⚜️Sons of the Aristocracy⚜️

Лёгкий снег мелко падал, оседая на ресницах и холодя иголками кожу лица. Сонхун и Сону хрустели снегом, идя рядом по аллее вдоль белёсых туй. Всё вокруг было словно укрыто ватным одеялом. Вот он — настоящий снег. Мягкий, глубокий, гладкий. И блестит под тусклым затянутым шалью солнцем. Хрустящие шаги Рики за их спинами сначала стихли, а потом ускорились и в спину Сонхуну прилетел снежок размером где-то с отцовский широкий кулак, рассыпался, оставив на его спине белую кляксу. Рики зыркнул на обернувшегося Сонхуна озорно, с явным вызовом и потянулся за новой порцией липнущего снега. Так спокойная беседа с Сону и прогулка превратилась в снежную перестрелку. Рики не смог и дня вытерпеть, наблюдая за тем, как Сону одаривает дружеским теплом взявшегося (с его позиции) из ниоткуда привлекательного двадцатилетнего юношу с прямым невозмутимым взглядом, студента с манерами джентльмена. Сначала он вызывал у Рики скуку, но суждение о его «правильности» были ошибочны. И Нишимура убедился в этом как только Сонхун сверкнул ответным огнём, улыбнулся медленно и коварно, наклонился, чтобы загрести побольше снега, не опуская глаз. «Говоришь не будет мне с вами спокойно? Так уж и быть, поиграем.» Рики скрывался за тую, катая в ладонях снежок и, выглядывая, напоминал Сонхуну хищную кошку. А старший ловко уворачивался от его атак и метко целился в высокую фигуру за морозной зеленью дерева. Игра быстро из шуточной перешла в сражение гордости и самомнения. Каждый промазанный бросок распалял их только больше. Сону оставался в стороне, пока снежки от Рики не стали попадать и по его плечам. Тот взвизгивал от неожиданности, возмущался громко, а потом заливисто смеялся, когда по нему попадали снова и снова. Он отбивался доблестно, пока бежал под широкие ветки мохнатой ёлки, где планировал избежать обстрела. А получил гору снега за капюшон, когда Рики в неугомонном задоре дёрнул игольчатую ветку дерева и на Сону в его убежище посыпался снежный ливень. Так и закончилась их прогулка. Сону с выражением ошеломления и отвращения бежал к парадной, чтобы избавиться от мокроты и холода как можно скорее, ворчал на брата до вечера и когда наряжали ёлку. А поднимая тост за праздничным столом пожелал приумножить сообразительности в этом году. Не только это конечно. Он много чего трогательного сказал. И совсем скоро забыл совершенный им проступок, как делал это все прошедшие года. Он любил его сильнее всяких обид. Вечер этот был шумный, разноголосый, со звоном бокалов и раскатами смеха. И если ёлку наряжали в шуршащей тишине и полутьме семейной гостиной, куда миловидные служанки подавали чай и имбирные пряники на блюдце, то ближе к семи вечера встречали пышно наряженных гостей под тяжелыми хрустальными люстрами с яркими электрическими лампами и разливали шампанское. Приём был торжественный, несомненно, как и полагается дому Ким. Гостей было не особенно много, около тридцати человек — на большие приёмы и праздники народу собиралась не менее полутора сотни родственников, коллег, знакомых, соседей. Этот же вечер был относительно скромным, семейным. Корейские тётушки, их дети смешанной крови и внуки уже с английскими именами — некоторых Сонхун видел впервые, но, возможно, просто не помнил. Всё они были разодеты в дорогие ткани, перья, украшения, неизвестно перед кем выставляя своё богатство. Но для людей этого общества такое буйство красок и обилие драгоценностей было привычным даже на приватном вечере. Так что и Сонхуну не позволили выйти в обычном брючном костюме, какие он носил в университет — все почти одинаковые, хотя и весьма элегантные. К ужину его тоже нарядили. В классические черные брюки, тёмно-охровый пиджак с золотой вышивкой и атласную блузку со сборками на воротнике и бабочкой с блестящей брошью. Одолжили у Рики, однако сел ничуть не хуже, чем на младшего. Дядя, вопреки смущению Сонхуна, пообещал пригласить замерщика и заказать несколько костюмов на пошив для него. «Что ж мне не сделать подарок дорогому племянничку?! Мы ещё не один бал планируем, а мои дети должны сиять на моих же вечерах!» — восклицал господин Ёльсу, не оставляя возможности сопротивляться. Кто несомненно сиял этим вечером, как в прочем и всегда, так это Сону. Сонхуна поразило то, как невероятно шел ему бордовый цвет, когда увидел Кима, спускающегося по центральной лестнице. И он снова неосознанное застыл, наблюдая за скользящей по перилам ладонью, завитыми прядями его каштановых волос и тем, как изящно ступает он по ступеням, устланным красным ковром, слегка покачивая округлыми бёдрами. Пурпурный костюм, идеально сидящий на восхитительной фигуре, вишневые губы и миндальные глаза смотрящие так сдержанно и мягко в уместном блеске рубиновой броши — всё это лишало Сонхуна возможности дышать и здраво мыслить. И опять он, обычно гордый и уверенный, дрожал изнутри, сам не зная из-за чего. Рики, разумеется, был центром этого вечера. И хотя привлекать и забирать внимание он умел мастерски, Сонхуна поздравлениями не обделили. Однако он предпочёл бы, чтобы некоторые приставучие тётушки со своими молодыми дочерьми его не замечали. Иначе приходилось любезничать с ними, отвлекаться от милой улыбки Сону, когда тот почтительно обращался то к миссис и мисс Дэвис, то к Мистеру Ли, обсуждая что-то про благотворительные вечера, как успел услышать Сонхун. Так его отвлекли и от момента, когда ни Сону, ни Рики, ни остальной молодёжи в гостиной не осталось. «Молодняк оставил нас и наши скучные разговоры, и, вероятно, бесчинствует в библиотеке или детской» — подсказала Миссис Моррис, шутливо усмехнувшись. По громкому смеху и знакомым голосам Сонхун добрёл до библиотеки, где и впрямь собрались все приехавшие двоюродные, троюродные и неизвестно ещё какие сестры и братья Сону, а соответственно и самого Сонхуна. Он вошёл, вежливо извинившись за вторжение, но его в клуб противников политических обсуждений и сторонников праздных посиделок приняли охотно и душевно. В мрачной комнате со шкафами из темного дерева горели только свечи и одна керосиновая лампа на журнальном столике, говорили то на английском, то на корейском, когда темы становились непозволительны для ушей самой маленькой Кэтрин Элфорд и десятилетнего Адама Ли. Обаятельная и общительная хохотушка Мариэль читала книгу, меняя голос в зависимости от реплик персонажей, чем очень смешила малышку Кэтрин, сидящую у неё на коленях, и всех остальных. Потом чтение сменялось сплетнями о гимназийских романах и даже прислуге, пока удавалось занять детей чем-то другим. В такой обстановке Сонхун чувствовал себя свободнее, активно участвовал в диалоге, но старательнее выбирал слова, говоря с Сону и все не мог оторвать глаз от его обличия — он в свете огня, в тонкой блузе без пиджака сидел в кресле, сложив ногу на ногу и допивал шампанское из фигурного бокала с позолоченной ножкой. Сонхун расположился на диване напротив и не мог не замечать той тонкой нити взаимного интереса, что протягивалась между ними через душный воздух с запахом старых книг. Со стороны Сону старший ощущался как таинственный и завораживающий наблюдатель. Он смотрел на него из-под упавшей чёлки внимательно, вдумчиво и изучающе, подпирая голову рукой, иногда неосознанно мял пальцами нижнюю губу. Но еще Сонхун прекрасно видел, что не он один не сводит глаз с Сону. Рики с нескрываемым обожанием бегал глазами по безмятежному лицу и элегантной фигуре, всё сворачивая шею в его сторону, сидел в кресле вальяжно, раскинув ноги, и вскользь касался его руки на подлокотнике кресла. Сонхун уже успел почувствовать их особое отношение друг к другу, но младший всё ещё был ему непонятен. Однако скоро его охватило настоящее ошеломление, когда Рики ухватил тянувшегося к расписной тарелке с печеньем Сону за бёдра своими большими ладонями и, притянув, усадил к себе на колени так, словно в этом нет ничего необычного. Да и сам Ким как-то довольно улыбнулся и сверкнул лисьими глазами. Но и это было не всё. Рики — его надменный, горделивый взгляд точно Сонхуну в глаза, когда он, обнимая Сону за талию, облокотился на спинку кресла и прижал к себе подчинившегося действиям парня, зародил в старшем настоящий гнев, который совсем сбил Сонхуна с толку, ибо что он имеет в отношении Сону? Он бесправен в возражении. Если в снежках у них была ничья, то в близости к любимому брату Рики несомненно одерживал победу. Эта их гармония, расслабленность и безразличие остальных к их поведению давало понять, что братская нежность давно уже укоренилась и позволяла к чертям послать приличие и не сдерживать желание быть ближе, по крайней мере, в этом тесном кругу. Однако теперь напряжение между Рики и Сонхуном взяло новый оборот, а Сону оказался желаемой драгоценностью — буквально захватнической целью. Несмотря на то, что тем вечером Сонхун ещё не успел признать себе этого, только мучился в неизведанности своего разума. *** Ежедневно Пак просыпался с предчувствием часов, окутанных парящей тайной. В большом доме, казалось, копошились по углам интриги, ютились слухи в дорогой обивке мебели и шныряли крыски-сплетницы под узорчатыми коврами. А больше всего загадок и подозрений сеяли сами хозяева, а точнее эксцентричные братья. Молодые служанки стыдливо заглядывались на них, а горничные постарше над теми издевались, насмехались и пускали кривотолки про самих юношей. В первые дни после их появления в особняке шёпот в доме не утихал. И не только в доме, об их приезде знало уже чуть ли не пол города, их пригласили на обеды, ужины, на званый вечер, на предновогодний бал. Они определённо произвели фурор и уже стали центром внимания. Молодые, привлекательные, богатые — жемчужины светского общества. Даже безродный Рики уже имел состояние, обеспеченное приемным отцом, и стал притягивать расчётливых и жадных барышень как сверчков на уличный фонарь. А они держались отстраненно. Вежливо и тактично уходили от нежелательного контакта и появлялись в свете, как луна выплывает на ночном небе — чарующие, недоступные, исчезающие с началом дневной суеты и шума. Сонхун притягивал соизмеримое с ними внимание, и даже виделся толпе более контактным, а ещё невольно был ушами и глазами дома — слышал все, прогуливаясь по залу с бокалом золотого шипучего алкоголя, и как никто другой понимал неоднозначную молву о сыновьях Ким. Сонхун и сам лишь строил догадки о том, почему Рики выпускал иголки в его сторону при единственном только предложении Сону к нему о совместной прогулке. «Погода сегодня чудесная… Может прогуляться? Не составите ли мне компанию, мистер Пак?» — нарочно обращался формально и манерно, чем льстил Сонхуну и ужасно нервировал Рики. Или — «Я велел подать чаю к шести, не желает ли Сонхун-хён присоединиться к чаепитию?» — Иногда обращался к нему по корейски, что по мнению обоих, делало их ближе. А Рики оставался для него младшим братишкой, пускай уже совсем не маленьким и своевольным, но всё же младшим. Сону никогда не заискивал перед ним так, как перед «мистером Паком», не строил глазки так сладко и не говорил так почтительно. В то время, как сам мистер Пак до дрожи по рукам завидовал возможности Рики бесцеремонно врываться в личное пространство Сону, на что тот либо смеялся, прося перестать лезть руками под рубашку — потому что щекотно, либо возмущался так капризно и заливисто, что у Сонхуна что-то вскипало внутри, горячо отдаваясь в горле. Его уже мучило вспыхнувшее неожиданно желание всегда быть рядом. И к концу первой недели в доме господина Ёльсу Сонхун ночами не мог унять безостановочных мыслей. Что за странные братские отношения существуют между сводными Сону и Рики и почему привязанность младшего к Киму так сильно задевает его ревность? *** По вторникам, четвергам и пятницам после обеда Сону обыкновенно практиковался в игре на фортепиано под надзором мистера Балмена. Сону и без него играл великолепно, но Балмен был близким другом господина Ёльсу, и бывало засиживался с ним в гостиной до самой ночи. Поэтому фактически Сону был волен делать в часы этих занятий, что ему вздумается. Но он любил играть и неизменно проводил это время за инструментом. А Сонхун любил слушать. Впервые, когда он от безделья вышел прогуляться по коридорам и, возможно, найти кого-то из хозяев или гостей, его слух привлекли стройные ноты с первого этажа. Там, в одной из дальних комнат, Сону играл что-то завораживающее, как падающий и тающий на ладони снег. Сонхуну очень захотелось, чтобы звуки эти не таяли в его голове так же быстро, поэтому спустился по северной лестнице так тихо, что ни одна пылинка не дрогнула, и, прислонившись к стене, сел на предпоследнюю ступеньку слушать. Он погружался в свои мысли и звуки музыки, почти отключался от реальности, пока Сону не останавливался, начиная шуршать листами нот. Изредка Сонхун слышал голос Балмена, но не мог его разобрать, а потом мелодия продолжалась или менялась. Одну он запомнил и вскоре просыпался с ней каждое утро, а каждый вторник, четверг и пятницу спешил к лестнице в нужное время, чтобы не пропустить. Именно она тянула его за что-то в сердце, а то, как легко и погруженно играл ее Сону, пускало дрожь по телу. Казалось, он говорит с ним через музыку и Сонхун каждый раз отчаянно старался понять, какие слова или мысли заложены в его игре. Но каждый раз это было что-то иное, и каждый раз эта загадка оставалась непостигнутой им. Вскоре он перестал ныкаться по углам и лестницам и спускался заранее, устраивался в соседней укромной комнатке с книгой, как бы невзначай поглядывал через коридор в приоткрытую дверь напротив, где чаще маячил Балмен, но ещё были видны руки Сону на клавишах. Он часто совсем уходил в себя, оставив книгу раскрытой лежать на животе, растягивался на софе фисташкового цвета и следил за лёгкими движениями аккуратных рук. Никогда не запоминал, что читал до этого и на какой странице остановился. Всё это заменялось в его памяти игрой Сону на фортепиано. А в дни приезда гостей, когда устраивали большие застолья и наряжали сыновей в блузы с бантами, кардиганы, терракотовые шорты, белые гольфы и блестящие туфли со скруглёнными носами, Сонхуну казалось весь дом мог видеть и видел, как он не в силах был оторвать глаз от округлых розоватых коленок Сону, и как краснели его уши, когда тот не задумываясь вставал или садился поудобнее в кресле и вельветовая ткань задиралась, еле показывая отнюдь не худые бедра. На них Сонхун ещё давно обратил внимания и теперь не мог избавиться от желания взяться всей ладонью за мягкие ноги. Так что и этого было достаточно, чтобы прострелило от макушки до кончиков пальцев. А потом сиди и делай вид, что слушал разговор, и что совсем не думал сбежать из шумной гостиной в тот же миг, лишь бы не мучить свое зрение и сердце этим видом обаятельного, изящного Сону, вокруг которого безостановочно вились гости: матушки, бабушки, их крикливые дети, и все по уши были им очарованы. Сонхун понимал их, но словами не описать, как хотелось забрать его оттуда и оставить только для себя. Сону вызывал в Сонхуне чувства недосягаемости, вероятно, потому что ни родственная связь, ни дружеская, не могли бы удовлетворить его интереса. Сону буквально выбил его из колеи, поставил перед вопросом общественного непринятия и как следствие непринятия себя самого. А ещё до трясучки раздражал приставучий младший, что кажется плевать хотел на общественное мнение и позволял себе с Сону то, что Сонхун счел бы крайностями. На публике вёл себя развязно, а после гулял под луной в одиночестве и сидел над тетрадью со свечкой, когда всё электричество отключали на ночь. Он напрягал Сонхуна, мягко говоря, особенно потому что Сону этому «двуличному типу» почему-то доверял. И даже впускал в свою комнату вечерами, после низкоголосого «Сону-хен~…можно к тебе, мне снова кошмары снятся». А спать со старшим стало привычно. С тех самых пор, когда маленький Рики, испугавшись тени дерева в глубокий ночи звал спящего у стены напротив Сону, тот просыпался и забирался к нему под одеяло, гладил по плечу, тихонечко пел и обещал, что ничего ему не угрожает. Говорил, что Рики обязательно вырастет сильным и смелым. Он таким и вырос. А ещё — очень большим. И теперь сам обнимал хрупкие плечи, а неприятных кошмаров всё ещё боялся. Но не по детски — боялся, что сойдёт с ума, а, привыкнув к успокоительным объятиям, избавиться от видений мог только, уткнувшись носом в мягкую макушку, всегда пахнущую домашним печеньем. А он ж ещё ребёнок. Об этом лишь изредка напоминало его ребячество во дворе и кривляния за чаем. В остальном же он не мог не заставить Сонхуна чувствовать конкуренцию. Особенно, когда Пак, проходя по коридорам с зажженными лампами видел смущенного Сону сидящим на широком подоконнике и Рики, стоящего перед ним, с руками на мягких ляжках старшего. Он проходил мимо быстро и сохранял безразличное лицо, но по спине словно били хлыстом, удар от которого пронизывал тело и порождал злобу не то, чтобы на Рики, но на свое положение. Сонхун в доме гость, почти чужак, и хотя Сону явно проявлял к нему интерес — просил сопроводить на прогулке, интересовался, как он спал, обсуждал книги в библиотеке и часто таинственно улыбался –, они всё ещё не были достаточно близки, чтобы мысли старшего превратились в жизнь. Он должен заработать доверие, и всё бы ничего — медленно, чувственно и романтично, если бы не Рики, которому уже было доступно больше, который дразнил своей вседозволенностью, который его опережал. Лет так на шесть. А Сонхун до сих пор не имел понятия, правдивы ли слухи об их с братом странной близости. Рики был преградой на пути к заветному, только войну развязывать — не в интересах Сонхуна. Он скорее сделает всё, чтобы переманить на свою сторону добровольно.