не вслушивайся в звуки, стоя в темноте

Феликс не писал Чану слишком давно - почти три года, и иногда - в самые холодные и одинокие вечера - он думает, что поступил тогда неправильно. Все же брат ему никогда не хотел зла. Просто они встали по разные стороны одной проблемы. Он теребит тонкие кольца и массивные перстни на своих пальцах и тяжело вздыхает - телефон мерцает пришедшим сообщением от Сынмина, на которое ответа не будет. Уджин все еще спит. Демон все еще не исчез. Вряд ли хоть кому-то поможет его смайлик в переписке. Никому вообще не поможет то, кем он стал, но сходить со своего пути - не в его правилах. Возможно, однажды, он погибнет жуткой и мерзкой смертью, захлебнется собственной кровью, когда демоны, что однажды нашептали ему свои заклинания, придут по его душу. Возможно, однажды, он даже станет тем, кто собственноручно принесет голову брата на алтарь неназванных богов. И сгинет потом в пустоте в одиночестве. Феликс раскладывает карты - они упрямо смеются над его надеждами, каждый раз показывая смеющегося Дьявола и молчаливую Фортуну, тяжелым грузом повисая на защитных амулетах очередной руной Наутис. Он сжимает зубы и злится - уже второй год он гадает на Чана, не себя. И второй год не знает, что ему делать. И как вообще он имеет права говорить с ним, когда голоса за его спиной - рык адской гончей и смех суккубов, а не пение церковного хора на латыни. Как он вообще смеет хоть как-то вмешиваться в праведную и тихую жизнь брата с руками по локоть в крови, пусть и птичьей, но совсем не необходимой. Телефон снова мигает сообщением от Сынмина и тонкой трелью уведомления от календаря. Чану уже двадцать шесть. И его единственный брат молчит уже третий год, игнорируя абсолютно всех, кто был ему дорог пол его жизни. Феликс качает головой и снова смотрит в карты. Голоса шепчут ему что-то на мертвых языках. И - совершенно точно - только о смерти. * У Хёнджина очень человеческая улыбка - веселая и радостная, словно ему и правда каких-то двадцать, а не почти две сотни лет. Словно он и правда не сын самого демона из Ада. - Это все моветон, друг мой, - смеется он, глотая стопку текилы, словно воду. - Мне просто нравятся люди. - А если они захотят изгнать тебя? - вежливо спрашивает Феликс, недвусмысленно кивая в сторону неонового креста над диджейским пультом. Хёнджин по-детски показывает ему язык и улыбается, демонстративно проводя языком по острым зубам: - Посмотрим, как получится. В конце концов моя кровь от рождения та еще смесь пиздеца. Хуже только у братца, - он фыркает и прищуривается, пытаясь найти на танцполе Чонина. Феликс почему-то вздрагивает и сглатывает - мысль о Чане образуется сама собой, снова застревает осколками с острыми краями и вспарывает старые раны. Черт подери, он же и правда дико сильно… - Ты тоже мне нравишься, - тихо говорит Хёнджин, протягивая Феликсу коктейль. На дне непонятного цвета жижи плавает что-то гремящее о стекло, словно кто-то обронил в напиток горсть монет. - Надеюсь не в том смысле, что я подумал. - Не, ты красивый, конечно, - Хёнджин мягко и совершенно без подтекста целует его в щеку и выдыхает прямо на ухо. - Но ты говоришь не с теми голосами, что я смогу перекричать. Ты особенный - я это чувствую. И я хочу, чтобы тебе было хорошо. - Тогда сопроводи меня в Ад, когда я умру, - фыркает Феликс и залпом выпивает коктейль. Он оседает в горле приторной субстанцией, отдающей детством и жуткими воспоминаниями. Образами переломанного Уджина и кровавыми реками во снах. На дне видятся смешные железные рыбки, замурованные в пространство между двух стекол. Молчаливые пленники в прозрачных гробах. - Я лучше найду способ, чтобы тебе отмолили все грехи. - О, Хёнджин, - печально улыбается Феликс, смотря на то, как Чонин с блеском в глазах подходит к ним. Еще один двухсотлетний полудемон-получеловек. Братья-изъяны двух миров, что трещинами прорастают вглубь мироздания. - Мои грехи не отмолить. Хёнджин весело смеется и говорит: - А я все равно попробую. Амулет на шее горит руной Дагаз. * Это смешно, но он звонит Чанбину - не Чану, хотя его телефон был ближе, проще и роднее - а его лучшему другу. И не потому что соскучился, а потому что все плохо: - Скажи, что вы с ним все еще в городе, потому что иначе тут будут трупы. Чанбин на том конце телефона молчит долгие пять секунд, а потом говорит: - Адрес, - и, выслушав ответ, отключается. Феликс отбрасывает телефон в сторону и орет в коридор: - Чонин, блять, скажи, что вы там не сдохли, пожалуйста, - и шепчет заклинания на мертвых языках. Он знает, что не спасет ни демона, ни девушку, которую разрывает изнутри запретными знаниями, но не может не пытаться. Тут, конечно, он бессилен - это даже картами не надо предсказывать, тут нужны экзорцисты, а не чернокнижник. Хёнджин появляется в дверном проеме - с оторванной рукой и горящими красным глазами - и говорит: - Я ей не прощу. Феликс рычит на него и отбрасывает к противоположной стене мертвыми словами - сейчас не время на эмоции. Сейчас бы только продержаться. - Если он мертв, то потом разрешаю убить и меня. Но если нет - иди к брату. Девушка - не твоя проблема. - Она посмела его… - Твою мать, Хёнджин! - у Феликса сводит челюсть от тяжести нечеловеческих слов - они застревают крошкой из раздробленных костей в сухожилиях и стекают черной кровью из глазниц. - Пожалуйста, иди к брату. Ты же ему нужен. Девушка раздирает ногтями свою грудь до костей и ломает Феликсу запястье. Она обрастает ломкими ветвями адских деревьев, что опадают пеплом на грязный линолеум, и кричит от боли и восхищения дарами, которыми осыпает ее демон. Она отрывает себе свою несформировавшуюся пятую руку и хватает Феликса за горло: - Не тебе мне приказывать, сопляк! - Да почему бы и нет, - хрипит Феликс и делает глубокий вдох. Даже если Чанбин не успеет, он хотя бы… Девушку выкручивает на полу, когда в голове колокольным звоном проносятся слова на латыни. Прогрызаются острыми клинками в самую душу, заставляя голоса орать громче и злее. Феликс падает на пол, затыкая уши и чувствуя, как по горлу стекает кислый вкус мертвых слов, пытаясь сжечь его изнутри. Он сжимает зубы, а потом вдруг замирает, ощущая нечто мягкое и спокойное. Что-то, что говорит на совершенно незнакомом ему языке: - Все хорошо. Ты не один. Ты не виноват. Ему видится лицо Чана, что что-то ему говорит. И кажется даже плачет. - Ты же старше, придурок, - хрипит Феликс и тянется к его лицу. Да уж, за каких-то семь лет его брат почти даже и не изменился. Разве что теперь он носит костюм, а не смехотворную рясу. - Прости, что не звонил. Тот рычит ему в ладонь, а потом совсем неаккуратно тянется его обнять. Феликс устало выдыхает и прикрывает глаза. Он не один. Он не виноват. Все. Хорошо.