Deo gratias

Внутри все болело. Все внутри ломалось. Кости ныли, легкие заходились в приступах удушья. Не хватало воздуха. В груди не сердце – птичка, чьи крылышки медленно отрывает жестокий ребенок в наивном любопытстве узнать, что станет с бедняжкой. На ладони лежала красная сесилия. Когда-то белые лепестки с розовыми разводами к острым концам и багровые яркие сердцевинки. Вокруг него на снегу лежали десятки красных сесилий. Тонкие нежные цветы без стеблей, мокрые, влажные, вместо весенней свежести – металлический запах. Вокруг него листы бумаги. Большие, маленькие, изрисованные углевыми линиями, и так много желтого, все оттенки, от золотого до бежевого, солнечные цвета, быстрые наброски и законченные портреты Солнца, такого теплого, живого, улыбающегося, так некрасиво разбросанные по снегу лагеря, так бесстыже оголяющие внутренние мысли и чувства. Глаза жгло. Вокруг – пустота. В голове пустота. А над головой – млечный путь, целая вселенная, тысячи звезд, миллионы, миллиарды, миры рождались и погибали, пока они стояли здесь, не в силах двинуться, сделать что-то, остановить, продолжить, возобновить, попытаться. И внутри целая вселенная, созвездия и кометы, яркие карлики и угрюмые гиганты, и все это – красного цвета, привкуса металла и соленой горечи, от которой никуда не деться, не сбежать, и так уже не один месяц, и даже не год. И что ему с этим делать? Что он вообще может сделать? Он не может двигаться. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. А перед ним – Солнце. Солнце смотрел на него с сотни разбросанных листов на снегу, с разбитых матовых воспоминаний, с полузеркальных алхимических пробирок и колбочек, с зыбкой глади сновидений, с внутренней части оголенной искусственной души. Любовно, трепетно, смущенно, нервно, раздраженно, восторженно. Но настоящие глаза настоящего Солнца были полны лишь беспокойства и жалости, желания помочь – помочь другу. Ох, он заставил его волноваться, чувствовать себя не в своей тарелке, мучиться виной, ведь что еще мог почувствовать человек, узнав, что его друг мучается безответной любовью к нему? – Прости меня… Шепот на грани. Он должен что-то сказать, как-то утешить, ведь Солнце не должен беспокоиться ни о чем, кроме сестры, должен идти вперед с солнечной улыбкой, должен дарить тепло и свет всем равномерно, он не может остаться здесь навсегда и отдавать все это глупому алхимику, ведь он не виноват, что Альбедо влюбился в него так сильно, так безумно, так больно, так смертельно. Искусственное тело затряслось в глухом кашле, легкие пытались избавиться от появлявшихся снова и снова цветов, которые никогда не прекратят расти, а после его смерти проткнут ослабевшее тело и потянутся розово-красными лепестками к теплу и свету такого недоступного Солнца. Золотые глаза смотрели на него с ужасом и немым вопросом, нежные губы накрыла изящная ладонь, перекрывая судорожный вздох. – Я умираю… Нужно объясниться, нужно рассказать все прямо сейчас, не убегать, не утаивать, ведь все и так понятно, не хватает только огромной надписи «Я люблю тебя!» над его головой, выложенной бутонами травы-светяшки. И Солнце понимающе отвел взгляд, он ведь не дурак, каким бы легкомысленным он ни казался. Наверное, он знал все с самого начала. Это было очевидно, это всем очевидно, даже маленькая глупенькая Кли часто спрашивала, как у старшего братца Альбедо дела с его возлюбленным. – Тебе нужно к врачу, – тихо, едва слышно, но так тепло на сердце, от одного звука этого голоса он готов умирать снова и снова, плеваться острыми лепестками и глотать литры собственной крови. Солнце несмело протянул свою изящную руку к нему, с тревогой и страхом, жалостью и состраданием, боясь прикоснуться, вызвать больше боли, ведь что делать с большим горячим сердцем, которое любит на самой грани своих сил, старается так сильно нагнать то, что юный алхимик не испытывал годами, то, что сейчас так быстро и безжалостно его убивает. Он не мог принять протянутую руку. Ему нельзя даже смотреть на Солнце, ведь тогда нечто темное и страшное появляется на поверхности нежной души, если он возьмет его за руку, то не отпустит, совершит нечто страшное, своими руками уничтожит то, что так любит, погасит мягкий свет, чтобы он не светил никому другому, никто другой не заслуживает, и он сам не заслуживает, но так хочет украсть чуть больше, чем ему давали. Он отвел взгляд, краем глаза все же заметил, что Солнце опустил руку. Все замерло. Ни звука, только гулкое биение сердца. А в голове танцевали снежинки оборванных фраз и надежд. В висках пульсировала искусственная кровь. Язык прилип к небу. Ноги не выдержали и подкосились под ставшим вдруг тяжелым телом. Жарко до такой степени, что хочется снять с себя кожу, и холодно до костей, что хочется убить ближайшего хиличурла и греться в его горячей крови. Больнобольнобольно. Нужно, чтобы другим тоже было больно. Чтоб всему миру, от Мондштадта до Снежной, было больно, как ему. Чтобы Солнцу было больно, как ему. Может, тогда он поймет, что это такое, и согласится… Глаза закрылись сами по себе. Голова кружилась. Он падал с очень большой высоты, чувствуя жарко-холодную невесомость, разгоняясь все сильнее, так быстро, что под конец он упадет и превратится в сломанную куклу с вывихнутыми ногами и рвущимися наружу костями, выливая искусственную кровь и темную липкую жидкость, всю ревность и больную одержимость, все то ужасное, что пряталось в тени его большой беззаветной любви, то, что он никогда никому не покажет, что старается забыть, выкинуть из головы. Хочется вырвать болящий кусок мышц и раздавить. Чтоб не чувствовать, не видеть, не ощущать. Но сил хватило только на то, чтобы сжать одеревеневшими пальцами верхние пуговицы синей рубашки. Замерзшей кожей он почувствовал тепло, такое приятное и родное, исцеляющее, изгоняющее всех демонов из его израненной души, прогоняющее страхи и боль. Без сомнений, Солнце склонился над ним в порыве душевной доброты спасти то, что спасти невозможно. Альбедо поднял взгляд, желая сказать, чтобы он убегал, предупредить, что рядом с ним опасно, что он может не сдержаться, и... Итэр светил так ярко, что жгло глаза, но он не мог закрыть их, не мог не смотреть, не мог даже моргнуть, не мог вымолвить ни одного слова. – Врач мне не поможет, – единственное, что он смог вымолвить. Он должен сказать не это, он должен прогнать его, он должен… - Пожалуйста… - не это он должен говорить, он даже не знает, что просит, о чем, чего ему надо, что он хочет. Чтобы его убили и прекратили эту пытку? Чтобы обняли? Чтобы пожалели? Нет. Он слишком хорошо знает, о чем хочет попросить. Просто не может признать это даже в собственной голове. Ведь тогда он не сможет бороться со своими демонами, он сдастся и отдастся этим темным чувствам, сделает то, о чем может пожалеть… или не пожалеть. Он протянул руки, хватаясь за хрупкие плечи, чувствуя, как ему помогают встать, как на миг боль отступила, и весь туман в голове рассеялся, все стало так понятно и просто, так… Быстро прошло. И все, что было, вернулось. Солнце отступил на шаг, отпуская его, он смотрел непонимающе, сконфуженно, отводил взгляд, будто сугроб из льда и снега был интереснее всего на свете. Почему он не смотрит на меня?.. Почему он так далеко?.. Почему он давно не приходил?.. Почему он отошел от меня?.. Что-то взорвалось внутри. Похолодевшие на морозе щеки будто обожгло чем-то раскаленным, но быстро остывающим, застывающим на морозе, превращающимся в маленькие блестящие камешки. Сначала две несмелые капли, будто пробуя на вкус покрасневшую нежную кожу, затем – еще две, стремящиеся упасть вниз, сорваться с такой огромной высоты, ощутить радость полета и осесть черным пятнышком на синей рубашке или окунуться в теплый приветливый снег. И еще две. И еще. В носу неприятно щекотало. С губ сорвался болезненный водянистый стон. – Я люблю тебя, – прошептал он едва слышно, сам удивляясь, как эти слова сорвались с его губ. – Я люблю тебя, – уже громче. Почему он это повторяет? – Я люблю тебя! – крик. И задушенные звуки снова и снова срывались с его губ. Лицо неприятно жгло, и он закрыл его голыми ладонями, чувствуя влагу на подушечках пальцах. Он плачет? Он никогда не плакал. Но еще он никогда не любил. – Я люблю тебя так сильно, что схожу с ума. – Горло будто сдавило тисками, голос звучал полузадушено, влажно, отчаянно, так отчаянно. – Так сильно, что хочу умереть. Я уже умираю. Эти цветы душат меня, и ни один врач не может вылечить любовь, каким бы хорошим он ни был. Его согнуло пополам в новом приступе. Слезы стекали по подбородку, по ладоням, падали на снег и оставляли маленькие норки. Грудь разрывало от нехватки воздуха, и он делал короткие отчаянные вдохи, пока не начался новый приступ кашля, окрашивающий снег красными лепестками сесилии. – Альбедо… – тихо, удивленно, испуганно. Он поднял голову и мутно увидел медовые глаза, полные смятения и… жалости. Он сразу все понял. Цветы служили самыми красноречивыми знаками – у этой любовной истории нет счастливого финала, его не ждет ничего хорошего, никакое волшебное чудо, никакое сказочное лекарство не сможет заставить саму Свободу полюбить красивые оковы из драгоценных камней. Но он все равно… Он подался вперед и обвил оголенную талию, размазывая соленую влагу и кровь по теплой коже, не встречая никакого сопротивления. И прижался своими губами к теплым обветренным губам в поцелуе с привкусом чего-то сладкого и соленого. Просто коснулся, чувствуя, как боль в груди прошла, как стало легче дышать, как в животе исчез тугой комок нервов, сменяясь легким порхающим чувством. – Только ты можешь меня вылечить. Пожалуйста, спаси меня… – в отчаянии прошептал он, чувствуя, как быстро бьется чужое сердце, как кристальная бабочка спокойно сидит на виноградной лозе, не замечая клетки, опустившейся сверху, ведь решетки очень красивые, искусные и прозрачные. Бабочка все равно продолжает видеть солнце, чудесную зелень и бескрайнее небо, но она уже никогда не почувствует мягкий порыв ветра и тонкий запах винограда. Он проиграл. Он не должен просить о таком. Он не хочет смотреть на него, не хочет слушать ответ, не хочет знать, что его никогда не полюбят в ответ, бросят умирать, и единственное, что ему осталось – уткнуться в теплую тонкую шею и вдыхать запах тепла, солнца и озона. Но даже если ему откажут, он до самой смерти будет помнить это мгновение спокойствия и тихого счастья и будет благодарить Архонтов и прославленного путешественника за проявленное к нему милосердие. Он обхватит ладонями эту хрупкую шею и сдавит так сильно, что перекроет доступ к кислороду. И когда Итэр будет на грани потери сознания, он поцелует его по-настоящему, глубоко и страстно, если придется – сломает челюсть и будет давить на щеки, чтобы открыть эти манящие розовые губы, чтобы почувствовать вкус Солнца, и чтобы Солнце почувствовал его вкус. Он будет трогать его тело так, как захочет, и прежде всего – избавиться от этого чертовски надоевшего топа и наконец увидит нежные розовые соски, затвердевшие от холода, проведет по ним своим теплым языком и согреет дыханием замерзающую от пронзительных ветров Драконьего хребта кожу. Ох, Итэру будет жарче, чем в пещере Пиро Орхидеи. А если он все еще будет сопротивляться, Альбедо сломает ему руку. Нет, пальцы. Можно ломать их каждый раз, как Итэр будет плохо себя вести. К тому моменту, как он сломает их все, путешественник должен понять, что сопротивляться бесполезно... – Сесилиям не идет красный цвет, – тихо-тихо над ухом, и теплые руки неловко на спине, будто не зная, куда деться. Он чуть отстранился и посмотрел в его лицо, не в силах поверить своим ушам. Он точно ослышался, ведь у Итэра нет времени на отношения, тем более с человеком, которого он не любит. Итэр должен нестись вперед, в Сумеру, искать сестру, спасать мир, помогать другим, смеяться, веселиться, радоваться каждому дню. Итэр не должен тратить свое время на несчастного алхимика, которому не повезло полюбить саму Свободу. Но на него смотрел человек, который был готов отдать все – буквально все – чтобы спасти других. Который боялся, что его неосторожные действия могут стать причиной чьей-то смерти. Который желал только того, чтобы люди вокруг него были счастливы. Который искренне переживал за него, Альбедо, и хотел помочь ему всем, чем может и не может. Спасти даже ценой собственной свободы и счастья. Он прислонился своим лбом к чужому и прикрыл глаза, чувствуя легкое дыхание на своем лице. Если Итэр будет с ним рядом, Альбедо вылечится, все его страхи и темные желания уйдут, и он сделает все, чтобы Итэр был счастлив. Он никогда его не обидит, не причинит ему боли, будет идеальным партнером в путешествии и напарником в битвах. У них будет замечательная жизнь. – Спасибо.