И всё же пелена, возникавшая на фоне множества оргазмов, теряла для меня вкус. Я в ней терялся, я в ней не знал, что делать, я путал в ней даты. То ли у меня первый выходной, то ли второй? Какой сегодня стоял день недели? Каких встреч от меня хотели люди и когда конкретно? Всё казалось туманным.
Когда я проснулся, Феликса не было рядом. Мне вообще казалось, что в последнее время я перестал высыпаться, хоть и валялся в кровати чуть ли не сутками. Мать сказала, что он ушёл на рассвете, потому что его «вызвали на работу». Но я-то знал, что в нынешних условиях единственной работой Ёнбока был Крис. Никто больше. Вот.
До ухода Минхо я решил не выбираться в бордель. Денег хватало, да и семья наша, в принципе, никогда не была бедной, так что я мог позволить себе поваляться пару недель в комнате, погулять по улице, посмотреть ромкомы в кинотеатре, в конце концов. Не зря социальные медиа врубили на всю мощь: «ЛЮБИ СЕБЯ, ЛЮБИ, ЛЮБИ!». Как будто от их слов, конечно же, станет легче, поприбавится смелости, да и мир заиграет новыми красками.
Близился Синчжон. Повсюду появлялась ёлки, всякие игрушки, примотанные к веткам — чтобы никто их (на всякий случай) не украл.
— Да ладно! Они перезапускают «Новогодние Происки»! — Чанбин стоял в кожанке с попкорном в руках, пока снежинки струились по его длинным волосам. Ему во всём было жарко. Всегда. Он повернулся, и улыбка тут же исчезла с его лица. — Хёнджин, ты и на работе такой? Кислой миной аж воздух травишь.
— Мне комфортней с расслабленным лицом, — тихо ответил я и отвернулся, сильнее укутавшись в любимый шарф. Он был огромным, тёплым и совсем не колючим. — Или хочешь, чтобы поиграл в клоуна? Это я умею. Давай поиграем, — рот мой растянулся в нервной улыбке, и я заметил, что Чанбина она только ужаснула.
— Не стоит. Не стоит… — он, запихав в рот гору попкорна, посмотрел на главную улицу Сеула, полную сумасшедшего сброда.
Стоит надолго увязнуть в извращении, как это извращение начинает отравлять жизнь. Либо же оно снимает с тебя розовые очки — иначе я бы и не смог сказать. Призма отравленной жизни сквозь взгляд транслировала мне педофила, ведущего свою дочь за руку в кинотеатр на сеанс мультфильма, во время которого он будет лезть ладонью в её хлопчатые трусики через красное платьице. Призма отравленной жизни сквозь взгляд транслировала мне скрывающегося гея-маньяка, явственно утверждающего, что он анально насилует любовниц лишь по наитию, лишь ради наказания за отказ на отлиз. Призма отравленной жизни сквозь взгляд транслировала мне драчуна с улыбкой, обнимающего свою девушку, пытающуюся избежать его касаний, поскольку все его касания ассоциируются только с одним — с болью.
— Хён-а, Хён-а… — его голос был тихим, запыхавшимся, и я слышал всхлипы. — Он ударил меня. Ударил. Я ушёл, — казалось, он сбито дышал, стараясь хоть как-то собраться с мыслями, пока уходил куда-то от кого-то к кому-то где-то. — Хён-а, можно я приеду? Мне негде ночевать, — я мог бы сказать, что просьба была полна горечи, сожаления, детских нот, но то было не так. Просьба была полна стойкости, мужества, серьёзности.
— Да, Джиксу, можно. Тебе вызвать такси? — я чистил зубы с телефоном в руке.
— Пожалуйста, не называй меня больше так. Не могу поверить, что он меня ударил. Да, мы часто дрались, но в этот раз врезал так сильно, аж в ушах зазвенело. Нечестно и больно, — продолжал он сбивчиво, но в то же время деловито говорить. Я подумал, будто Феликс собрался идти ко мне домой пешком.
Я резко дёрнулся, потому что воспоминание появилось в голове яркой вспышкой, которую явно не просили являться. Ассоциативный ряд моего разума был быстр: так и теперь, подумав о боли да касаниях, я вспомнил Ли. Он был больной темой моего сознания; стоило лишь на секунду задуматься о нём нарочно либо же случайно (к примеру, подобными ассоциациями), как воспоминания начинали пробираться в мою голову, размазывая всё спокойствие полным тревожности гуталином. Его имя в моём сознании было написано где-то сверху крайне жирным неровным шрифтом.
— Его зовут БЛА-БЛА. Он прекрасен, — он протянул мне телефон с его фотографией в инстаграме. — Работает моделью, чертовски красив, много зарабатывает, такие же вкусы в музыке и кино. Мечтает о семье, — меня тошнило. — А ещё… бла-бла-бла-бла… бла-бла…
Когда я пытаюсь вспомнить что-то о БЛА-БЛА, мне приходит лишь «бла-бла». То ли намёк на пустозвонство, то ли истинное беспамятство?
Высокий. Жилистый, худощавый. Длинные волосы по плечи. Гитарист. Уверенно протягивает руку. Ладонь сухая, в цыпках. Губы потрескавшиеся. Много родинок. Его не удивил мой взгляд. Казалось, БЛА-БЛА принял его тогда с достоинством. На секунду, я точно и не знаю, каким было моё выражение: рядом не стояло зеркала. Но я ощущал тяжесть во лбу, в уголках рта, где-то возле щёк, а потому догадался, что выгляжу сродни больному животному, загнанному в угол собственных возможностей. Так выглядела наша первая и последняя с БЛА-БЛА встреча.
«Я, да нет, всё нормально, просто немного устал, завтра на смену, а я ни спал, ни ел, успел только вещи забрать, и то не все», — Феликс тараторил, но бла-бла в его тараторствах не было. Мне приходилось лишь улавливать какие-то нотки, но слова его, на странность, мною никогда не забывались. Не терялись в лабиринте грёз. Казалось, он то ли вёл разговор сам с собой лишь ради заполнения воздуха собою, то ли отчаянно нуждался в отсутствии молчания, то ли старательно пытался привести себя в чувства посредством гиперрациональности, ему присущей. В ту ночь, когда потрёпанный и полуголый Ли сидел у меня на кухне, из-за тревожности меня тошнило. Из-за эмпатии мне казалось, что ударили не по его щеке, а по моей. И из-за чего-то другого, более глубокого и мною ещё не изведанного (ни тогда, ни сейчас), я хотел перерезать себя ко всем чертям. Вскрыть своё естество и поделиться им со всеми. Чувствовал какое-то перенасыщение жизненными реалиями.
И тогда меня снова замутило.
— Меня сейчас вырвет, — кое-как пробормотал я, тут же пожелав оказаться в своей тёплой кровати.
— Сейчас? Прям сейчас?! — Чанбин осмотрелся по сторонам.
— Ага.
Он что-то говорил, озирался по сторонам, а я смотреть на него не мог, мне хотелось лечь, мне хотелось лечь, мне хотелось лечь. Скрыться, увернуться, пропасть. Исчезнуть.
Я, подогнув пальто, сел на асфальт. Лёг на тонкий полог снежинок. Посмотрел на ночное небо, где спрятались звёзды из-за чересчур ярких вывесок и подсветок домов. Лицо Чанбина показалось где-то на сорок пять к юго-востоку, но я отказался отвечать, отказался открывать рот, отказался даже думать о нём. Я решил думать только о себе. О том, что хочу домой.
В такси мы ехали молча. Я отчаянно старался держать своё тело в вертикальном положении, но мне настолько было всё побоку, что лоб мой упёрся в зеркало, скрипя на каждом повороте.
— Вот чёрт! Вы посмотрите, как пытается встать в наш ряд! Засранец! — ворчал мужчина средних лет с щетиной. На пальце у него трудилось обручальное кольцо. Я мог только думать о том, скольких проституток он трахнул в лесу. Чанбин дружелюбно смеялся и в то же время тревожно посматривал на меня. Неужели и правда можно было настолько долго притворяться, умея при этом не ломаться? Где я растерял это качество? Когда-то оно было мне сродни коже — уметь выжидать. Уметь терпеть и переживать. Боль и страдания — это недопитый бульон рамёна; он такой же горячий, горький, терпкий, обхватывающий каждую клеточку тела собственным послевкусием.
— Ты будешь любить меня? — её глаза были похожи на глаза щенка, просящего лакомство. Жаль, не могли опуститься ушки.
— Даже когда буду на войне? Да, — гордо отвечал мужчина, и для показа мужества ему не хватало в очередной (излишний раз) схватиться кулаком за лацкан пиджака. На том моменте женщины в кинозале издавали гулкое «о-у-у-у» и, я уверен, мечтали о таком же. Всем нравятся слова. — Я буду вспоминать о тебе на передовой, — это походило на правду, ведь ему предстояло кончать на мысль хоть о ком-то, — буду посвящать тебе свои победы, — ладно, — буду помнить тебя до конца своих дней, — лажа. Скука. Кинематографисты явно облажались.
— Вы только посмотрите! ЭЙ, ТЫ! — водитель закричал в окно. Чанбин поддерживал его в эмоциональном порыве.
Было бы весело, ляг он подле меня на асфальт, пока люди снуют повсюду.
— Сонсэнним, чем вы будете заниматься, как отработаете? — он спросил с улыбкой, склонив голову вбок.
— Займусь своим частным бизнесом, я так-то миллиардер всех миллионеров на планете. А таксую так, для души ради.
— Поеду к жене домой, — он, залившись еле заметным румянцем, погладил большим пальцем обручальное кольцо. — Она сейчас беременна, часто хочет ягоды по ночам, вот и выхожу, чтобы побольше заработать.
Мне стало ещё тяжелее дышать.
— О-о-у, это так мило, сонсэнним! Какие же ягоды ей нравятся? — Чанбину явно нравилась тема беседы.
— Голубика… — водитель смутился, а потом, будто очнувшись, поглядел на дорогу и тут же завопил: — Да куда ты несёшься!
Я впервые за долгое время посмотрел вперёд: в машинах меня часто укачивало, так что я старался разглядывать улицу вместо салона машины. Но в этот раз что-то во мне попросилось.
Ким Пён Кван, 43 года, номер в компании: 197329. В случае недовольства обслуживанием оставьте сообщение по номеру…
Ладно.
***
— Пфлст… — он столь робко что-то говорил невнятное, что я даже улыбнулся. А затем врезал ему ладонью по щеке.
— Снять? — в ответ лишь частые кивки.
Джосу был моим постояльцем. Ему нравилось быть униженным. Нравилось плакать, чувствовать боль, получать наслаждение от этой боли. А потом одеваться в свой пиджачок, выходить на улицу и причинять боль другим. Как это похоже на всех нас, а?
Я стянул с его рта галстук — по щекам расползлись красные следы от ткани.
— Пожалуйста… — но глаза его были всё также закрыты другим галстуком.
Я связал его. Скрутил. Поставил на колени. Выключил в комнате свет. Оставил стоять так на полчаса. Он всё плакал и просился встать. Я знал, что ему больно, знал, что он уже не чувствует ног, но всё продолжал читать Мураками, сидя в кресле. Интересная книженция. Где-то в конце третьей главы Джосу кончил от своих же мыслей. Для получения наслаждения его лишь надо было окунуть в обстановку, тогда как главной сценой всех его сценариев оставалось только одно место — собственное сознание. Так что мне и здесь не приходилось тратиться: мне исправно платили за чужое молчание.
— Тварь, — шикнул я с улыбкой и врезал ему ещё раз. — Ты кончил, представляя меня? Скажи «да-а, папочка», — я схватил мужчину за волосы и несколько раз потянул взад-вперёд, имитируя кивок. — Тебе вечно нравится кончать с членом в заднице. Уверен, ты сам сжимаешься часами, лишь бы тебе напихнули. Дрянь, — он плакал, он скулил, дрожа, а я был сам не свой, хотел ещё раз его ударить и ударил. — Подлая шлюха, гад и продажник, — я плюнул ему в рот, но тот мигом облизал сухие губы. Мне вдруг захотелось отметелить его хорошенько, разбить Джосу лоб об стол, бить да бить, чтоб аж сдох.
— Ты сегодня печален, — его голос вдруг сделался обычным, и я тут же стянул галстук с его полуприкрытых век, поняв, что игра закончилась. Он всё продолжал стоять передо мной на коленях, смотря на меня полными сожаления глазами, когда я устало ответил:
— День не задался.
— Должно быть, кто-то и сегодня разбил тебе сердце, — Джосу склонил голову вбок, вырвавшись из-под верёвки. Я никогда не завязывал её туго, давая право уйти. Он всегда оставался в ней, как будто связан навеки.
— Кто-то сегодня попытался его склеить, и я вдруг понял,
насколько оно разбито, — произнёс я, не подумав. А затем вдруг осознал собственные слова. — Окажешь услугу? — мужчина кивнул, пока вставал и, сощурившись, вытаскивал из ануса чёрного цвета дилдо. — У тебя в компании работает Ким Пён Кван, его номер 197329. Закажи ему домой килограмм голубики и выплати премиальные. Будет ответом за услугу в прошлом году.
— Ты наконец-то выбрал, чем мне отплатить за
ту ночь? — глаза Джосу округлились, и я, выдавив из себя крупицу чувств, отразившихся на моём лице, кивнул.
— Прошу тебя.
— Необязательно просить. Я навеки твой должник, Хёнджин, я выплачу ему столько, сколько ощущаю благодарности к тебе, — мужчина поклонился. — Наше время ещё не окончено, не хотел бы чаю? Заодно расскажешь об этом таксисте.
Мы сидели у него на кухне, наслаждались кофейными пирожными с абрикосовой начинкой. За окном царила ночь, которую сумела одолеть праздность выходных, потому в темноте зачастую взрывались фейерверки. Его квартира напоминала мне о Бан Чане своими широтами.
— Если ты попробуешь сделать ему больно, предать его, разбить ему сердце, я сожгу тебя, испепелю тебя, сделаю никем. Я могу веками играть роль куколки, Бан Чан, но я куда сложнее, чем тебе кажется. И ты не представляешь, насколько легко мне будет от тебя отделаться, — тихо и твёрдо сказал я, захмелев окончательно во время Нового года. Крис молчал. «Оно и к лучшему», — подумал я тогда и выдохнул.
Агрессия всегда дарила мне некого рода спокойствие.
Я мало что рассказал. Воспоминания — духи. Чем чаще используешь, тем чаще они остаются открытыми, тем быстрее выветривается аромат. А я был коллекционером ароматов и не намеревался их терять.
Когда-то в борделе Джосу заметил мой характер. Его мало волновала внешность, он искал доминирующего, и я, по его мнению, подходил на эту роль. Минхо, помню, как узнал, чем он хочет со мной заниматься в приватной комнате, поглядел ошарашенно на меня, потом на него, потом снова на меня, брови его изогнулись, мол, а что вообще происходит? Мне тогда захотелось улыбнуться.
Джосу был одним из тех, с кем ты сразу находишь контакт в силу схожести.
***
Иногда я ловил себя на странном ощущении, будто что-то не так. Будто лечь должен как-то иначе, то ли съесть что-то, то ли как-то сесть? Не знаю. Зудело, но так мелко, что не вызывало аж дрожи. Лишь желание что-то сменить. Обстановку аль себя — толком не понимал.
kfgjxrf
норм?
Хёнджин
норм
kfgjxrf
вырвало-то в итоге или что?
Хёнджин
семьсот раз, Чанбин.
kfgjxrf
удивительно, что не сдох, ха-ха-ха
не волнуй меня так больше.
Хёнджин
заметано.
Я ворочался с боку на бок и оттого начинал злиться. Мне хотелось спать, глаза были будто полны песка, но сна — ни в одном из них. Когда-то у меня уже была бессонница: я спал раз в два дня по десять-одиннадцать часов. Тогда-то и решил, что таков мой цикл бодрствования. Но врач решил иначе:
— Вам стоит пропить курс сначала снотворных, потом нормитиков, далее ноотропы, — сказал он, выписывая рецепты на препараты.
— Мне и так хорошо.
— Вы дурно выглядите.
— Лучше вас знаю.
— Вы платите мне за то, чтобы дерзить. Чувствую себя проституткой, — он выдавил из себя улыбку шуткой.
— Да ну? Даже не представляю, каково ею работать, — я же в ответ улыбнулся по-настоящему.
자기야
Бан Чан больше не платит проституткам. Не знаю, радоваться или нет, я вроде понимаю, что они доход теряют, но на душе очень приятно. Как твои дела?
숲
норм
자기야
Всё нормально? Не хочешь поделиться?
숲
позже, спасибо
자기야
Как с ответчиком разговариваю…
— Урод, — пробормотал я и отбросил телефон в сторону.
