***
Дэнджи места себе не находит, и это навязчивое беспокойство не укрывается от Аки — не то, чтобы мальчуган всегда был спокойным и покладистым, «неугомонная псина», как называла его Макима-сан. Но что-то явно не в порядке. — Денджи, — он вздрагивает, смотрит испуганно, будто его поймали за проступком. — Чего тебе?! Блин, извиняй… Что-то новое. И с чего он извиняется? Денджи. Извиняется. Аки неотрывно наблюдает за ним, силится прочесть, что там в его светлой голове творится. Пацан тушуется от такого внимания. Отводит взгляд. — Из-за задания парюсь, — на грани слышимости бубнит он. Аки давно знает, как отличить врущего Денджи, и Денджи, говорящего правду. Зачем ему врать, непонятно. Если бы только Хаякава обращал больше внимания в принципе, то заметил бы, как Денджи надулся, засунув руки в карманы джинс, и расхаживал, задрав голову так, будто не хотел никого слушать. «Если бы этот хвостатый обращал внимание» — думает Денджи, — «то понял бы, че я перед ним распинаюсь, извиняюсь тут. Почему все девчонки ему достаются? Только пальцем поманит, и все — есть, кому согреть постель». Дело-то не в девушках, на которых Денджи уже порядком задолбался наталкиваться по пути в туалет. Дело в роже Хаякавы, и как мило он улыбается им, чтобы привлечь внимание. Как бы хотелось, чтобы и Денджи он так улыбался, шептал ему всякие милости. Признаться в этом все равно, что на горло себе наступить — Денжди понимает, что вся эта дребедень в душе творится от того, что Макима-сан ему не отвечает взаимностью. Любовь деть некуда. Тому, что осталось от сердца, не прикажешь. — И че ты пялишь всегда на этих баб так? — Денджи пытается задавить недовольство, шевельнувшееся за ребрами, и придать голосу твердость. Однако вопрос звучит слишком резко — Аки теряется, улавливая чуть ли не детскую обиду в его тоне. Чувствует себя виноватым. — Как? — Как будто они тебе нравятся, — серьезность Денджи вынуждает проглотить все саркастичные формулировки. — Потому что нравятся, — выдыхает Аки, замечая, как расширяются глаза пацана, — трахаюсь я только с теми, кто мне нравится. — Ну значит, я тебе не нравлюсь? Хаякава складывает руки на груди — к чему ведет этот мальчишка? Пытается понять, что творится с ним, но картинка не складывается — Денджи какой-то непробиваемый сегодня, хотя обычно как открытая книга. Недовольный, как в день, когда впервые потрогал грудь Пауэр и обломался. — Ты не понимаешь, это другое, — Аки только и остается, что пожать плечами. Пацан кивает, задумчиво чешет репу, причмокивает губами так, будто распробывает слова на вкус. А затем повторяет: — Это другое. Это странное чувство, как бы понять себя? Может, все связано с тем, что бабы у него не было? Зависть. Дело в зависти. Но в голове то и дело всплывают стоны Аки — заглушенные стеной, но все равно слышимые. И Денджи совсем не противно от них, наоборот — внутри поднимается постыдное возбуждение, как тогда, в кабинете Макимы-сан, когда она позволила трогать себя… «Просто завидую» — успокаивает себя он, но в груди саднит так, что дышать тяжко. Потому что дело не в зависти. Если бы только Хаякава уделял больше внимания, заметил бы, как Денджи избегает его взгляда, как притворяется, что готовит. Денджи и готовка — вещи несовместимые, и к плите ему было запрещено подходить. Аки вообще все равно на то, что происходит — от усталости после секса с очередной девушкой, имя которой он уже не помнит, в голове туманно. Он и не подозревает, что Денджи старается изо всех сил, чтобы не пялиться. Аки достает бутылку воды из холодильника, и бросает небрежное: — Не спали тут все. Денджи молчит в ответ. Аки забивает. «Он никогда не обращает внимания» — думает Денджи, швыряя пустую кастрюлю в раковину. Как будто нужно прибраться после готовки. Как будто он вообще что-то готовил — устроил целый спектакль, конечно же, не для того, чтобы занять себя и отвлечься от присутствия Хаякавы и чертовых чувств, от которых трещат ребра. Чувства эти стары, как мир, но идут из самого сердца, от них больнее, чем от пил, разрывающих плоть — Денджи ощущает себя идиотом. Хочется подцепить кого-нибудь, трахаться, как Аки, четыре раза в неделю, но он не знает, с чего начать. В голове всплывает образ Макимы- сан — она неплохой вариант, точно не прогонит. Но разочаровывать ее не хочется. К ней он придет, когда научится трахаться. Его должен научить тот, кто делает идиотский хвостик по утрам, тот, у кого глаза голубые, как само небо — раньше Денджи не замечал ни неба, ни глаз Аки. — Ты поэтому так напетушился? — спрашивает Аки. Хмыкает. Не подумал бы, что Денджи будет мечтать о нем. — Да из-за миссий это все, я же говорил тебе уже! Аки одаривает его раздраженным, недовольным взглядом. — Ладно-ладно. Извиняй, семпай, — в извинении ни намека на искренность. — Следи за языком, демон. Денджи закатывает глаза — ему не нравится, когда Аки называет его демоном. — Не понимаю просто, че ты трахаешься с девками, — бормочет в ответ и хмурится. — А тебе самому не хочется? Трахать девок? Деджи кивает — хотя в душе не ебет, чего хочет, что с ним происходит, почему в башке один Хаякава, почему он так бесит. Почему он дрочил под женские стоны, доносящиеся из-за стены, и все было хорошо какое-то время, а потом бац — и на языке горечь, и член не стоит, и приходится зажать голову подушкой, чтобы ничего не слышать. — Всем этого хочется, а мне нравятся киски, — продолжает Аки, ухмыляется и пожимает плечами, — разве у тебя не так? Денджи некоторое время молчит, недовольный ответом Хаякавы. — И с пацанами ты тоже иногда трахаешься. Аки пожимает плечами в ответ — как же блять бесит, когда он так делает. — Я трахаюсь с теми, кто меня привлекает. Денджи цокает, перекатываясь с пятки на носок. Опять и опять, унимая волнение. Прячет руки в карманы. — Я тебя не привлекаю? Звучит совсем невинно и даже обиженно — будто Денджи не сильнейший демон, а брошенный, обозленный ребенок с поломанной судьбой. Аки смотрит так, что Денджи становится не по себе — он смущенно проводит рукой по щеке в попытке стереть расползающийся румянец. Это он на трах напрашивается что ли? Да не! Хотелось, чтобы Хаякава просто смотрел на него. — Ну, какой-нибудь девчонке или пацану ты обязательно понравишься. «Почему не тебе-то» — думает Денджи и сдается. Ответ он получил, смысла задавать вопросы нет. Нет так нет. Надо бы вытравить из башки все эти глупости. А то больно там, где поселился Почита — ему отдыхать нужно, а не страдать от придурошности хозяина.***
Денджи стоит на входе в комнату Аки, оглядывает комнату. Никого под боком хвостатого нет — просто охуенно. В принципе, другого ожидать и не стоило — Аки не дебил какой-то, заметил, что чем чаще в доме появляются незнакомые люди, тем меньше сил оставалось у Денджи на прежние выебоны — с Пауэр не дрался, ел мало, иногда вообще молчал. Даже в темноте безлунной ночи Аки замечает растрепанную соломенную шевелюру Денджи. — Что случилось? Мальчишка весь помятый, выжатый, как лимон, валяющийся в холодильнике не первый день. Его состояние напрягает. — Ты… ты можешь прикоснуться ко мне? Вопрос повергает Аки в абсолютный шок. Слова рассыпаются на языке, хотя можно было задать много вопросов, сказать, что в его демонской башке что-то заклинило. Можно напомнить, что никакой киски здесь нет, что он мужик, в конце концов, и стояк — не повод бежать к нему в комнату… Но Аки молчит. Вдруг он сможет дать Денджи то, что он так сильно хочет? Не поступать так, как с ним поступали с самого детства… Аки понимает, что у пацана переходный возраст, он ищет себя. Плавали — знаем. Но взять на себя такую ответственность, учить его. — Денджи, ты… Он как всегда не дает договорить — оказывается рядом, кладет руку на грудь Аки. Денджи мог бы разрубить ему голову одним ловким движением, но он не сделает этого. Потому что Денджи… Это Денджи. — Я не хочу… Я просто хочу, чтобы ты смотрел на меня так, как смотришь на своих девушек, блин, я пытался тебе объяснить, — горячечно шепчет он, запинается, то ли от стыда, то ли от волнения. Даже в темноте комнаты Аки замечает, как краснеют щеки Денджи, — ты не подумай, я не пидор какой-то… Просто, Аки, дело в тебе, это все ты… В груди печет так, как не должно. — Иди к себе и спи, — отрезает он. Пытается грубостью вернуть и Денджи, и себя к рациональности. Денджи — не на одну ночь, Аки обещал себе заботиться о нем, оберегать… Все так изменилось с момента их первой встречи. Раньше Аки не мог выносить даже его присутствия, а теперь вот, делят один дом, одно пространство, разговоры, мысли. Разделяют безмолвно растущее чувство — Аки не готов принять это проклятье, легче утопить его в очередном человеке, лицо которого он забудет на следующее утро. От руки Денджи холодно, но Аки еще никогда не чувствовал себя так комфортно — будто нашел подходящий кусочек паззла. Денджи неопытен, касание это совсем неуверенное, отдающее отчаянием, и Аки со всем этим разбираться… Видимо, пацан на каком-то чувственном уровне определил, что Аки может ему помочь — другого объяснения не приходило в голову. Не хочется попадаться в ловушку, не хочется, чтобы сердце билось быстрее от мысли о Денджи. Аки выдыхает, накрывает чужую руку своей в попытке прервать контакт. — Почему ты продолжаешь это делать? — выпаливает Денджи и перехватывает его кисть. Будто не хочет мириться с безразличием. Будто хочет, чтобы прикосновения были настоящими. Аки больно от того, как пальцы Денджи впиваются в руку. — Ты трахал людей уродливее меня! «Какое поверхностное мышление», — думает Аки. Аки вообще много, о чем думает, много чего замечает, но сложно ему выражать долбанные чувства. Он сломлен, он — осколки стекла на снегу. Отказывать человеку непросто, а демону — еще сложнее. Хаякава понимает, почему не может дать Денджи то, что тот так сильно желает. Не потому, что не хочет. Лгать Аки от роду не умел. — Будить кого-то только потому, что у тебя стояк — не самая лучшая идея. Аки тянется до лампы на тумбочке, включает свет, замечает, наконец, отчаянье и мольбу в чужом взгляде, замечает оттянутую ткань штанов в области паха. Денджи красивее, чем любой другой человек, которого Аки трахал. Правда. Но за душой уже столько грехов, что впору лопнуть — не хочется делать еще больше глупостей. Денджи спокоен. Выглядит так, будто обдумывает что-то. И выдает: — Пауэр сказала, что я ревную. У нее такое бывает, когда кто-то пытается погладить Мявку, — он переводит взгляд на потолок, будто там написано, что говорить дальше, — думаю, она права. Я не хочу, чтобы эти люди пытались погладить тебя. Точнее, подружиться с тобой, ну, ты понял… Денджи так уязвим, так открыт, что в ответ на его искренность член дергается в штанах, упирается в белье, причиняя дискомфорт. Аки неловко ерзает, натягивает на себя одеяло. Его окатывает дрожью от понимания одной простой вещи — ревность у них одна на двоих. — Хочешь, чтобы я трахнул тебя так, как трахаю тех девушек? Об этом ты меня просишь сейчас? — шепчет Аки. Денджи отводит взгляд, краснея. — Я не пидор какой-то, я тебе уже сказал. Но, хочу, да, хочу. Он не перестает кивать, как будто боится, что Аки не понял его до конца, но Аки уже давно нихуя не понимает. Не понимает, зачем представляет, как будет хорошо войти в пацана, который ничего не знает о сексе, который совсем зеленый еще, который может отгрызть ему голову, если захочет. Аки отвлекается на размышления, думает, а может, к черту все, сделать так, как хочет Денджи… Чужие руки стаскивают с него одеяло за удар сердца, хватают за плечо. Денджи садится к Аки на колени, и все тормоза летят к чертям — он хватает его за напряженные бедра, тянет на себя, ощущает теплые жаждущие губы на своих. Аки молит всех богов, если хоть один остался в их проклятом мире, позволить ему искупить этот грех — но стоит рукам Денджи забраться под кофту, и Аки уже готов сгореть в Аду. Аки пересекает запретную тонкую грань, опрокидывая пацана на спину и подминая под себя. Золотистые волосы рассыпаются по простыне. Так красиво, что перехватывает дыхание. Он едва задевает туго натянутую ткань штанов, и Денджи тут же откликается, задушевно стонет и ерзает. Будто его так не касались. У Аки еще не было настолько неопытных партнеров. В этом что-то есть. Денджи не знает, как правильно коснуться, куда поцеловать. И просто повторяет за Хаякавой. Тянется за единственным кусочком рая в своей адской жизни. — Я могу трахнуть тебя, — говорит Аки, но в голосе только холод, будто вот-вот, и он отступит. Денджи цепляется за его плечи, как за единственное спасение, шепчет: — Я хочу этого. Я так… Хочу этого. Денджи не знает, что Аки хочет этого еще больше. — Но не могу сейчас, — голос падает до шепота, — но могу коснуться тебя, как ты и просил. «Почему не можешь сейчас?» — мелькает в глазах Денджи неозвученный вопрос. Аки мог бы ему объяснить, если бы тот спросил — потому что не хочется чувствовать всепоглощающую вину. Аки припадает на колени между разведенных в стороны бедер, белеющих в темноте. Долго смотрит на Денджи, изучает, пока тот поскуливает, как жаждущий ласки щенок. Хотя бы этой ночью, он забудет обо всех обстоятельствах, подтолкнувших его к действию, и просто попытается сделать пацана счастливым. — Это немного неловко, — шепчет Денджи, закрывая лицо рукой, прячась от взгляда Хаякавы. От взгляда, который Денджи так сильно хотел ощутить на себе… На своих партнеров Аки так не смотрел. Денджи не знает, что делать. Другой рукой он тянется к резинке боксеров, ощущая смущение, но не настолько сильное, чтобы не коснуться себя. В какой-то момент Аки не выдерживает, опускается сверху, до скрипа вдавливая в матрас, перехватывает запястья Денджи и поднимает руки вверх, обездвиживая. Денджи ощущает прикосновение члена к бедру. С губ срывается стон. — Не закрывайся от меня. И не трогай себя, пока я не скажу. Денджи кивает, готовый подчиниться любому приказу. От желания быть покорным в теле появляется пьянящая слабость. Денджи никак не возражает, смотрит прямо в глаза, щеки у него красные. Они зашли так далеко… Аки гладит его по груди, по теплой коже, туго натянутой на мышцы и кости, задевает соски. Денджи хнычет, нетерпеливо двигает бедрами, прижимаясь к Хаякаве. Аки припадает к груди губами, целует, обводит языком сосок, посасывает. Вдруг понимает, что не просто касается чужого податливого тела, а пробует его на вкус. И хочет еще и еще. Ему стоит титанических усилий держать себя в руках, придерживаться надуманных принципов, пока пацан так сладко постанывает от его рта. Денджи все равно не слушается, нарушает одно правило. Аки отчитает его за это позже: чужие пальцы путаются в волосах, тянут ближе. — Аки, — раздается тихий стон. «Да, зови меня, проси меня, только меня», — думает Аки, прикусывая кожу, клеймя его. Он спускается ниже, целует-целует-целует, пока не доходит до резинки боксеров. Касается впалого живота в отчаянной попытке собраться с мыслями. — К тебе никогда не прикасались так, правда? Аки так сильно хочет услышать «нет», до дрожи, до ломоты в костях. Не решается оторвать взгляд от поросли золотистых волос внизу живота. — Нет. Но я трогал сиськи, больше ничего такого, клянусь. Денджи чувствует, что Аки нужно было это слышать, нужно было, будто он с кем-то соперничал, будто не хотел чужих отпечатков на его теле и душе. Аки окатывает облегчение. Но он хочет Денджи любым. Тронутым, не тронутым. Грязным. Чистым. Любым. Денджи приподнимается, замечает улыбку на красивых губах. Ему отчего-то стыдно, и тяжело — у него вообще эмоции отключены уже давно. Но хочется и сбежать, и быть еще ближе к Аки. Когда Аки стягивает с него боксеры, обнажая небольшой член, Денджи инстинктивно пытается сомкнуть бедра, но даже пошевелиться не может в железной хватке Хаякавы. Аки проводит большим пальцем по головке, размазывая предэкулянт. Денджи выгибается, хватается за простыни, дрожит, выкрикивая его имя. Еще чуть-чуть, и Аки сломается. От самообладания почти ничего не остается, когда он произносит: — Можешь поцеловать меня… снова? Пока трогаешь меня так? На языке горчит трусливое «нет». — Я буду слушаться, обещаю. Аки знает, что правды в этом мало. Денджи плохо контролирует себя. — В этот раз я тебя внимательно выслушаю, — пальцы смыкаются вокруг члена. Денджи не успевает ничего сказать — лишь тихо, сладко стонет, разомкнув красивые губы. «Красивые» — повторяет Аки про себя вновь и вновь. — Блять, это просто… — Денджи зажимает рот ладонью, заглушая стоны. — Стесняешься? — Аки усмехается, — просишь коснуться тебя, и когда я делаю это, тушуешься? Пальцем надавливает на головку, оглаживает, двигает ладонью. Аки знает, что сейчас чувствует Денджи. Знает, как нарастает тепло в паху, как учащается сердцебиение, как сбивается дыхание. Тонкая грань между пыткой и блаженством. — Я не думал… — он прикусывает нижнюю губу, пытаясь контролировать себя. Но подрагивающие бедра выдают его желание, — что ты… Блять, как же хорошо. — Не думал, что я соглашусь? Голос Аки кажется отстраненным, прохладным, будто все происходящее — одолжение. Денджи приподнимается, оглядывая Хаякаву, замечает, как член натягивает пижамные штаны. Ухмыляется. Аки неожиданно ускоряет темп, вынуждая откинуться на подушки. Денджи стискивает зубы, стараясь держаться, скрыть, что то, что делает Хаякава с ним — это лучшее, что он испытывал. Еще немного, и он кончит, но не хочет разочаровывать Аки тем, что он чертов скорострел. — Денджи. Не смотреть. Не смотреть! Теплые пальцы смыкаются на подбородке, вынуждают посмотреть в ответ. — Слушайся меня. Денджи хочет слушаться, хочет быть самым лучшим, хочет, чтобы Аки им гордился. Аки двигает рукой быстрее, крышесносяще шепчет: — Хороший, милый мальчик. Деджи скулит, толкается в плотно сжатую, мокрую, горячую ладонь. Он не сможет больше терпеть, сейчас кончит, сейчас… — Нет, Аки, пожалуйста, я сейчас… — хнычет он, корчится, едва контролируя себя, — нет-нет-нет… Кончает, заливая руку Аки. Аки завороженно смотрит на теплые белесые потеки, размазывает их по коже, подносит к искусанным алым губам Денджи. И говорить не нужно — тот покорно открывает рот, слизывает сперму, и прикосновения теплого мокрого языка отдаются тяжестью в паху. Аки представляет его губы, его язык на своем члене. Как хочется, чтобы мечты стали реальностью. Можно было бы попробовать. Но он трус. Когда Денджи смотрит на него так, исподлобья, улыбаясь, он ощущает настоящую страсть, выжигающую внутренности.