Следы на жемчужном песке

      Побежденный Фелагунд пал к подножию черного трона, и безжалостный Саурон сорвал с пленников личины. Предстали эльфы перед ним в своем истинном обличии, но, хотя открылась их подлинная суть, Саурон не мог узнать ни имен их, ни цели похода. Не мог допустить жестокий наместник Мелькора того, чтобы поверженные воины смели от него что-то утаить. Бросил он несчастных в глубокое подземелье, в немой, непроглядный мрак, и угрожал им жестокой смертью, если только один из них не расскажет правды.       Пленники теряли счет бегущих дней и ночей, и лишь порой в темноте вспыхивали два горящих глаза, и посланный Сауроном волколак пожирал одного из эльфов. Но ни один не предал своего господина, и не рассказал ни о том, кто томится в плену в подземельях башни на острове Тол-ин-Гаурхот, ни о том, куда они держали путь.       И остались в живых лишь двое: Фелагунд и Берен. Фелагунду Саурон намеревался оставить жизнь до последнего, ибо видел он, что перед ним — нолдо, наделенный великой мудростью и могуществом, и полагал, что в нем-то и кроется тайна похода героев. Но когда зверь пришел за Береном, призвал эльфийский государь на помощь всю свою силу и разорвал цепи, и бросился на волколака. Понял Саурон, что дорог человек плененному эльфу, и рассмеялся, и отозвал зверя.       Разделил Саурон пленников и перенес раненного эльфа в тронный зал, к черному трону. И молвил он, возвышаясь над Финродом:       — Вижу я, что жалкий сын ничтожного народа дороже тебе, чем соплеменники, нолдо. Таков путь всех предателей и братоубийц. Но пусть избрал ты этот порочный путь, я предлагаю тебе правдиво рассказать мне все, что я пожелаю узнать. Тогда я позволю твоему другу жить.       Но Финрод тихо рассмеялся, отвечая:       — Лишь безумец и слепец поверит слову слуги Моргота, но не я.       Разгневался Саурон, однако сдержал ярость, так как хотел получить свое.       — Ты все равно умираешь, эльф. Клыки волколака, оставившие след, сочатся смертным ядом, а ты и без того был изможден и слаб. Ты мог бы умолять меня позволить тебе выкупить у меня жизнь твоего друга за оставшиеся мгновенья твоей собственной жизни. Что скажешь ты, глупец, когда будет умирать этот жалкий человечек в мучениях на твоих глазах?       — То же, что уже говорил — выбор сделан, а будущее во власти одного лишь всеотца, — ответил умирающий.       — И ты даже не попытаешься изменить судьбу и спасти того, кто шел за тобой? Не решишься заключить сделку?       — Ты все равно убьешь нас, о Саурон, — спокойно ответил Фелагунд. — Ты отец лжи, ты подл в своей мудрости и жесток в силе. О какой сделке можно вести речь, когда нет того слова, что ты не нарушишь, и той клятвы, от которой не отречешься?       Задумался темный владыка и усмехнулся словам поверженного нолдо.       — Ты прав, маленький эльф, что боишься меня. Но даже такому как ты такой как я может дать слово, от которого не отказаться. И я клянусь тебе моим будущим вечным величием, моей бескрайней силой и воплощенной властью над сущим под крылом моего сиятельного господина Мелькора, что я позволю твоему друг жить и не стану причиной его гибели, если ты дашь мне то, чего я хочу.       Удивился Фелагунд таким речам, ибо клятва Саурона была из тех, которые он бы действительно не нарушил — не потому, что мог быть верен слову, данному пленнику, а потому, что истинно жаждал силы и власти, и не стал бы бросать подобные слова попусту на ветер.       — Чего же ты хочешь, Гортаур?       — Расскажи о том, кто ты, и о цели вашего похода, и отдай мне свою жизнь. По доброй воле отдай в мои руки. Признай меня господином.       — Зачем тебе знания о цели, которой ты же не позволил воплотиться, и жизнь того, кто по твоему желанию умирает?       Покачал головой Саурон, но все же ответил:       — Тебе не понять, эльф-чародей. Мне нужны знания и власть, потому что в мире — моем мире — должен быть порядок. И я — тот, кто этот порядок создает, а ты —тот, кто пытается посеять хаос. Камень, пустивший круги по воде. Мало утопить камень, да и ни к чему — тот и сам потонет. Важнее понять, чья рука его бросила, откуда он прилетел и какова цель бросавшего.       С изумлением внимал Финрод словам Саурона и тихо промолвил:       — Я расскажу лишь о том, какую цель преследовал я, и ни слова про остальных. Я не предаю тех, кто мне доверился, и не торгую дружбой. И я отдам тебе по доброй воле оставшиеся мне мгновенья, о Саурон, но господин мой — Эру, и лишь в его власти все сущее. Этого не изменить.       Рассмеялся Саурон.       — Для эльфа ты неплохо торгуешься, маленький нолдо. Что ж, моя клятва в силе и я согласен на твои условия. Говори.       — Я Финрод, старший сын Финарфина, внук убитого твоим господином короля Финвэ. Цель моего похода — помочь человеку дойти до Ангбанда, — не споря более ответил Фелагунд, устало прикрыв глаза.       — Вот оно как. Сам государь потаенного Нарготронда попал в мои сети. Значит, хотел ты отомстить господину моему за смерть своего деда? Ничему вас не научила бессмысленная гибель проклятия рода эльфов, Феанора?       — Нет, Гортаур. Не месть вела меня, а дружба. Я дал клятву помочь, и откликнулся на зов о помощи.       Не поверил Саурон своим ушам, склонился к пленнику.       — Ты хочешь сказать мне, эльфийский король, что возглавлял ваш поход человек? Сын низшего народа, это ничтожество? А ты повел своих братьев на смерть только чтобы помочь ему? Думаешь, я поверю тебе?       — Мы связаны клятвой, о Саурон, и я говорю тебе чистую правду, — твердо ответил Фелагунд. — Не вел я друзей на смерть, а лишь позволил тем, кому был дорог, сопровождать меня на тропе судьбы.       — Зачем шел человек в Ангбанд? — яростно прогремел темный властелин.       Но не дрогнул Финрод, так же твердо молвил:       — Лишь о своей цели обещал я поведать тебе. Не о других. Я все сказал, владыка боли.       — О, ты ничего не знаешь о боли, король! Но ты узнаешь. Ибо пусть и думаешь ты, что хитер, что обманул меня, но жизнь твоя в моих руках. Немного ее у тебя осталось, но смерть твоя будет столь ужасна, что раскаешься ты в дерзости своей еще тысячу тысяч раз!       — Твоя воля надо мной, — отозвался Финрод. — Верши, о Саурон, ты в своем праве. Я не обманывал тебя и ни в чем не слукавил. И на твое слово — полагаюсь.       Подивился такой смелости и прямоте Саурон, и разозлила его стойкость поверженного короля. Склонился он ближе к пленнику, прижал ладонь к его груди напротив сердца. Зажглись глаза Саурона ярым пламенем, потянулись от руки золотые нити к сердцу Финрода, оплели огненной сетью. Сжал Саурон кулак, натягивая сеть, и задохнулся умирающий от этой пытки.       — Пой, эльф-чародей, — приказал Гортаур. — Пой мне свою песнь.       Покорился Финрод, связанный узами клятвы, этому приказу, и полился его голос подобно чистому ключу живой воды, устремился ввысь к темным сводам возведенной им некогда твердыни Тол Сириона. И какой бы жестокой ни была боль, терзавшая короля, не сорвалось с его уст ни одного нечистого звука, ни одной неверной ноты.       — Я слышу в твоей песне тоску по Аману, маленький эльф, — глумясь заметил Саурон. — Но не видать тебе заветного Валинора, не пройти чертогами Мандоса и не свидеться с теми, кого ты предал и бросил. Ты отдал мне власть над своей судьбой, и волею моей останешься скитаться скорбной бесприютной тенью в Средиземье навеки. Такова твоя расплата за то, что посмел ты мне противостоять.       — Пусть так, — прошептал Финрод. — Я не жалею о сделанном выборе, зная, что слово твое нерушимо, Гортаур.       Сжал Саурон кулак, сильнее натягивая сеть, и увидел умирающий Эденниль, как чернеют, выгорая, золотые нити, держащие его сердце. Затуманился смертной мукой светлый взгляд златовласого короля, но приказал безжалостный враг:       — Пой, падший король. Отдай мне то, что осталось.       И вновь поднял Финрод свой голос в защиту света, давно иссякшего на земле Тол-ин-Гаурхота.       — Каково тебе петь о свете на острове тьмы по моему приказу, эльф? Каково томиться, словно птица в холодной клети? Каково знать, что последним, кто услышит тебя, будет не отец, не возлюбленная, не друг, не брат, а враг, низвергший тебя в вечный мрак?       — Моя песнь от того не становится темнее, — едва слышно отвечал король. И открылось Финроду в прозрении смерти видение, и произнес он пророчество: — Дважды вспомнишь ты голос мой, темный владыка. Первый раз — перед тем, как потеряешь свой прекрасный облик, и утратишь способность менять его по своей воле и желанию. Второй — перед тем, как канешь в небытие, развоплощенный, падешь за грань возрождения, став бессильным духом. И каждый раз, слыша мой голос, ты вспомнишь мои слова — но едва ли сможешь сделать верный выбор, о Гортаур.       — Проклинаешь, король? — воскликнул Саурон в гневе и смятении.       — О нет, Аулендиль, — мягко ответил Фелагунд. — О нет. Не было на моих руках крови — не будет и на устах проклятий. Никому не желал я зла. И тебе не желаю тьмы — только света.       Молча смотрел на умирающего пленника Саурон. Затем склонился к самому его лицу, и зажглись пламенем оставшиеся нити, обжигая измученное сердце эльфийского государя, а Саурон прошептал:       — Пой мне, пойманная птица. Подари мне радость.       В последний раз запел Фелагунд, и, хотя звучал его голос чуть слышно, но оставался чистым и ясным, как свет далеких звезд. Истаивал златовласый король, обращаясь безымянной тенью, и затихал его чудесный голос. Истлевали, сгорая одна за одной, золотые нити с каждым затухающим биением сердца.       Но когда осталась лишь одна — самая последняя — огненная нить, разжал вдруг руку Саурон, отпуская душу пленника.       — Иди, — молвил он, глядя в застывшие глаза Фелагунда. — Ступай в чертоги упокоенных душ, маленький эльф. Лети в свой Валинор, дивная птица. Ибо теперь даже забвение смерти не сотрет из твоей памяти, падший король, сохранивший честь и верность слову, то, что был ты моим, и что своею волей я, твой хозяин и враг, отпустил тебя, подарив свободу.       Долго сидел возле мертвого короля повелитель тьмы, вслушиваясь в отзвуки волшебной песни, еще живущей под сводами некогда светлого Минас Тирита, сторожевой крепости Нолдор из дома Финарфина. Так долго, что успела прекрасная дева-соловей Лутиэн прийти на помощь своему возлюбленному Берену, оплакивающему в одиночестве и отчаянье своего друга и государя.       Но даже потерпев сокрушительное поражение от Тинувиэль и валинорского пса, не сожалел Саурон о мгновениях, проведенных в тишине наедине с этой песнью. И улетая прочь из освобожденного Тол Сириона в обличие вампира, огромного, словно черная грозовая туча, наползающая на луну, не замечал он крови, что капала из его прокушенного горла, помечая выжжеными пятнами деревья на его пути.       Укрылся Саурон в Таур-ну-Фуин и поселился там, и стал лес сосредоточием ужаса, но даже тогда все лилась в его памяти чистым ручьем эльфийская песнь, как последний дар златовласого короля. И складывалась музыка в едва различимый голос, звучащий из-за грани миров:       — Прощай, Майрон…