса восхитительные рыбки, вырвали у несчастного смертного целую ногу, от чего он всю жизнь потом мучился от неполноценности. Гордится своей смертельной ловушкой. Гордится, но с беспокойством смотрит на рядом сидящую жену — она, кажется, готова выпустить когти на директора. Громко кашляет, кладет руку ей на бедро ради успокоения. Легонько поглаживает и видит, как лицо Энид снова приобретает теплый розоватый оттенок, а складки на лбу разглаживаются. Она прекращает свою защиту и поворачивается лицом к Уэнсдей: — Может, ты скажешь что-нибудь?, — улыбается, скалясь, — Она и твоя дочь тоже. Гуди хочется провалиться прямиком в ад. Видит ведь прекрасно, насколько раздражены ее родители, и кажется, что прямо сейчас порвут друг-друга. Порвут, либо же разойдутся навсегда, оставляя их ненавистную доченьку в одиночестве. Это происходило последние три месяца. Вдруг, ее максимально ненавидящие друг-друга матери начали ругаться так сильно, что она была готова посетить детский мюзикл с леденящими душу веселыми песенками, нежели не слышать их криков на всю округу. Хотя вообще то, только одного крика. Мать-волчица все чаще выплевывала слова о том, что ей хочется уйти от Уэнсдей, что она ее не понимает, и вообще — не любит. Та в ответ лишь понимающе хмыкала. А после подавала ей стакан воды, нежно проводила рукой по щеке и уходила в фехтовальный зал, оставляя Энид наедине со своими мыслями. Но младшая из Аддамс была далеко не глупой девчонкой. Она понимала, что своими действиями она рушит ненавистную ей семью, и ей хотелось поскорее это исправить. После последнего вызова к директору, нападки на одноклассников прекратились, а на ее детском банковском счету перестали появляться странные суммы денег. Она правда предполагала, что после этого их ссоры прекратятся. Но по прошествию месяца, Гуди поняла, что все стало еще хуже. — Я больше так не могу, все! Я ухожу от тебя!, — кричит блондинка, стоя на пороге дома. В ее руках два розовых чемодана, а сама она выглядит краснее обычного. На ее руках, вместо привычных разноцветных ногтей, которым она не изменяет уже много лет, появились острые когти, а на ушах начали потихоньку проявляется кисточки. Младшая понимает, что дело совсем плохо, но продолжает сидеть в своем домике на дереве и наблюдать за родителями. — Успокойся, la mia amore, — вдруг произносит хриплый голос. Уэнсдей медленно подходит к жене со спины, обвивает руками ее живот?! и начинает потихоньку покачиваться из стороны в сторону. Гуди не понимает. Ее мать что, смертельно больна? И если это правда, то стоит ли ей начать прощаться с ней? Вопросы не покидали юную голову. Неожиданно для всех, ранее абсолютно нетактильная Аддамс Младшая, стала обнимать волчицу сама. Стала просить сходить с ней повыть на луну. На ненавистный ей шоппинг. И еще сделать с ней кучу вещей, за которыми ранее она замечена не была. Но все быстро успокоились — это всего лишь одна из детских стадий. Наобнимается — и пройдёт. Жирным восклицательным знаком стали слезы девчонки. Когда спустя пару месяцев она заметила, что ни с того, ни с сего, ее мать несколько увеличилась в размерах, а ее волосы на голове начали выпадать. В мыслях было лишь одно: это конец. Она принимает смертельную терапию и скоро ее не станет. Я должна быть готова. Они тогда все вместе лежали в зале и смотрели какой-то поистине ужасный хоррор. Уэнсдей держала свою руку на плече Энид, а младшая улеглась прямо ей на колени. В перерыве, когда хрустальный шар вдруг зазвонил, и черноволосая ушла ответить, малютка вдруг повернулась, взглянула на нее своими глубокими, чёрными глазами и шепотом сказала: Не оставляй меня, пожалуйста! И маму тоже не бросай, слышишь? Я буду плохой девочкой, я клянусь! Только не уходи от нас, я прошу тебя! Энид оцепенела. Ее маленький вампир вдруг стал горько рыдать и бить своими кулачками ее по бедрам. Бить и приговаривать слова о том, что она хоть и Аддамс, но не готова смириться с ее смертью. Стоп. Смертью? И пазл в голове сошелся. Ее ангел смерти, ее личный дьявол, думал, что она умирает. Думал, что она хочет покинуть их, оставить двоих в сладком одиночестве, а самой провалиться в пучину адских мук. Хочет бросить ненавистную дочку на произвол судьбы, оставляя на съедение другим волкам. И ей стало до ужаса больно. Больно настолько, что когда Уэнсдей снова посетила их, она увидела двух рыдающих людей, младшая из которых буквально повисла на блондинке, ища в ней спокойствия. — Мы считаем, что пора тебе кое о чем рассказать, наша мышеловка, — тихо начала темноволосая, переглянувшись с женой. И только она хотела продолжить свой рассказ, как вдруг ее прервал полностью осипший от слез, детский голосок: — Не нужно, мама. Я все знаю. Просто дайте мне время подготовиться. — всхлипывает, — Я думаю, я смогу это выдержать. — Так ты все поняла сама, любовь моя? — встревает в разговор Энид. — Надеюсь, ты не против, мой волчонок. Как ты думаешь, как нам стоит назвать твою сестренку?, — и тихонько улыбается. — О. — только и молвит Гуди. — Думаю, твоя смерть была бы для меня более предпочтительным вариантом, нежели это. Ох. Как же сложно воспитывать волчат.